О моя дорогая, моя несравненная леди
Шрифт:
Весь сегодняшний день она то и дело поглядывала в его сторону, словно собираясь о чем-то спросить. Собираясь, но не решаясь. Кирилл ответил на ее взгляд своим, не менее вопросительным, предлагая не робеть.
– Слушай, я все хотела спросить, - начала она, поняв, что отступать некуда.
– А ты к Тане не хотел вернуться? После того как демобилизовался.
– К Тане?
– Кирилл задумался на мгновение, а потом пожал плечами.
– Хотел, конечно. Я за эти два года столько всего передумал. Вернулся такой...
Паша, отсутствовавший всего пару минут, вернулся к костру и снова сел возле Елены,
– Вернулся я, значит, такой весь из себя... ядреный дембель, с парой далеко не последних орденов, ну и сразу к ней. Так, мол, и так: извини, дорогая, погорячился я тогда! Не подумал! Ну что возьмешь: молодо-зелено! Хочу, мол, тебя видеть, ну и ребенка тоже...
– А она?
– А она послала меня куда подальше!
– Кирилл рассмеялся и, взяв гитару, прошелся по струнам.
– Я, говорит, давно уже нашла себе хорошего мужика, который и меня и Ирочку любит, а тебя, козла вонючего и урода морального даже видеть не хочу!
Он пожал плечами и тренькнул еще пару раз, широкими, размашистыми движеньями загребая сразу все шесть струн и, слушая как их многоголосый раскат стихает в глубине деки.
– Ну а ты что?
– Ну а я - что? Я за два года привык приказы выполнять беспрекословно. Она послала, я и пошел.
– Далеко?
– Не, не очень. На Университетскую набережную. В Академии восстанавливаться.
– А...
– Елена кивнула и замолчала, удовлетворив, видимо, свое любопытство.
Некоторое время над берегом стояла тишина, нарушаемая лишь монотонными гитарными переборами.
– Любишь?
– спросил, наконец, Паша.
– Да нет.
– покачал головой Кирилл.
– Перегорело уже...
– Да я про гитару!
– усмехнулся Паша.
– Играть любишь?
– Люблю. Научиться, правда, так и не научился, но любить - люблю.
– Хорошо сказано!
– Паша требовательно протянул руку и Кирилл передал инструмент.
Оказавшись у него, гитара сразу же преобразилась, зазвучав стройными ладами.
– Капитан наш - любитель этого дела.
– пояснил Паша.
– Я ее сразу же приметил. Как только на борту оказался.
– Жаль струн всего шесть.
– сказала Елена.
– Переживем!
– его пальцы летали вверх-вниз.
Тихие переборы плыли над ночным берегом, растворяясь в темноте...
– А Таня-то твоя, в принципе, правильно сделала.
– сказал он, помузицировав нескольких минут.
– Есть вещи, от которых отказываться нельзя. Это как дар Божий. Если уж дано один раз, храни всю жизнь. Так вот, бывает, найдешь себе по молодости жену, которая примет тебя со всеми твоими армейскими заморочками, станет твоим непробиваемым, железным тылом, будет терпеть бесконечные скитания от одного гарнизона к другому, детей родит, дом держать будет, а потом... потом потеряешь ее, упустишь, ну, в общем, не сможешь удержать. И все... Это ведь даже не смерть. Это - страшнее...
Паша говорил, а сам все играл и играл, прыгая по аккордам. Он метался от одной темы к другой, не в силах найти нужную.
Кирилл слушал и прошлое, свое и... не свое, как тень накрывало его.
Наконец, гитарист поймал нужные лады и, сосредоточившись на них, некоторое время повторял один и тот же мотив.
Кирилл посмотрел на него и почувствовал вдруг, что Паша
И тут...
О моя дорогая, моя несравненная леди!
Ледокол мой печален, и штурман мой смотрит на юг,
И представьте себе, что звезда из созвездия Лебедь
Непосредственно в медную форточку смотрит мою...
* *
Непосредственно в эту же форточку ветер влетает,
Называвшийся в разных местах то муссон, то пассат,
Он влетает и с явной усмешкою письма читает,
Не отправленные, потому что пропал адресат.
– Ну и где же обещанный снег?!
– Вопрос, прямо скажем, по существу.
– майор поправил ремень автомата, напекший плечо. Потом деловито осмотрелся по сторонам.
– Не, где же все-таки снег?
– Над твоей головой!
– усмехнулся Иван. Он устало опустил пулемет на землю, возле валуна и сам присел на камень.
Павел поднял голову вверх. Да, все верно: снег, плотный, подтаявший, слежавшийся, но все еще ослепительно белый нависал прямо над ними, волнами убегая к вершине. Сама же караванная тропа была чиста как парадная дорожка, ведущая к штабу дивизии, которую, в преддверии визита "больших звезд", целые сутки старательно вылизывала метлами целая рота солдат. На ней не было ни единой снежинки.
Я смотрел на него, пытаясь понять, что чувствует майор в эту секунду...
– И что же нам теперь делать?
– спросил связист.
– Конкретно тебе, Слава, сейчас нужно установить связь с Тарасовым.
– пожал плечами Павел.
– Есть установить связь. Вас звать? Сами будете говорить с товарищем подполковником?
– Не до того. Передашь следующее: Вышли на тропу. Тропа открыта. Снега нет. Занимаем позицию. С любовью, Паша.
– С кем, простите, Паша?
– Ни с кем, а с чем! С любовью. Понял?
– Так точно, понял.
Александров занялся рацией, а к майору тут же подошел Чижов.
– Так что, товарищ майор, здесь обживаться будем?
– Да, здесь.
– ответил Павел, еще раз придирчиво оглядываясь по сторонам...
...Чтобы выйти на северный склон им потребовалось больше трёх часов. Оторвавшись от дороги к главному перевалу, по которой, сразу вслед за ними должен был выступить Тарасов, тропа начала подниматься вверх, огибая склон горы. Сначала по левую руку от них тянулась каменистая долина, на дне которой затерялся кишлак с базовым лагерем. Но затем, дальше к северу, на ее место заступило ущелье с речкой, бежавшей по его дну. Неглубокое поначалу, скорее напоминавшее распадок, оно углублялось, по мере того как тропа упрямо карабкалась вверх по склону горы. Ущелье отсекало ее от основного массива горного хребта, уходившего дальше на север.