Новый мир. Книга 4: Правда
Шрифт:
— Как Шаи? — тихо спросил я.
— Была в истерике. После таблетки — стало, конечно, лучше.
Глубоко вздохнув, он опустил глаза на поверхность барной стойки и начал бессмысленно царапать ногтем какую-то неровность на ней.
— Говорят, если они взорвут станцию, то Сидней перестанет существовать, — прошептал он, и поднял на меня несчастный взгляд: — Можно ли винить людей в том, что они слетели с катушек и хотят убраться отсюда любыми путями?
Я угрюмо кивнул.
— Они этого и добивались. Вывести народ из спячки.
— Но
— Да. А еще — одобрят действия властей. Любые действия, которые потребуются, чтобы навести порядок, — горько усмехнулся я. — Безопасность стоит в пирамиде Маслоу выше, чем свобода.
— Господи. Неужели ты думаешь, что оппозиционеры говорят правду? Ты веришь, что за этим «Сопротивлением» стоят власти? Но ведь они столько совершили! Все эти теракты, похищения, убийства…
Я усмехнулся еще горше. В моей памяти предстало лицо генерала Чхона и те слова, которые он сказал мне в 90-ом, посылая в Восточную Европу. Войне чужда мораль, чужды идеалы. Люди — всего лишь ресурс. Война — это математика. Если необходимо затратить ресурсы, чтобы достичь стратегической цели — эти ресурсы тратятся. Только и всего.
— Я не знаю. Не знаю, кто стоит за всем этим, — честно ответил я.
На ум вдруг пришел Роберт Ленц и уроки, которые я от него усвоил.
— Я вижу то же, что и ты, брат — телик, транслирующий пропаганду, самый верхний и доступный всем слой лжи. А под ним пролегают более глубокие слои. И я не знаю, какие.
— Знаешь, — вздохнул Миро. — Когда я вижу все это, мне страшно. За жену, за дочь. Я давно уже вышел из того возраста, чтобы строить из себя что-то. Наверное, я вышел из него досрочно, потеряв ноги. Я — простой маленький человек. Не герой. Не лидер. Все, чего я хочу — зарабатывать на кусок хлеба и быть в безопасности. Иногда я презираю себя за эти мысли. Иногда мне хочется быть не таким. Хочется во что-то верить, за что-то бороться, быть принципиальным. Но знаешь… с годами я все яснее понимаю, что не все рождены для этого. Мало кто рожден.
Я неопределенно покачал головой.
— Не думаю, что для этого вообще хоть кто-то рожден, — произнес я задумчиво, глядя, как Миро нервно и бессмысленно протирает многочисленные бокалы, которые вряд ли в скором времени кому-то понадобятся.
Не приходилось сомневаться, что после ночного шмона здесь осталось полно «жучков» — вдобавок к тем, которые были тут и раньше. Порывшись в кармане, я достал аппарат, похожий на крохотную летающую тарелку, выложил на стойку и надавил пальцем на единственную кнопку. Устройство загорелось красным цветом и начало издавать едва слышимый, но весьма неприятный гул, который, как я надеялся, заглушит средства прослушки.
Миро, знавший, что это такое, покосился на эту штуку недобрым взглядом.
— Ваше сборище подпадает под запрет, — произнес Миро шепотом, кивнув на телик, где повторно транслировали речь верховного комиссара полиции. —
Я промолчал.
— Они ведь не для того два года боролись в судах за легализацию своего «носка», чтобы с первого же дня поставить его вне закона, нарушив запрет на массовые собрания. Правда?
Я снова ничего не ответил. Миро налил мне стакан ряженки. Я благодарно кивнул.
— А если они все-таки решатся на это безрассудство — ты-то уж точно не станешь в этом мешаться, не так ли? Учитывая все твои… обстоятельства? — поднял брови Миро.
— Все это больше не имеет значения, — покачал головой я, большим глотком выпив полстакана. — Все эти «обстоятельства». Все эти запреты.
Задумчиво посмотрев на телеэкран, и допив остальное, я продолжил:
— Многие из наших ребят, из тех, кто были в клубе, меня не знают — знают лишь добряка и тихоню, каким я пытался стать. Но ты, Миро — ты ведь меня знаешь. Я видел и делал вещи, в которые сложно даже поверить. Вещи, которые я зарекся никогда не вспоминать.
Миро больше не перебивал меня. Понял, что речь идет кое о чем важном.
— Ты знаешь, как сильно я хотел бы, чтобы все это осталось в прошлом. Я очень долго и упорно шел на компромиссы с этим миром, со своей совестью, достоинством, гордостью, принципами. Пытался спрятаться, затаиться, переждать, затеряться. Пусть даже в чем-то уступить, пусть даже чем-то пожертвовать.
Я покачал головой.
— Но наступил тот момент, когда я понял, что ничего не выйдет.
По лбу Миро пролегла морщина. Он кивнул.
— С этими людьми невозможны никакие сделки, Миро. Для них не существует никаких правил. Они берут то, что хотят. Заставляют тебя отдать это или берут силой. Так было всю мою жизнь. Чем больше я им отдавал, тем большего они хотели. Чем больше я перед ними склонялся, тем сильнее они меня давили.
Я тяжело вздохнул.
— Так что я больше ничего им не отдам. Ничем не пожертвую, чтобы их задобрить. Не склонюсь и не дам себя давить. Больше никогда.
Миро понимающе кивнул. Неодобрение на его лице постепенно сменилось какой-то странной помесью ностальгии, тревоги и воодушевления.
— Я так и понял, что ты решил что-то подобное, брат. Я ведь знаю это выражение лица. С таким же точно лицом ты в свое время объявил мне, что собираешься из Олтеницы на пустоши. И сразу стало понятно, что нет смысла пытаться тебя переубедить. Что ты, хоть и был тогда совсем молодой и зеленый, слов на ветер не бросаешь.
Миро усмехнулся, вспомнив тот день.
— Тогда я пошел с тобой брат. И никогда потом о том не жалел. Пусть даже в этом не было никакого чертового смысла. Пусть даже меня слегка подстрелили. Пусть даже меня и весь наш табор потом пару лет теребила контрразведка Альянса за то, что мой брат, видите ли, шпион и провокатор, который ускользнул прямо у них из-под носа.