"Ну и нечисть". Немецкая операция НКВД в Москве и Московской области 1936-1941 гг
Шрифт:
Издательстве иностранных рабочих — и квартиру в здании, где находилась немецкая секция Коминтерна.
В конце 1936 г. она вошла в руководство Немецкого клуба, вместе с женой писателя Фридриха Вольфа
возглавляя женский актив. Именно там Роберте пришлось столкнуться с исчезновением одного за другим
своих соратников и знакомых. 26 ноября 1937 г. очередь дошла и до нее самой. При аресте квартиру № 5, где
она прожива
240
ла, опечатали. Соседи — такие же политэмигранты, как и сама Гроппер, — написали обязательные в таких
случаях показания, которые были пересланы отделом кадров ИККИ на Лубянку.
В областном управлении НКВД, которое вело следствие, не собирались уделять ему особого внимания.
Загвоздка была только в том, что обвиняемая не давала признательных показаний, а из представленной
Коминтерном справки нельзя было выудить никакого компромата. Была и вторая проблема — Роберта
Гроппер не оформила советского гражданства, а значит, была кандидатом на высылку из СССР. С другой
стороны, в Москве она проживала под фиктивным именем — таких записывали в анкете арестованного как
лиц вне подданства. И было третье обстоятельство — она слишком много знала для того, чтобы отправиться
в Германию, в лапы гестапо...
И вот появляется неожиданное решение — 14 мая 1938 г. Особое совещание НКВД передает дело на
рассмотрение Военной коллегии Верховного суда СССР. По тем временам это означало гарантированный
смертный приговор. Потом наступило затишье — очевидно, Военная коллегия после завершения ежовщины
отказывалась принимать «липовые» дела. 1 августа 1939 г. материалы давно завершенного следствия вновь
направили на ОСО.
В голове у Роберты не укладывалось то, что ее, активную участницу антифашистской борьбы, обвинили в
шпионаже в пользу Германии. Впрочем, это было только первым цветком в огромном букете надуманных
обвинений, которые ей придется выслушать на Лубянке. Во время пребывания в Париже она общалась с
Вилли Мюнценбер-гом, координировавшим антифашистскую борьбу в Западной Европе. Он даже хотел
оставить ее на работе во французском представительстве Международной рабочей помощи. Теперь, после
того как Мюнценберг порвал с Коминтерном, это трактовалась как контрреволюционная связь.
Еще большую опасность таило в себе знакомство с Гейнцем Нейманом — не только в бытность того
лидером «антипартийной группировки», но и позже, здесь в Москве, когда он приносил свои рукописи в
Издательство иностранных рабочих. Под пытками он признался в том, что среди десятков сторонников его
контрреволюционной организации в Коминтерне находилась и Роберта Гроппер. Последняя доказывала в
ходе допросов, что их отношения ни на йоту не выходили за рамки служебных, но для следователя это было
неважно. Ему хватало формальной стороны дела — любые контакты с арестованным «врагом народа»
должны носить контрреволюционный характер — и в прошлом, и в настоящем. Ну а будущего у тех, кто
попал на Лубянку, быть не могло по определению.
241
Роберту Гроппер не пытали — или она просто никогда не упоминала об этом в своих заявлениях и письмах.
За годы пребывания в тюрьме она (как и тысячи других арестованных иностранцев) стала свободно говорить
по-русски, а в начале следствия «совершенно не знала русского языка и не могла следить за протоколом
допроса». Это было наиболее заметной чертой ее характера — искать причины происходивших с ней
событий в себе самой, в своих слабостях и недостатках. И не судить других — в показаниях Гроппер нет ни
одного выдуманного обвинения в адрес своих соратников, даже тех, кто уже был вычеркнут из истории КПГ, умер или находился в застенках НКВД.
Гораздо более, чем физическое насилие и подтасовки следователей, Роберту Гроппер ранили неправедные
обвинения, связанные с ее партийной работой в Германии. Однако и здесь она была готова продолжать
борьбу, в том числе и против конъюнктурного переписывания истории КПГ. Речь шла все о том же эпизоде, связанном с борьбой «антипартийной группы» Неймана-Реммеле за новую тактическую линию. Роберта
видела в нем неудачную попытку активизировать антифашистское сопротивление, а отнюдь не столкновение
личных амбиций вождей КПГ.
«За период всей моей партийной жизни я никогда не входила ни в какие группы или фракции и никогда бы
не сделала этого также и в этом случае. Меня обвиняют в том, что я разделяла взгляды Неймана, его ошибки
— индивидуальный террор в политике единого фронта. Да, это правда. Но, по моему мнению, вместе со
мной эту ошибку совершили почти тысячи партийных товарищей, большая часть партии. В это время в
партии была одна политическая линия, которая была принята политбюро ЦК, в котором, к сожалению,
Нейман, как мы все увидели позже, имел гибельное влияние. Эту линию проводили все. В борьбе против
фашизма лозунг "бей фашистов" и т. д. Оценить положение было нелегко. Кровавое наступление фашистов, тайные убийства, как нужно было на это отвечать?
Сейчас я уже знаю, что были сделаны серьезные ошибки в вопросе о завоевании социал-демократических
рабочих, но не было ли у нас в 1932 г. социал-демократического правительства в Пруссии, которое было
готово на всякие гнусные действия, направленные против рабочих? Обстановку тогда было оценить крайне
сложно. В партии не было никаких открытых дискуссий, даже дискуссий между товарищами. Если бы такие