Нутро любого человека
Шрифт:
Четверг, 8 сентября
Сидел нынче вечером в «Корнуоллисе», наслаждаясь полупинтой «Особо крепкого» светлого пива и большим бокалом «Бристольского крема» (с любым малоимущим, но преданным своему делу пьяницей это сочетание творит чудеса, гарантирую, – больше вам ни капли спиртного не потребуется и спать вы потом будете, как младенец), как вдруг, к истинному моему изумлению, в паб вошел Джон Вивиан.
Он уселся напротив меня, возбужденный, глаза потемнели. Должен сказать, что настроение компании с Напье-стрит в последние несколько недель изменилось. Ян Халлидей куда-то исчез, Тина произносит за день всего несколько слов, а у Анны, похоже, глаза
Итак, Вивиан наклонился ко мне, предложил сигарету (нет, спасибо), еще одну порцию выпивки (нет, спасибо), – и спросил, не могу ли я отдать ему вырученные за газету деньги сегодня. Они у меня дома, ответил я. Собирался принести их завтра, как обычно. Деньги нужны мне сейчас, сказал он.
Так что Вивиан проводил меня до Тарпентин-лейн, однако в квартиру не зашел. Я взял деньги и передал их ему, попросив расписку. «Никак не избавитесь от менталитета лавочника, а, Маунтстюарт?» – с кислой улыбкой сказал он. Но, тем не менее, квитанцию выписал и ушел в темноту. Должно быть наркотики: думаю, они тратят газетные деньги на покупку наркотиков.
Понедельник, 12 сентября
Впрочем, может, я и не прав. Сегодня, когда я забирал новый номер газеты (все еще худосочной, все еще посвященной по преимуществу делам левых радикалов Западной Германии), Вивиан пребывал в обычном его холодно саркастическом расположении. Анны и Тины – ни слуху ни духу. Вивиан, вот это уже было необычно, предложил мне выпить виски, и на сей раз я решил предложение принять. У нас состоялся странный разговор.
Я: Итак – в каком из колледжей Кембриджа вы учились?
ВИВИАН: В Гонвилл-энд-Киз, а что?
Я: Я учился в Оксфорде, Джизус-Колледж.
ВИВИАН: И посмотрите на нас, Маунтстюарт, на этот цвет нации. Вы, разумеется, занимались английской литературой.
Я: Вообще-то, историей.
ВИВИАН: Что вы думаете о происходящем в Германии?
Я: Думаю, это полное безумие. Бред. Насилие ничего изменить не способно.
ВИВИАН: Неверно. К тому же, это не насилие. Это контрнасилие. Большая разница.
Я: Как скажете.
ВИВИАН: Вы когда-нибудь сидели в тюрьме, Маунтстюарт?
Я: Да.
ВИВИАН: Я тоже. Провел тридцать шесть часов в запертой камере кембриджского полицейского участка. Вот вам насилие. Я самым законным образом протестовал против фашистских генералов Греции, а государство лишило меня свободы.
Я: Я просидел два года в одиночке – в Швейцарии, 1944-1945. Я сражался за мою страну.
ВИВИАН: Два года? Господи...
Это на какое-то время заткнуло ему рот. Он подлил нам обоим виски.
ВИВИАН: Вы любите путешествовать?
Я: Немного попутешествовать я был бы не прочь.
ВИВИАН: Ладно, а как насчет поездки за границу?
И Вивиан очень обстоятельно описал мне маршрут. Все оплачивает СКП, от меня требуется только поплыть паромом из Хариджа в Хук-ван-Холланд и добраться до городка
– Могадишо, которое в Сомали? – сказал я. – Почему именно это название?
– Хорошо звучит.
– Стало быть, мы можем сказать, что я участвую в операции «Могадишо»?
– Если вам от этого легче, Маунтстюарт, считайте, что все обстоит именно так.
Мы еще посидели немного, выпивая. Я спросил у Вивиана, для чего все это нужно. Не задавайте мне вопросов, и я не стану вам врать, Маунтстюарт, ответил он. Оба мы были уже немного под мухой, бутылка подходила к концу. Во что вы верите, Джон? – спросил я. Я верю в борьбу с фашизмом во всех его обличиях, ответил он. Это отговорка, общая фраза, по существу своему бессмысленная. И я рассказал ему о Фаустино Анхеле Передесе – моем друге, испанском анархисте, погибшем в Барселоне в 1937 году, – и о кредо, которое мы придумали для себя в тот год на Арагонском фронте. Я сыпал датами и именами вполне осознанно, желая, чтобы он оценил стоящий за ними опыт, опыт прожитой мной жизни. Наше кредо сводилось к двум ненавистям и трем любовям: ненависть к несправедливости, ненависть к привилегиям, любовь в жизни, любовь к человеку, любовь к красоте. Вивиан с грустью взглянул на меня и вылил в свою стопку остатки виски: «На самом-то деле, вы старый, так и не сумевший перестроиться дрочила, верно?».
Четверг, 6 октября
Вернувшись сегодня вечером домой, обнаружил два подсунутых под дверь конверта. В одном лежали 100 фунтов наличными, билет на поезд от вокзала Ватерлоо до Вальдбаха и подтверждение того, что, начиная с субботы, для меня забронирован номер в «Гастхаус Кесселринг». Второй конверт содержал 2000 долларов бумажками по 50 и записку, в которой говорилось, что мой связной в Вальдбахе скажет, кому эти деньги отдать. Я должен выехать рано утром в субботу – похоже операция «Могадишо» начинается. Может, это и звучит странно, особенно в моем возрасте, однако я ощущаю в себе возбуждение и восторг, я полон предвкушений, почти как школьник. Как будто я снова вернулся в Абби и собираюсь вот-вот отправиться на ночные учения.
Памятная записка об операции «Могадишо»
Вальдбах – маленький город, расположенный на двух берегах неторопливо изгибающейся реки (забыл ее название). В южной части города возвышается наполовину разрушенный замок, вокруг которого сгрудилось несколько бревенчатых домов с острыми крышами. К северу от реки стоит город новый (по преимуществу послевоенные дома, над которыми возносится функциональное здание педагогического института). Здесь и расположена гостиница «Гастхаус Кесселринг». Мой номер находится в самой ее глубине, из него открывается вид на гараж и кинотеатр. Я приехал сюда уже после полуночи и сразу лег спать.
В воскресенье я осмотрел замок и позавтракал на маленькой площади у его подножья. Обедал в ресторане «Гастхаус», потом читал в салоне для постояльцев книгу (биографию Джона О’Хара, писателя сильно недооцененного). В понедельник повторил весь процесс сначала, только взамен чтения сходил в кинотеатр и посмотрел плохо продублированный фильм «Три дня Кондора»[217] – великолепный, по-видимому, – насколько мне удалось понять, что в нем происходит.
В 6.00 позвонил на Напье-стрит (предыдущим вечером мне никто не ответил).