Новый год в октябре
Шрифт:
– То онкологи, то океанологи, – высказался кто–то.
– Минуточку… – развязно проговорил Чукавин. – Алексей… это… Вячеславович… Заявочки надо подписать. Детальки кой–какие требуются для новой системы датчика.
– Какой– такой новой системы? – холодно вопросил Прошин.
– А мы нашли путь попроще. Сканирующий датчик. Быстро, надежно, выгодно… И дешевле.
– Исполняйте все так, как было намечено, – отрезал Прошин. – И без самодеятельности, пожалуйста. Самодеятельность – дело наказуемое.
–
– Вот это вывод, – сказал Прошин. – Наповал. У вас что, на все случаи жизни имеются такого рода обобщеньица?
– Бывает, – грустно подтвердил Лукьянов. – Тяга, знаете ли, к философии.
– А в данном случае – к иронической, – тихо, но внятно прибавил Чукавин.
– Вот как? – одарив его надменным взглядом, сказал Прошин. – Ну, тогда позвольте помудрствовать и мне, Федор Константинович. Точнее, сделать их вашего вывода другой вывод. Вы ищете слишком простой путь к истине.
– А он сложный? – спросил Лукьянов насмешливо.
– Не знаю, – сказал Прошин. – Не знаю, есть ли таковой вообще, потому что не знаю, существует ли она – истина?
* * *
Он вернулся в свой кабинет, уселся в кресло, развернулся к окну и посмотрел вниз. Так и есть: Глинский уже пересекал дворик, направляясь к нему. Протопали шаги по коридору…
– Что за дела? – тяжело дыша, начал Глинский, едва открыв дверь. – Ты терпение мое испытываешь? Или отомстить решил?
– Слушаю ваши претензии, – сказал Прошин.
– Пожалуйста! – Тот наклонил голову. – Первая: почему не уволен Авдеев? Вторая: какого черта ты отфутболил меня на эту вонючую работу?!
– Это наука, о которой ты мечтал, мой друг, – заметил Прошин.
– Наука? Компоновка всем известный схем, – наука?! Так. Спасибо. И за напарника спасибо! Ты бы мне еще Авдеева подсунул!
– А ну, – вдруг строго сказал Прошин, – покажи зубы…
– Зачем?
– Покажи, говорю!
Глинский недоуменно оскалился.
– Ишь, – укоризненно сказал Прошин. – Здоровый у тебя клык вырос на Авдеева…
Сергей побледнел от обиды, закаменев лицом, губы его дрогнули, шевельнувшись в ругательстве, он повернулся к выходу, но Прошин, перегнувшись через стол, ухватил его за рукав.
– Злопамятный ты мужик, – заговорил он, посмеиваясь. – И нет в тебе великой благ ости человека мудрого: умения понять и простить. И чувство юмора у тебя как у носорога. Ну, получил по морде. Было. Но от кого? От влюбленного, ревнивого дурака. Кстати, раскаявшегося в этом своем хамском деянии. Забудь!
– А это?! – Сергей машинально указал на синяк.
– Пройдет.
– Так ведь и жизнь пройдет!
– Не зуди, – тон Прошина стал деловит и угрюм. – Колю я помиловал, да. И вот почему. Во времена былой безыдейности ты, друг ситный, предложил мне маленький бизнес: сделать музыкальную студийную аппаратуру, сдав ее в аренду. Помнишь, надеюсь? Ну да, как же, до сих пор, небось, денежки капают…
– Д–давно… ничего… – спотыкаясь на каждой букве, промямлил Глинский.
– Заливай. Прикарманиваешь дивиденды и меня за нос водишь, вот и вся твоя порядочность. Короче. У Коли Авдеева имеются документы, указывающие на присвоение гражданином Глинским исправных деталей, путем подлога выданных за списанные. – Он выдержал паузу. – Теперь ясно, что значит умение понять и забыть?
Глинский издал звук, похожий на стон.
– Мы с ним пришли к джентльменскому соглашению. – продолжал Прошин. – Он молчит, соблюдая в отношении тебя политику нейтралитета, и вы воюете холодной войной за сердце и прочее мадемуазель Ворониной. Вариант из серии – меньшее из двух зол. Но… все может быть. Не терзай его, не дразни зверя, выставляя напоказ свой успех… И работай над темой «Лангуст». В ней твое спасение. Ты делаешь прибор с Лукьяновым. Он разрабатывает его как надо, ты – как скажу я. И, когда начнется подгонка блока к генератору, снимешь фазово–частотные и прочие характеристики на всем рабочем диапазоне. Интервал: полгерца.
– Но это же гора графиков! – ахнул Сергей. – А расчеты какие!
– А с расчетами – к Роману Навашину, – участливо сказал Прошин. – Он математик. Ученый. Получает за это дело зарплату. Ну, а при условии представления мне подобного научного материала я смогу внятно ответить на вопрос о растаявших детальках, увязав их с теми бумаженциями. Да, детальки ушли. На такую–то работу.
– Господи… – пробормотал Глинский, мало что соображая.
– Конечно, – чеканил Прошин, – никто об этих расчетах и ведать не должен. Один увидит, второй сболтнет, А третий, то бишь Коля, сопоставит… И уж тогда я не ручаюсь за твое светлое будущее. Естественно, расчеты сделаешь в наикратчайший срок, потому как мирные пакты частенько и вероломно нарушаются, смотри данные из всемирной истории… Человечество просто погрязло в коварстве!
У Глинского нервно дергалась нога, вышибая морзянку по паркету. Прошин отвернулся, пряча улыбку. Итак, первый ход сделан. Соперники стравлены, и теперь, темня друг перед другом, примутся за общее дело. И умно и смешно. Настроение омрачал лишь Лукьянов. Если тот – хваткий, бескомпромиссный – уловит связь между тремя китами, на коих зиждется афера–докторская: датчиком, диссертацией и «Лангустом», то киты… перевернутся кверху брюхом.
– Так я пойду? – спросил Глинский тускло.
– Давай, – согласился Прошин, листая записную книжку.
Пальцы сами раскрыли ее на букве «И». Поразмыслив, он набрал шесть цифр, затем дождался, когда за Сергеем закроется дверь, и – крутанул диск еще раз.
– Ира? – спросил Прошин и затаил дыхание.
– Да.
– Это Алексей…
– Кто? А… Здравствуйте.