Ну и что, что тролль

Кузиманза Д. Д.

– Ты знаешь, приятель, – сказал он, – если бы мы вместе начали грабить на дороге, то это была бы не жизнь, а малина!

– Приятель? – обрадовался тролль и поставил перед подмастерьем миску со странным, но вкусным супом, в котором плавал большой коготь. – Ты так думаешь?

– Да, приятель, – повторил Георг, хлебая суп, – это была бы не жизнь, а малина!

– Я тоже так подумал, – весело сказал тролль. – Вот и супчика тебе дал, чтобы ты был мне под стать.

С тех пор Георг живет со своим приятелем в пещере. Даже его прежний хозяин не принял бы к себе на работу маленького, зеленого, пучеглазого тролля!

* * * Бесси рассмеялась:

– Какая забавная сказка!

– То-то и оно, – усмехнулся Готфрид. – Ну и что, что тролль? Самому нужно быть человеком!

Замолчали, потому что по лестнице спустилась хмурая седая Ингигерда.

– Сказка? – пробормотала она. – Если бы! С тех пор тролль спускается с горы и строит свои замки на всех дорогах. Когда я спешила сюда, мне пришлось объехать два подобных сооружения.

– Значит, он разбойник?

– Ну нет, наглости у него на это не хватает, вот что я вам скажу. А Георг трусоват.

– Но неужели Георг до сих пор не уговорил тролля расколдовать себя? – удивилась Бесси.

– Для этого нужна голова или головы поумнее, чем у Георга. А расколдовать… Некоторые изменения необратимы. Скажем, вон ту солонку может разбить и мышь, а опять превратить в целую – только волшебник.

– Как печально!

– Ну почему же? – сказал Готфрид. – Георг печет в пещере хлеб на продажу, а вырученные деньги тратит на магов, чтобы вернули ему прежний облик. Спроси Готфрида, кто поставляет хлеб и булочки в гостиницу?

– Да неужели? – пробормотала изумленная Бесси, но тут же опомнилась. – Я так благодарна почтенной Ингигерде, и плата…

– В качестве платы бросьте моей упряжке по цыпленку.

– А что у нее за упряжка? – тихо спросила Бесси у Готфрида.

– Лучше госпоже не знать, – коротко ответил тот и поспешил выполнить пожелание Ингигерды.

– О! – только и сказала Бесси. – Тогда я поднимусь и посмотрю на Айвена.

– Смотреть там особенно не на что, – возразила Ингигерда. – Если бы он был обычным человеком, то я сказала бы, что его изрядно побили, держа за горло длинными когтями. Но он могучий маг, и все могло происходить по-другому.

– Разве мага не могли избить?

Ингигерда насмешливо покачала головой:

– Можно подумать, что госпожа не знает своего мужа. Когда я меняла повязки на его ранах, он лежал смирный, как ягненок. Но как только я попыталась нафаршировать раны магией, ну и вскинулся же он. И – не желая повторять судьбу Георга – я отступила. Дала ему единственное зелье, на которое мастер Айвен согласился, – сонное. Теперь он спит, как младенец. Лучше госпоже не тревожить его сон и подумать о себе. Не дело, чтобы мастер Айвен, проснувшись, увидел у жены бледное лицо и темные круги вокруг глаз.

– Надеюсь, этого не произойдет. Здешний хозяин так заботлив.

– Хозяин? Какой хозяин?

– Готфрид.

– Но он не хозяин, а нечто вроде управляющего или дворецкого. Разве госпожа не обратила внимания на вывеску гостиницы?

– Нет.

– А зря. Любая вывеска расскажет вам больше болтливого человека. Болтун болтает о том, что ему самому интересно, а вывеска говорит все сразу.

– Как же называется гостиница?

– "У Беззащитной Сиротки".

– Какое странное название!

– Не более странное, чем "У Кривого Билла".

– Но не хотите же вы сказать, что хозяйку зовут Беззащитная Сиротка?

– Мне недосуг что-либо еще говорить, – проворчала Ингигерда, вынимая из большого кармана хрустальный шар и внимательно вглядываясь в него, – я спешу. Что, Готфрид? – подняла она взгляд.

– Мне кажется, по одному цыпленку маловато.

– Нечего закармливать их перед дорогой, иначе им не поднять не то, что карету, а самое себя.

4 И опять он шел, но теперь лесной дорогой, которая постепенно превращалась в узкое и неглубокое ущелье. Дорога была ему отлично знакома: одно из любимых мест его детства. Справа белели высокие березы, по левой же стороне золотилась гуща соснового молодняка. Все больше чувствовал в воздухе влажность и запах прелых листьев. Здесь, дальше по ущелью, господствовал буковый лес – мрачный и суровый в эту пору дня.

– Твоя песня. Это твоя песня, – мурлыкал под нос.

Он медленно двигался вперед. Не чувствовал страха, несмотря на то, что становилось все темнее и тише. Но вдруг стал отдавать себе отчет, что тишина, которая его окружает, абсолютна. Ни шума шагов, ни голосов птиц, ни даже собственного дыхания. Поднял голову, чтобы посмотреть на звезды, но небо…

– О-о-ох! – вздохнул с удивлением.

То, что двигалось по узкой полосе неба, между двумя стенами леса, явно не походило на тучи. Почувствовал влагу. На лице, на ладонях, одежде. Так не пахнут прелые листья и трава. Запах тошнотворно-сладковатый.

Кровь! Падала большими каплями из огромных, тяжелых вен, висящих здесь же над лесом. Облила его всего. Когда почувствовал страх, не мог уже свободно двигаться. Постепенно терял человеческие контуры и становился неестественно большим коричневым сгустком. Ужас, который в конце концов коснулся его оцепеневшего сознания, был последним ощущением, которое запомнил, как свое. Сгусток поглотился.

– Я существую, как я. – Это было единственным, что мог понимать. Не имел чувств, желаний, тела. Попросту был. Ничто, кроме "был". Не знал, как долго это длилось, потому что не знал ни одной меры, ни даже не мог чем-то "знать". Миг, как вечность. Не знал места, в котором находился. Не имел понятия, кто он и зачем. Понимал лишь одно:

– Я существую.

Что-то изменилось. Невесть что позволило ему распознать звук. Или появилось чувство слуха, орган позволяющий отличить звучание от тишины. Услышал мелодию. А затем понял слова.

И его выплюнуло назад. Маленькая человеческая фигурка во мраке букового леса, непонимающе глядящая на низко висящие, тяжелые, темно-синие тучи. Как приятно – приплыла быстрая мысль – очередное мое изменение прошло спокойно. Но это была неправда, и он закрыл глаза. Озноб встряхнул его тело, и холодные капли пота выступили на лице. Внезапный страх исчез так же быстро, как воришка с присвоенным бумажником. Что-то жгло его теперь изнутри, какое-то пламя пожирало его и вынуждало встать и идти к неизвестной цели. Подчинился. С усилием поднялся на колени и открыл глаза. Стоял перед серой мраморной дверью. Надпись сообщала: "Каждый кузнец своего счастья".