Новый век начался с понедельника
Шрифт:
– «Там всё хорошее! Ведь на товарах не написано, хорошие они, или нет! Говори конкретно, что купить!».
По этому поводу Платон просветил чуть не подавившегося Гудина:
– «Еда должно пойти через добрые руки! А когда тебе начальница делает, якобы, одолжение, на «общественные» или свои деньги покупая еду, причём которую лишь она сама хочет, то эта еда будет не впрок! Она как бы мысленно кричит нам: нате, жрите мои подаяния!».
А в конце рабочего дня Надежда
– «Платон, завтра на работе надо быть с ранья!».
– «А это во сколько?».
– «Во сколько, во сколько!» – как девка, передразнила Надежда Платона.
– «Со сранья!!!» – повысила она голос объясняя неясно объяснённое, при этом ещё и усиливая эффект.
– «Ну, я же не знаю, когда у тебя сраньё!?» – выдал Платон, про себя подумав: На! Получи, зараза!
– «Сегодня идём в «Ёлки-палки»!» – через несколько дней обрадовала всех начальница.
– «Хорошо!» – теперь уже более спокойно прореагировал проинформированный Иван Гаврилович.
– «Но с нами идёт Маша, моя давняя подруга!» – якобы обрадовала мужчин Надежда Сергеевна.
– «Ну, если Маша… тогда можно не только на ёлки, но и на…» – не удержался от дежурной хохмы, оборванный Надеждой, Платон.
В отличие от своих подруг, знакомая всем Маша не была хабалкой-матерщинницей, всегда держащей хвост морковкой.
Их с Надеждой детство прошло в одной деревне, где они росли в одном хлеву, кормились в одном стойле. Но их девичьи грудки доились уже по-разному, разными руками и в разных местах, где эти тёлки набирались опыта и ума-разума. Но время развело их по разным стадам и весям.
И как истинную тёлку Надежду всегда можно было легко купить, приручить своим вниманием к её хвастовству, её и особенно сына успехами.
К тому же, как Козероги, Платон и Надежда не держали в себе долго обиду, и, тем более, зло на кого-либо. Позитивный жизненный настрой всегда вёл их вперёд. Они никогда не зацикливались на бедах и невзгодах, неудачах и неприятностях, всегда, как танки, шли только вперёд, иногда, даже напролом.
В этом Платон прекрасно понимал Надежду. Он тоже любил поделиться с близкими своей радостью и успехами. Так же, как и Надежда, не любил распространяться о своих проблемах. К тому же оба они были садоводами.
– «А мы насушили десять ведер яблок! А дома чай пьём и с клубнинишним вареньем и с малинишним!» – на своей фене по осени хвасталась Надежда Платону и Гудину.
Но Надежда, как все сильные личности, была ещё и легко ранима. Платон однажды красочно просветил по этому поводу Ивана Гавриловича:
– «Она, как кожа локтя – внешне грубая, но чувствительная!».
Вскоре Надежда Сергеевна показала Ивану Гавриловичу и Платону Петровичу фотографии об их новой с сыном поездке в Египет.
С фотографии взирал весьма упитанный молодой мужичок-бурячок с толстыми губами и весьма надменным взглядом. Было непонятно, смотрел ли он так только на фотографирующую его мать, или на весь мир.
Мать всячески расхваливала сына, не забыв и о его культуре.
– «Да какая у её Лёшки может быть культура? Если он смесь крестьянки с Радзиховичем?!» – возмущался потом Гудин.
И действительно, в её рассказы очень трудно было поверить, если судить об Алексее по её же поведению и высказываниям. И хотя Надежда, безусловно, была очень хорошей матерью, даже наседкой, в её поведении был отчётливо виден излишний эгоизм.
Он особенно наглядно проявлялся в коллективной трапезе. Она всегда быстрее всех первой хватала самый большой и самый лучший кусок, почему часто сама и нарезала по-деревенски крупно колбасу, мясо или торт и другое. А потом она ещё брала себе добавки, иногда даже ограничивая остальных фразой, типа:
– «Оставьте Лёшке! Он приедет и поест! Он любит это!».
И со временем борьбу с этим злом, первой и пока единственной, решительно повела, финансово не зависящая от неё, Нона. На такую реплику по поводу отсутствующего Алексея, она смело предложила:
– «Надьк! Ну, так ты вот и положи свой второй кусок Лёшке. А мы лучше ещё возьмём по-маленькому, добавки!».
И после всеобщего смеха троицы, добавила:
– «А то я тебе буду говорить: Надя! Опять сено?! Фас!».
После этого Платон ещё больше зауважал Нону Петровну. Ему не раз приходилось сравнивать внешность обеих женщин.
Они обе были излишне толсты. Но если у Надежды увеличились в размерах и твёрдости уже её бесформенные и даже уродливые формы, то у Ноны увеличились в размере, правда, став рыхлее, её красивые формы.
Шикарный бюст Ноны энного размера отлично гармонировал со всем её роскошным телом, не скрывавшим и её всё ещё длинных ног.
А постоянная, открытая, доброжелательная улыбка её красивого лица придавала всему её облику дополнительный, незабываемый шарм.
По этому поводу Платон шутливо-эротически заметил:
– «Улыбка обеззараживает человека!».
А та, в свою очередь, отмечала, что Платон, как впрочем, и его другие коллеги мужчины, является сильной мужской особью, то есть особью, имеющей большое потомство.
– «Только мне непонятно? Почему ты Надьке не даёшь отпор. Она же хамка, чушка деревенская неотёсанная?!» – тут же спрашивала она Платона.
А тот, немного смутившись, оправдывался перед шустрой и независимой женщиной: