"Ну и нечисть". Немецкая операция НКВД в Москве и Московской области 1936-1941 гг
Шрифт:
русского подданного. Вместо паспорта выдали справку, что она считается подданной Германии. Но когда в
1937 г. для перехода в советское гражданство паспорт потребовался, его все же выдали, очевидно, вычеркнув
Эмилию из списков германских подданных. Если человек уже подавал заявление о получении советского
гражданства и получил отказ, паспорт ему не продлевали (Вилли Венде).
Антон Гаймерль, участник боев в Баварской советской республике, прибыл в СССР в 1932 г. В 1936 г. он
подал документы на получение советского гражданства, а свой немецкий паспорт отправил заказным
письмом в посольство, сообщив, что отказывается быть
89
подданным фашистского государства. Однако вместо «серпастого и молоткастого» в мае 1937 г. получил
предписание Особого совещания НКВД — в десятидневный срок покинуть СССР. Но покинуть страну без
паспорта было никак нельзя, Гаймерль оказался в западне. На работу его не брали, любые переговоры в
отделах кадров заканчивались доносами в НКВД. Столь необычный случай породил обильную вну-
триведомственную переписку, и проживавший в Щелковском районе Гаймерль едва недотянул до
завершения немецкой операции — его арестовали одним из последних, 28 марта 1938 г.
При заполнении анкет для продления паспорта чиновники консульского отдела посольства старались
получить максимум информации о том, где работает заявитель, в каких общественных организациях
состоит, нет ли у него контактов с советскими властями и Коминтерном. С простыми рабочими, особенно
теми, кто не выказывал должного уважения немецким чиновникам или рассматривался как «враг рейха», в
консульстве обращались достаточно бесцеремонно. Беспартийный слесарь Первого часового завода Альфред
Рейхельт, после нескольких визитов так и не получивший отметки о продлении паспорта, забрал его и подал
заявление о переходе в советское гражданство.
Напротив, чиновник благосклонно отнесся к просьбе Вальтера Рингмана, нелегально прибывшего в СССР, о
выдаче ему германского паспорта. Вероятно, сказалось то, что Рингман живописал свои мучения в
«карантинном лагере НКВД» в городе Серове, где содержались так называемые «перебежчики». Немец,
оказавшийся без работы и без документов, трижды прорывался в посольство, но так и не смог принести
фотографию, которая требовалась для получения паспорта. На третий раз он был задержан наружным
контролем советских органов госбезопасности. В тюрьме его сфотографировали бесплатно — перед
выводом на расстрел людей, привезенных на Бутовский полигон, тщательно сверяли с фотографиями.
Между советскими и германскими бюрократическими жерновами оказался немецкий политэмигрант Эдуард
Штилов, работавший в издательстве иностранных рабочих. В ноябре 1937 г. он был уволен со службы, а
через месяц получил уведомление, что не может быть принят в советское гражданство, так как его
германский паспорт просрочен. То, что паспорт был сдан в ОВИР ровно год назад, когда он еще являлся
действительным, советскую бюрократию не волновало. Под угрозой административной высылки из СССР
Штилов обратился в представительство КПГ при ИККИ, но получил отвод: «Вальтер (Ульбрихт. — А. В.) объяснил мне, что Коминтерн не вмешивается в дела Советского Союза и помочь мне ничем не может». Что
оставалось делать человеку, фактически выброшенному на улицу по
90
еле того, как он десять лет проработал в советском генконсульстве в Штеттине?
Штилов отправился в германское посольство, но и там его ждал не слишком теплый прием. Чиновник не
пожелал входить в положение просителя, заявив ему со злорадством, что в Германии как коммунист он
никому не нужен, а вот теперь и в России Штилов оказался «ненужный человек, Ваши товарищи Вас
предали». Штилову заявили, что он лишен германского гражданства, забрали паспорт, выдав справку и
попросив зайти через три месяца — тогда будет получен ответ из Берлина. Для человека, оставшегося без
работы и угла, это решение немецкой бюрократии не слишком отличалось от обвинительного приговора
НКВД. Когда немец пришел в очередной раз справиться о своей судьбе, на выходе из посольства его
арестовали.
В ходе следствия такое отношение к Штилову сотрудников консульства было интерпретировано как шантаж
с целью вербовки для шпионской деятельности. Вряд ли это было именно так, однако во многих случаях
сотрудники посольства требовали от людей, попавших в трудную ситуацию, выполнения разного рода
«домашних заданий». Было бы наивным предполагать, что германские дипломаты не использовали своего
положения для получения информации разведывательного характера. Эта тема практически не изучена в
литературе, так как архивные фонды разведки Третьего рейха не сохранились.
Визиты германских подданных в консульский отдел давали удобную возможность получить хоть какие-то
сведения о ситуации в России. В своих донесениях в Берлин дипломаты подчеркивали, что с середины 30-х
гг. условия их работы в этой стране радикально ухудшились. Посольства превращались в осажденные
крепости, всячески пресекались любые контакты их сотрудников с местным населением157. В условиях
тотальной закрытости советской системы ценность стали представлять вполне невинные с современной
точки зрения вещи — названия заводов и их расположение, настроения населения, транспортная
инфраструктура. Очевидно, что ответы на эти вопросы не являлись шпионажем в обычном смысле слова, но