Ноль три
Шрифт:
Да еще незадавшаяся семейная жизнь.
Подробности ее таковы.
Мужа она называет не иначе как «наш родственник», с каким-то даже презрением, если не брезгливостью. Причины мне не вполне ясны. И кто кого из них оставил, я не знаю. Наташа говорит, что она, но я сомневаюсь — многовато презрения.
Значит, поехали туда, куда послали. Она библиотекарь, он в районном Доме культуры вел самодеятельный театр (думаю, драмкружок, не в этом дело).
Из ее рассказов я понимаю дело так: паренек честолюбивый, с рано развившейся житейской хваткой, считает, что человек с головой везде добьется своего, даже на цветущей ниве
Это в годы моей молодости честолюбцы не шли в медики, в учителя и в библиотекари — они избирали себе пути иные, более ходкие для продвижения. Не в этом дело — культура так культура.
А в том дело, что вот иной раз слышу разговоры, дескать, новое поколение инфантильно, лениво и несамостоятельно — вроде того, что закормлено голодавшими в детстве родителями. Глупости все это.
Еще какое мускулированное и пробивное поколение. Мол, и принципы у них иные. Глупости опять же! Принципы! Конечно, честолюбец нынче иной, чем Растиньяк или отечественный человек пятидесятилетней давности, он и цели свои прикрывает иными словами, он не забирается на Исаакий и не грозит кулаком великому городу — ужо тебе! я пришел и завоюю тебя, но цели он видит внятные и столь же внятно их добивается, то есть любыми путями.
То, что я лишен честолюбия — это не достоинство и не недостаток — это данность. Андрей, напротив, честолюбив, именно потому он не по дискотекам прыгает, а сидит в библиотеках и ночами пишет повесть — что похвально.
Муж Наташи имел четкие планы — хорошо проявить себя, быть на виду, стать директором Дома культуры, поступить в заочную аспирантуру, защитить диссертацию — и это не позднее тридцати лет — и уже плыть далее. Планы реальные, но в жизни осуществимые непросто — директорами Дома культуры просто так не назначают, но только проверенных людей, это уже хоть и какая-то начальная, но номенклатура, в заочные аспирантуры тоже берут людей не со стороны, но своих и проверенных.
Но этот парень начальные трудности сумел преодолеть. Причем исключительно трудом. Он в глухом районе поставил пьесу «Фантазии Фарятьева». Потом что-то Мольера. На какие-то смотры ездили, какой-то приз взяли. Ну, горит человек на работе. Словом, через три года стал директором. А в прошлом году — хоть и со второго захода — поступил в аспирантуру. Тема у него «Культурно-массовая работа в нашей области в тридцатые годы». То есть человек берет барьеры, которые перед собой ставит.
У него был один недостаток: неартистичен. Вот эта излишняя — даже и неправдоподобная — целенаправленность. Вот стать директором, вот поступить в аспирантуру, вот защититься — все расписано. Главное — жизнь подтверждала правильность его расчетов. То есть человек ставит реальные цели, то есть неглуп. На мой взгляд, именно про таких людей в тридцатые годы похвально и задорно пели «А вместо сердца пламенный мотор».
У него все было расписано, и когда Наташа нарушила расписание — в его планы входило завести ребенка после аспирантуры, на худой конец, на последнем году — он очень рассердился. С моей точки зрения, это неправдоподобно, но он сердился так, словно ребенок не его, а чужого дяди. Так ее и не простил — она, получается, обманула его. Подробности тут скучны — она хотела ребенка, а он не хотел, и она скрыла, что беременна, и сообщила ему, когда было поздно что-либо предпринимать. То есть подвела его и, что всего хуже, обманула.
Идеальная жена — это, конечно же, чеховская Душечка. Вот чтобы раствориться в заботах мужа. О нет, не от глупости или от простодушия, но именно от любви. Такое счастливое устройство души.
А только Наташе на второй или третий год замужней жизни стало невыносимо скучно. Ну, вот нет сил терпеть этого человека. Каждый совместный день пропадал безвозвратно. Не отвращение даже, но, скорее, ненависть. Ей скучны были и его планы, и он сам, рассудочный, деловой, вполне успевающий. Он же, видя, что она глуха к его делам и целям, стал понимать так, что она просто недалекая женщина. Правда, к дочери он привязался, даже любил ее. Но, конечно, сдержанно, чтоб ребенка не избаловать.
Он ей так надоел (а она, я думаю, ему), что готова была бросить налаженную жизнь и бежать куда угодно. Без жилья, без надежд, но только без него. Видно, там были какие-то интимные подробности, но мне это совсем неинтересно, и я не спрашивал.
Вот таким образом Наташа и оказалась в нашем городке.
Значит, то было время моего благодушия, даже эйфории. Нет, это все-таки некоторое преувеличение. Потому что было что-то такое, что мешало мне быть уже вовсе безвоздушным. Потому что имела место некоторая пакость, сидевшая в душе, и эта пакость называлась виной перед Надей.
Но не буду эту вину и преувеличивать. Не могу сказать, что уж отчаянно маялся, не знал, как мне поступить и долго ли смогу скрывать этот роман — нет, этого у меня не было. Ни говорить по душам, ни каяться я не собирался, напротив того — хотел бы скрывать роман всегда, ну, хватил, конечно, всегда — столько именно, сколько удастся скрывать.
Прошу простить меня за цинизм, но тут я должен сказать похвальное слово одному замечательному свойству Нади — она не ревнива. У Теккерея я встретил фразу, что всякая порядочная женщина непременно ревнива. Надя несомненно порядочна, но она не ревнива.
Ее рассуждения мне известны: ее муж на краткую интрижку неспособен, он другой человек, он серьезный, и если способен, то на роман. Но в этом случае он будет честен с женой и обо всем ей расскажет. Бояться этого — все равно что бояться тяжелой болезни. Если же поверить, что кто-то у мужа появился, хоть и на краткое время, а он молчит, это значит перестать его уважать. Потому что всему есть предел, но это уж с его стороны такое лицемерие, после которого уважение невозможно, и он достоин лишь презрения. Жить с человеком, которого не уважает, Надя не смогла бы — это точно.
Узнай она о наших встречах, это означало бы лишь одно — развод.
Разводиться — вот это не пришло мне в голову ни разу. Да у меня хорошая семья, лучше и не бывает. Развестись и жениться вновь? Как бы ни был я увлечен, восторжен, знал одно — по доброй воле я не разойдусь.
Присутствовало, конечно, и лукавое оправдание, что лучших жен, чем Надя, не бывает. Даже и просто хороших не бывает, и если потускнела в любви Надя, потускнеет и любой другой человек.
Даже в дни головокружительного восторга, я всегда понимал, что в случае развода со мной не будет Павлика, и это было столь ясно, что не нуждалось в подробном рассмотрении. Даже и тогда у меня хватало отваги признать: без Наташи я все-таки проживу — пусть накатит отчаяние, пусть сразу постарею от безнадежности, но проживу; без Павлика, если его не будет рядом ежедневно, бесконечная тоска и страдание.