"Ну и нечисть". Немецкая операция НКВД в Москве и Московской области 1936-1941 гг
Шрифт:
Военный трибунал Московского военного округа. Но к концу 1938 г. шестерни сталинского террора стали
сбавлять обороты — кровавый Молох был просто не в состоянии перемолоть такое количество жертв,
попавших в его объятия. Снятие Ежова с поста наркома НКВД означало, что Сталин дал сигнал к окончанию
эпохи беспредела органов госбезопасности. Одними из первых это поняли те, кто томился в переполненных
тюрьмах в ожидании приговора. Подследственные в массовом порядке начали отказываться от данных ранее
вымышленных признаний. 4 декабря 1938 г. Гримма вызвали для подписания протокола об окончании
следствия. Он написал, что его показания, данные ранее, не соответствуют действительности, однако
сотрудник НКВД порвал бланк и повторял процедуру до тех пор, пока подследственный не сдался и не
поставил свою подпись без всяких комментариев.
Немецкий инженер еще не знал, что его дело направлено в Военный трибунал, а значит, у него появился
шанс рассказать о самооговоре в ходе судебного заседания. 31 марта 1939 г. Гримм оказался перед коллегией
военных судей, его просьбы вызвать на заседание свидетелей обвинения суд во внимание не принял.
Впрочем, к тому
261
моменту все они — Абрамов-Миров, Пятницкий, Сливкин — уже были расстреляны. Подсудимый старался
не терять хладнокровия, но иногда его захлестывали эмоции от пережитой несправедливости, причем как
раз от людей, которых он считал своими защитниками и покровителями: «Проверять мою работу (по
установлению радиосвязи с Москвой. — А. В.) за границу ездили сотрудники НКВД, за хорошую работу они
меня расцеловали, а теперь вот посадили».
Судьи посчитали, что следствие не собрало достаточного количества улик, и отправили дело на
доследование. Это было первой, но самой важной победой Ганса Гримма в борьбе за свою честь и жизнь.
Впоследствии он подробно рассказывал, какими методами из него выбивались нужные показания в период
следствия: «Я находился на допросах почти ежедневно с 5 августа по 30 августа (1938 г. — А. В.) по 20 часов
в день», угрозы репрессировать семью дополнялись избиениями — «меня обрабатывало четыре человека».
Гримма довели до такого состояния, что он был отправлен в тюремную больницу, но и оттуда его доставляли
на допросы на носилках.
Чтобы облегчить себе жизнь, следователь требовал от обвиняемого изложить на бумаге собственноручные
признания в шпионской, диверсионной и террористической деятельности. Если они по тем или иным
причинам не устраивали работников НКВД, обвиняемого били, и все начиналось сначала. Таких показаний в
деле Гримма — несколько десятков. Они написаны дрожащим почерком, в них трудно увидеть хоть какую-то
логику, очевидно, что писавший их находился в состоянии аффекта. Затем следователь отбирал нужные
сведения, переводил их в форму вопросов и ответов, связывал воедино разные факты, придавал им
«контрреволюционную окраску». И давал подписать сконструированный таким образом протокол допроса.
В ходе дополнительного следствия практически все обвинения в адрес Морица-Гримма вроде начиненной
динамитом гранаты рассыпались в пух и прах. Однако карательная система не хотела сдаваться. Второе
обвинительное заключение, подготовленное в Особом отделе УНКВД 29 мая 1939 г., ставило в вину Гримму
среди прочего срыв восстания немецкого пролетариата осенью 1923 г.!
На сей раз попытка отправить дело на Особое совещание НКВД натолкнулась на противодействие
прокуратуры, представители которой выступили против явного «липачества». Но мужество самого
обвиняемого и профессиональный долг прокурора не являлись достаточными условиями для решительного
поворота следствия. По законам советской бюрократии такой поворот могла совершить одна-единственная
бумага извне, которую следовало «сорганизовать». 10 ноября 1939 г. прокуратура направила запрос о
Морице-Гримме в
262
Коминтерн, перечислив все его революционные заслуги и попросив их подтверждения. Сигнал был
правильно понят. 28 ноября из отдела кадров ИККИ пришла позитивная справка. Этого оказалось доста-
точно — постановлением Военного прокурора МВО Николая Зори производство по делу немецкого
инженера было прекращено, а сам он — выпущен из тюрьмы.
Освобождение лишь внешне подвело черту под темной полосой в биографии Гримма. Он вновь стал
работать на «Мосфильме», вернулся в свою старую квартиру. Но в ней уже не было жены — по приговору
Военной коллегии Верховного суда СССР от 2 июля 1939 г. Мария Шавер получила 10 лет лагерей.
Представительство КПГ в Москве, куда Гримм обратился за помощью и поддержкой, повело себя совсем
иначе, чем в случае с партийным функционером Вильгельмом Керфом, выпущенным с Лубянки несколькими
месяцами ранее. Гримм признался, что под пытками и угрозами оговорил себя и своих товарищей. Это дало
возможность функционерам германской компартии, которые сами чудом избежали ареста, занять позицию
фарисеев. 20 мая 1940 г. Интернациональная контрольная комиссия Коминтерна подтвердила решение
парткомиссии КПГ об отказе Гансу Морицу-Гримму в восстановлении в партии «в связи с тем, что
подписанием в НКВД неправильного протокола, признанием себя виновным в несовершенных им в