Норвуд
Шрифт:
— Как быть-то? — негромко спросил староста, обращаясь к кому-то, стоявшему в темноте.
— Стрельните по ним разок, да сами заберите кого нужно, — раздался скрипучий старческий голос.
А следом воздух наполнился свистом, и я почти одновременно получил три удара — в живот, плечо и лоб. Спустя мгновение, оказавшись на земле, мне удалось сообразить, что стрелы, которыми нас осыпали, были без наконечников, поэтому серьёзных травм опасаться не стоило. Однако было очень больно.
«Откуда у деревенских столько луков, если охотиться с ними в окрестностях города запрещено?» — я несвоевременно расстроился из-за ненадлежащего соблюдения местными жителями распоряжений бургомистра.
— Хватайте девок, — снова проскрипел неизвестный голос. — А ранетый так из сарая и не выбрался...
Сбоку раздавались выкрики мастера Фонтена, который старался защитить Френсис, а надо мной нависли едва различимые во мраке фигуры. Попытка броситься на помощь товарищу закончилась тем, что меня без затей огрели палкой по спине, а потом, когда я на мгновение замер , добавили ещё и по затылку.
Вспышка и красноватые, похожие на искры, точки в глазах. Они кружились, увлекая меня в пучину беспамятства, но я смог справиться с ними, уцепившись пальцами за траву. Однако ни о каком сопротивлении речи уже не шло, и крестьяне спокойно забрали тех, кто был им нужен.
— А остальных вяжите и тоже тащите в круг, — сказал староста, посовещавшись со скрюченной старухой, которая оказалась обладательницей скрипучего голоса. — Пущай поглядят!
Чьи-то сильные лапищи ухватили меня за волосы и заставили подняться на ноги. Вопреки распоряжению, руки никто связывать не стал — видимо, я не внушал особенных опасений.
Подгоняемые тычками, мы плелись куда-то, петляя между домов и яблонь, пока не вышли на небольшую полянку, посреди которой темнели три столба и огромная куча дров.
— Сухие? — деловито поинтересовалась старуха.
— Обижаешь, матушка! — протянул староста.
— Это хорошо. Иначе они задохнуться, а не сжарятся... А ведь наш господарь повелевает огнём, а не дымом.
Я не знал, что делать. Пусть руки не были связаны, но рядом стоял один из крестьян, судя по усам, тот самый, что днём отвесил мне оплеуху. В руках он сжимал дубину, а за поясом виднелся нож. Чуть подальше находилось ещё несколько вооружённых мужиков, но большая часть была занята тем, что привязывала пленников к столбам.
— Отпустите её, твари! — вместо крика из горла мастера Фонтена вырывался сиплый свист — кто-то сдавливал его шею локтем.
— Ай, люди, — голосила Золька, которую держали сразу несколько человек, — Что же вы хуже упырыщ-то?
Жатэнэ с молчаливой яростью бросалась на всех окружающих, пытаясь помочь девчушке, но вскоре одному из мужиков это надоело, и он мимоходом ткнул её рукоятью топора в висок.
Вскоре все столбы оказались заняты. И если Френсис, вновь лишившаяся чувств, буквально висела на верёвках, а господин Варден тратил последние силы, пытаясь справиться с болью в раненой ноге, то Золька не прекращала бороться и билась, словно рыба, угодившая в сеть.
— Сегодня наш господарь Инис получит новых слуг! — заверещала вдруг старуха.
И её слова сопровождались стуком кремня о кресало...
Глава 20
Россыпь искр в темноте выглядела красиво, и я на несколько мгновений засмотрелся на пляску вспыхивающих и гаснущих огоньков, падавших на невидимый трут. Наконец, он задымил, затлел и родил небольшое, но уже настоящее пламя, от которого сразу же подожгли пару факелов.
Простые палки, обмотанные промасленными тряпицами, горели недолго, копоти давали много, но в кромешной мгле и этого красноватого света было вполне достаточно.
Пляшущие отблески озарили, наконец, лицо старухи, которую до того можно было опознать только по одежде — бесформенному серому балахону — и длинным седым волосам, спрятанным под платком.
Воображение рисовало обладательницу скрипучего голоса, как угрюмую каргу с кривым носом и огромными волосатыми бородавками, но действительность оказалась совсем другой — добродушная пожилая женщина с усталыми глазами и глубокими морщинами.
Однако её истеричные крики никак не вязались с внешностью.
— Мы почти забыли! — вопила она, срываясь иногда на визг. — Мы почти потеряли память об истинных наших покровителях!
Крестьяне заворожено слушали старушку, изредка кивая в такт словам, и только усатый, которого, похоже, подрядили присматривать за мной, нет-нет да бросал короткие взгляды в мою сторону.
— Сначала, когда в мир явилась тьма, мы в гордыне своей требовали защиты, а не получив её — отвернулись от них! И они, оскорблённые нашей глупостью, ушли!
Люди, казалось, даже не дышали, увлечённо ожидая продолжения.
— Но надо было просить, а не требовать! А прежде того — отдать самое дорогое! Самое дорогое, что только есть!
По толпе пронёсся одобрительный гул. Крестьяне хорошо понимали, что до того как собирать урожай, сначала нужно посадить зерно.
— Но городские, — старуха будто выплюнула это слово, — не хотели жертвовать! Найдя спасение в проклятом металле, они возгордились пуще прежнего!
Слушатели глухо зароптали, выражая недовольство обитателями городов.
— Они разрушили храмы, а на их руинах выстроили свои жалкие поселения, которые посмели называть «сильными»!
Я пристально следил за усатым мужичком, практически переставшим обращать на меня внимание. Возможно, уже стоило попробовать вытащить нож, заткнутый за его пояс, но решиться было непросто, ведь второго шанса, скорее всего, не будет.
— Они отвернулись! Они забыли! Но самое страшное — они заставили забыть других!
Кто-то из крестьян не выдержал и возмущённо закричал, но его сразу же заткнули окружающие — всех интересовало, что будет дальше.
— Но забыли не все! — в голосе слышалась гордость. — Моя мать не забыла! Как до того не забыла её мать! А до того...