Нужные вещи
Шрифт:
Полли покачала головой и всхлипнула.
— Делайте, как я говорю, и вам больше никогда не придется просыпаться по ночам от боли. И еще — делайте, как я говорю, и если кто-нибудь когда— нибудь узнает, что ваш ребенок сгорел в меблированной квартире в Сан— Франциско, то узнает не от меня.
Полли взвыла. Так воют женщины в глубоком сне, уверенные, что ночной кошмар — это явь. Мистер Гонт улыбнулся.
— Ад оказывается не один, Полли, правда? Их может быть множество.
— Откуда вы знаете? — прошептала она. — Никто не знает, ни один человек на
— Я знаю, потому что знание — мое предназначение. А его предназначение — подозревать. Полли, он никогда вам не верил.
— Он говорил…
— Он многое что говорил, но никогда не верил. Женщина, которую вы наняли в няньки, была наркоманкой, верно? Это, конечно, не ваша вина, но, безусловно, то, что привело к такой развязке, было сделано по вашей доброй воле, разве не так, Полли? Это был ваш выбор. Женщина, которую вы наняли в няньки, заснула и выронила сигарету, или, скорее, папиросу с марихуаной, в корзину для мусора. Курок спустила она, скажете вы, но кто, как не вы, зарядили револьвер, когда из гордыни не согласились послушать родителей и других добрых людей Касл Рок? Полли рыдала.
— Но разве молодая женщина не имеет права на гордость? — ласково спросил мистер Гонт. — Когда не осталось ничего другого, разве не имеет она права припрятать в кошельке хотя бы эту монету, без которой он станет окончательно пуст?
Полли подняла голову. Лицо ее горело.
— Я думала, это мое дело. Я думаю так по сей день. Даже если это гордость, то что?
— Ничего, — спокойно произнес Гонт. — Если бы не это, родители забрали бы вас. Это было бы не слишком приятно — ребенок, который маячил бы перед глазами, как постоянное напоминание, сплетни по всему городу за спиной — но не произошло бы самого страшного.
— Да, и я до конца жизни страдала бы под пятой у своей матери! — Выкрикнула Полли таким страшным визгливым голосом, который не имел ничего общего с ее обычным.
— Верно, — все так же спокойно подтвердил Гонт. — Итак, вы остались там, где были. Остались с Келтоном и со своей гордостью. А когда Келтона не стало, осталась гордость… так?
Полли глухо застонала и спрятала мокрое от слез лицо в ладони.
— Эта боль гораздо сильнее, чем в руках, правда, Полли?
Она кивнула, не поднимая головы от ладоней. Мистер Гонт заложил свои длиннопалые безобразные руки за голову и произнес тоном проповедника и философа:
— Гуманность! Какое благородство! Какая готовность пожертвовать чужой жизнью!
— Прекратите! — взмолилась Полли. — Прошу вас, прекратите!
— Это ваша тайна, правда, Патриция?
— Да.
Он дотронулся до ее лба. Полли снова застонала, теперь от отвращения, но не отстранилась.
— Это та самая дверь в ад, которую вы предпочитаете всегда держать на замке?
Она снова кивнула.
— Тогда делайте, как я говорю, Полли, — прошептал Гонт. Он отнял одну из рук от ее лица и принялся поглаживать. — Делайте, как я говорю, и держите язык за зубами.
Он посмотрел в упор на ее влажные щеки и покрасневшие от слез глаза.
— Не знаю, что выводит меня из себя больше — плачущая женщина или смеющийся мужчина. Вытрите лицо, Полли.
Замедленными движениями она достала из сумочки кружевной платочек и промокнула лицо.
— Вот так. — Гонт встал. — Теперь я отпускаю вас домой. Вам есть чем заняться. Но должен сказать, что иметь с вами дело — одно удовольствие. Мне всегда нравились гордячки.
— Эй, Брайан, хочешь фокус?
Мальчик на велосипеде резко вскинул голову, челка взлетела со лба, и Алан увидел на его лице выражение обнаженного, неподдельного страха.
— Фокус? — переспросил он дрожащим голосом. — Какой фокус?
Алан не знал, чего боится этот мальчик, но сразу понял, что ловкость рук, на которую всегда рассчитывал при необходимости расположить к себе детей, в данном случае не поможет. Лучше покончить с этим как можно скорее и начать сначала.
Он протянул левую руку с часами на запястье и улыбнулся, глядя прямо в бледное подозрительное лицо Брайана.
— Смотри, в руке ничего нет и под рукавом нет, до самого плеча… А теперь… вуаля!
Алан провел ладонью правой руки по левой, незаметным движением большого пальца легко вытолкнул из-под ремешка для часов пакетик, затем, сжимая пальцы в кулак, так же незаметно подцепил маленькую петлю на пакетике и потянул за нее. Сложив на короткое мгновение обе руки, он раскрыл ладони и в них расцвел пышный букет всевозможных цветов из папиросной бумаги, расцвел там, где только что не было ничего, кроме прозрачного воздуха.
Алан множество раз проделывал этот фокус, но никогда еще он не получался так легко и изящно, как в этот жаркий октябрьский день, и все же ожидаемой реакции — мгновенное остолбенение и последующая улыбка, одна часть которой выражает удивление, а две трети — восторг — не последовало. Брайан одарил красочный букет беглым взглядом, в котором Алан уловил облегчение, как будто мальчик ожидал, что фокус окажется менее приятным, и снова перевел его на полицейского.
— Здорово, правда? — Алан изобразил широкую улыбку, столь же натуральную, сколь дедушкины вставные челюсти.
— Да, — равнодушно согласился Брайан.
— Угу. — Алан сцепил руки и букет, послушно сложившись, исчез под ремешком. Пора покупать новый экземпляр «Фокуса со складным букетом», этот уже отживает свой короткий век, цветная папиросная бумага блекнет, унося впечатление весенней свежести.
Он снова повернул руки ладонями вверх и улыбнулся с надеждой — а вдруг исчезновение букета произведет на зрителя большее впечатление? Но ответной улыбки не последовало; на лице Брайана Раска вообще не было никакого выражения. Остатки летнего загара не скрывали бледности кожи и признаков полового созревания: лоб покрыт прыщами, в углу рта тоже зреет один, самый здоровый, крылья носа покрыты точками угрей. Под глазами лиловели круги, как будто мальчик давным-давно не высыпался всласть.