"Ну и нечисть". Немецкая операция НКВД в Москве и Московской области 1936-1941 гг
Шрифт:
иностранцем, высокопоставленным функционером и социальным изгоем, отражая в своей биографии все
противоречия повседневной жизни Советского Сою
248
за, делает историю его недолгого заключения особенно наглядной и показательной. Но вначале о
предыстории.
Партийная карьера Вильгельма Керфа складывалась достаточно удачно. Он пришел в политику в годы
революции 1918-1919 гг., был активистом советского движения, работал в аграрном отделе ЦК КПГ,
возглавлял
фракции Прусского ландтага, в которую он входил с 1924 по 1933 г.
Керф был арестован сразу же после поджога рейхстага, и на протяжении полутора лет находился в
различных тюрьмах и концлагерях. На Лубянке он рассказывал немало интересного о подпольной фракции
КПГ в концлагере Зонненбург, которую вместе с ним возглавляли Вилли Штоккер, Якоб Гауслянден и Вилли
Кропп. Пользуясь попустительством охранников из CA, они наладили систему жесткого контроля и
наблюдения за товарищами по партии, чтобы своевременно выявлять провокаторов. Опираясь на репортажи
газет, попадавших в лагерь, члены фракции совместно разрабатывали концепцию речи на Лейпцигском
процессе, с которой выступил Керф.
В сентябре 1934 г. последний был выпущен из концлагеря. Следователи НКВД не могли поверить в то, что
здесь обошлось без подвоха — данный факт плохо сочетался с линией советской пропаганды,
разоблачавшей беспощадные методы правления творцов Третьего рейха. Неужели нацисты так глупы, что
выпускают на свободу собственных политических противников? Керфу пришлось неоднократно объяснять в
ходе допросов на Лубянке, что «в тот период были массовые освобождения из концлагерей». Да, каждый из
освобождавшихся подписывал бумагу, что он больше не будет заниматься антигосударственной
деятельностью, но это было разрешено специальной директивой подпольного руководства компартии
Германии. Для многих из немецких коммунистов, оказавшихся в СССР, эта подписка сыграла роковую роль, превращаясь под пером сотрудников НКВД в согласие сотрудничать с гестапо. Керф и здесь оказался
исключением из правила.
Гестапо продолжало слежку за каждым из функционеров КПГ, выпущенных на свободу, поэтому о
продолжении нелегальной борьбы не могло быть и речи. Летом 1935 г. Керф, воспользовавшись старым
заграничным паспортом, эмигрировал в Чехословакию, а оттуда прибыл в Советский Союз. Там как раз шел
Седьмой конгресс Коминтерна, обозначивший новую линию в тактике международной организации
коммунистов — курс на антифашистский народный фронт. Новая линия означала и приход в руководство
КПГ новых кадров —
249
Вильгельма Пика, Вальтера Ульбрихта, с которыми у Керфа сложились добрые отношения еще в период
Веймарской
В СССР он распрощался со своей настоящей фамилией, получив документы на имя Вилли Клейста. Так
поступали многие политэмигранты — по настоятельной рекомендации Коминтерна. С одной стороны, это
позволяло замести следы и избавиться от преследований полиции в будущем, с другой — подчеркивало
новую идентичность, которую люди приобретали на земле социализма. В годы большого террора это
обернется настоящей трагедией для обладателей новых имен — формально оставаясь иностранными
гражданами, они рассматривались органами НКВД как «лица вне подданства» со всеми вытекающими
последствиями.
Клейст был встречен в Москве руководством КПГ без большой помпы, но получил все необходимое —
комнату в гостинице, должность в партийном представительстве, договор на написание брошюры о Карле
Либкнехте. В заявлении о предоставлении советского гражданства (15 декабря 1936 г.) он не скрывал своих
восторгов от новой родины: «Я безоговорочно одобряю Сталинскую конституцию СССР. Я убежден в том,
что нет в мире более справедливой, прогрессивной и свободной конституции, чем конституция СССР,
которая обеспечивает успешное движение страны от социализма к коммунизму».
Постепенно наладилась и семейная жизнь. Первая жена, с которой Керф давно развелся, стала супругой
другого деятеля КПГ, находившегося в эмиграции в СССР — Ганса Киппенбергера (и была арестована
вместе с ним в ноябре 1936 г.). Весной 1936 г. он женился на русской женщине, работнице фабрики «Гознак»
Антонине Ивановне Жилкиной. В том же году благодаря помощи Коминтерна ему удалось добиться приезда
из Германии сына Людвига, которому исполнилось 12 лет.
Единственным вопросом, который никак не хотел решаться и попортил Клейсту немало крови, был
квартирный вопрос. С огромным трудом семья получила ордер на комнату на даче Коминтерна в под-
московном поселке Ильинское. Как оказалось, «жить и работать в летней даче, особенно при моем
состоянии здоровья в зимние месяцы было невозможно... на этой даче не было отопления, не было печи».
Клейста трепала жестокая лихорадка, участились приступы нервной болезни. Людвига пришлось отдать в
детский дом, а к жене, у которой была дочь от первого брака, он мог приходить только в гости. В конце
концов Клейст получил койку в Доме политэмигрантов на улице Обуха. Это гарантировало по крайней мере
тепло и стабильность,
250
хотя что могло быть стабильным в ту эпоху сплошных социальных экспромтов?
Оказавшись перед перспективой проживания на улице, Клейст принял это предложение, хотя и без особого