"Ну и нечисть". Немецкая операция НКВД в Москве и Московской области 1936-1941 гг
Шрифт:
Лубянки. Не случайно они адресованы не Сталину и не Ежову, как обычно, а конкретному следователю,
знакомому с обстоятельствами дела. Именно такой стиль борьбы дал свои результаты.
В своих заявлениях Клейст не допускал и намека на то, что все произошедшее с ним являлось театром
абсурда. Последовательно разбивая доводы обвинителей, он делал вид, что принимает их всерьез. Такая игра
со следователями не могла не импонировать последним. Сказывалось и то, что им приходилось
одним из героев революционной борьбы, на примерах которой воспитывались антифашистские убеждения
молодого поколения советских граждан. 11 мая 1939 г. состоялся последний допрос, зафиксированный в
деле. Судя по его протоколу, следователь в какой-то степени попал под влияние сильной личности — все-
таки перед ним сидел человек, отчет о выступлении которого на Лейпцигском процессе напечатали все
советские газеты. В тот же день Клейсту было сообщено об окончании следствия по его делу. Но он не стал
пассивно ждать приговора, а продолжал сочинять заявления, в которых точно выдерживал собственную
линию защиты — никаких сомнений в правильности проводимой политики репрессий и резких выпадов в
адрес следствия, и в то же время никаких уступок в вопросе о собственной вине.
15 июня 1939 г. он писал следователю: «Уже почти 15 месяцев я нахожусь в тюрьме. Мое мнение по поводу
этого ареста Вам известно. Оно по-прежнему то же самое: если этот арест по причинам внутреннего и
внешнего положения Советского Союза явился частью общих мероприятий, направленных против
эмигрантов, то я как коммунист достаточно политически грамотен и дисциплинирован, чтобы все это понять
и даже согласиться с ним, хотя эти 15 месяцев в моральном и психологическом отношении являются самым
тяжелым периодом моей жизни. Если же мой арест последовал на основании предположения, что я каким-то
образом совершил преступление против интересов Советского Союза, Коммунистического Интернационала
и КПГ, то я не могу поступить иначе, кроме как решительно протестовать против моего ареста».
Можно предположить, что это письмо стало последней каплей, упавшей на ту чашу весов сталинской
Фемиды, где собирались доводы в защиту обвиняемых. В Коминтерн было отправлено поручение дать
материал, который позволил бы закрыть дело в пользу обвиня
253
емого. Отсюда и возник запрос о поведении Клейста в ходе Лейпциг-ского процесса, на который правильно
отреагировали и сотрудники отдела кадров ИККИ, и сам Георгий Димитров. В постановлении о завершении
следствия полностью приводилась резолюция последнего — Коминтерн все еще занимал выдающееся место
в иерархии ценностей советского государства. Случилось то, что не так уж часто происходит
подсудимых в ходе процесса о поджоге рейхстага. Димитров смог погасить свой долг, когда функционер
КПГ оказался на Лубянке и стал жертвой надуманных обвинений. Клейст был освобожден в числе первых
жертв массового террора 1937-1938 гг. — и в числе очень немногих.
Ему была назначена персональная пенсия, представительство КПГ сделало все для того, чтобы обеспечить
его работой и жильем. Неоценимую помощь для Клейста сыграла поддержка его жены. Когда он находился
под следствием, она забрасывала письмами все инстанции, ручаясь честью коммунистки, что ее муж не
совершал никаких преступлений. «Прожив с ним 2 года, я видела в нем только хорошего друга и
прекрасного товарища...» — писала Антонина Жилкина в немецкую секцию ИККИ на следующий день
после ареста мужа. В 1947 г. Вилли Клейст, вновь ставший Керфом, вместе с семьей отправился в
Восточную Германию. Он не пытался вернуться к партийной карьере, но знакомство с Пиком и Ульбрихтом
создавало необходимую подушку безопасности и открывало многие двери. В 50-е гг. Керф работал
заместителем директора Института современной истории при Академии наук ГДР.
Эта должность побуждала к размышлениям о собственной судьбе на фоне закончившейся эпохи. Он мог бы
многое рассказать о полутора годах, проведенных в застенках Лубянки. Он мог бы сравнить их с полутора
годами, проведенными в нацистских концлагерях. Но Вильгельм Керф не сделал этого. И умер, окруженный
почетом, унеся в могилу то, что сохранилось для потомков только в его следственном деле.
Ганс Мориц-Гримм: ХОЗЯИН РАДИОВОЛН И СОЗДАТЕЛЬ КИНОГРЕЗ
«Говорит Берлин, говорит Берлин, вызываю Москву!» — повторял в микрофон молодой человек,
склонившись над мудреной аппаратурой. В скромной квартире на Фридрихштрассе, в самом центре
германской столицы, начала свою работу тайная радиостанция КПГ,
254
предназначенная для оперативной связи партии с высшим руководством мирового коммунистического
движения — Исполкомом Коммунистического Интернационала.
На дворе подходил к концу 1928 г. — один из самых спокойных в короткой и несчастливой биографии
Веймарской республики. Казалось, усилиями министра иностранных дел Густава Штреземана она завоевала
равноправие в семье европейских народов, и в то же время сумела справиться со своими внутренними
врагами — правыми и левыми радикалами. Для последних — коммунистов — период стабилизации