"Ну и нечисть". Немецкая операция НКВД в Москве и Московской области 1936-1941 гг
Шрифт:
полиция, был готов ко встрече и с ее советскими коллегами. Полтора месяца он отказывался признаться в
несовершенных преступлениях, несмотря на все усилия работников НКВД, буквально прочесывавших его
биографию. Даже тот факт, что Борош руководил на заводе стрелковым кружком, рассматривался под углом
зрения подготовки террористических актов. Пространные протоколы одного и того же допроса заполнялись
в деле Бороша разными почерками, что свидетельствует о применении к нему "конвейерного
обвиняемого без перерыва в течение нескольких дней допрашивала специальная бригада следователей.
Первый раз Борош не выдержал 13 сентября, признав себя германским шпионом, передававшим Михелю
данные о типах и коли
236
честве выпущенных на заводе бронепоездов и дизелей для подводных лодок. Трудно предположить, что
формовщик литейного цеха имел доступ к такого рода информации, однако это мало волновало следствие.
Все обвинения в проведении вредительской работы вроде изготовления негодных форм для тюбингов
Метростроя Борош отрицал. Не дал он и развернутых показаний ни на кого из своих знакомых по Коломне, за исключением двух «резидентов», давно уже вернувшихся в Германию.
Так и не получив нужных сведений от отца семейства, Московское управление НКВД выдало ордера на
арест обоих его сыновей. Фридрих был схвачен в Коломне 21 августа. Как отмечалось в прокурорском
протесте 1959 г. по следственным делам отца и братьев Борош, «органы НКВД не располагали к моменту их
ареста оперативными данными об их преступной деятельности». Уже на первом допросе Фридрих был
вынужден подписать признание о «фашистских настроениях» собственного отца. Затем эта тема настойчиво
развивалась, и через два дня в протоколе появилась следующая фраза:
«Мой отец БОРОШ Карл, будучи по своим убеждениям фашистом, с первого дня приезда в Советский Союз
в присутствии меня, брата БОРОШ Германа, РОЗЕНБАУМА Арнольда, РОЗЕНБАУМ Катерины,
РУБИНШТЕЙНА Фрица и других участников группы систематически ругал Советскую власть,
руководителей партии и правительства, высказывая в отношении последних террористические настроения».
Но и этого оказалось мало вошедшим во вкус следователям — дав однажды вымышленные показания,
обвиняемый оказывался в полной их власти и им можно было как угодно манипулировать, подготавливая
почву для дальнейших арестов. Боевая биография Карла Бороша не давала покоя его палачам, и на своем
последнем допросе 15 октября 1937 г. Фридрих «вспомнил» следующее: «Мой отец в партии КПГ являлся
провокатором, выдавая безработных полиции, провоцируя избиение рабочих со стороны полицейских и т.
д.». Именно эти показания собственного сына были предъявлены отцу после того, как тот в заявлении на имя
прокурора СССР Вышинского отказался от выбитых от него следствием 13 сентября показаний. Последний
допрос Карла Бороша состоялся 19 октября, согласно его протоколу он вновь признал себя виновным и
попросил уничтожить свое заявление. Остается тайной, какими методами и какими обещаниями
сотрудникам госбезопасности удалось вернуть следствие в нужное русло.
Дела Карла и Фридриха Борошей попали на рассмотрение комиссии Наркома внутренних дел и Прокурора
СССР одновременно, 1 но
237
ября 1937 г. Решения принимались «двойкой» совершенно формально. Бывший начальник московского
управления НКВД С. Ф. Реденс так описывал применявшийся тогда «альбомный метод» расправы с
жертвами террора: на левой стороне листа бумаги следователь писал биографические данные арестованного, на правой — суть дела. Затем эти дела, сшитые в альбомы по сто листов, передавались внесудебным
органам, которые «за несколько часов разбирали 500-600, а то и тысячу дел, и их решение было
окончательное... Как правило, в 95 % случаев это была высшая мера наказания. Затем писался протокол и
давался на подпись Ежову. Ежов, как я сам неоднократно видел, их не читал, приоткрывал последнюю
страницу и со смехом спрашивал, сколько тут полячков...».
3 ноября отец и сын были привезены на Бутовский полигон. Возможно, они нашли друг друга в бараке, где
приговоренные ожидали вывода на расстрел. Для палачей те несколько слов, которыми люди могли
перекинуться в последние минуты своей жизни, уже мало что значили. День был как день, ничего
особенного — бутовская земля приняла в себя 233 новые жертвы сталинского «правосудия».
К этому моменту в руки органов НКВД попал и младший из Борошей, сразу же после ареста отца
перебравшийся к матери в украинский город Мелитополь и устроившийся токарем на завод «Победа».
Наивная попытка скрыться от всевидящего ока карательных органов обернулась лишь месячной отсрочкой
от ареста. Осенью 1937 г. массовые репрессии достигли своего пика, и огромный аппарат наркомата работал
на пределе своих сил — даже анкету арестованного Герман Борош был вынужден заполнять самостоятельно.
Первый допрос состоялся 16 ноября, когда отца и брата уже не было в живых. Вновь внимание следователя
сосредоточилось на аресте Германа в марте 1933 г., когда ему было всего 17 лет. Как и четыре года тому
назад, молодой человек отказался давать обвинительные показания на своих близких. Признание в том, что
он присутствовал в Коломне на вечеринках, которые устраивало немецкое землячество, вылилось в