О всех созданиях - больших и малых
Шрифт:
— Что это? Запись стада? — спросил я.
— Ага. Тут они все. — Уолтер небрежно перелистал странички мозолистыми пальцами и прищурился сквозь очки. — Номер у этой коровы, значит, восемьдесят четвертый.
— Чудесно, — сказал я. — Сейчас проверю на всякий случай, а дальше пойдем прямо по записям. — Я заглянул в ухо первой коровы. — Странно! Насколько я разглядел, ее номер — двадцать шестой.
Братья по очереди заглянули в злополучное ухо.
— Верно, сорр, верно. Номер-то ее двадцать шестой.
Уолтер пожевал губами.
— Так она же от Незабудки, верно?
— Не-а, — ответил Фенвик, — она от Медуницы.
— Вот уж нет, — буркнул Томас. — Медуницу мы продали Тиму Джефферсону, когда эта еще и не родилась. Она от Бренды.
Уильям покачал головой.
— Сдается мне, мы ее телкой купили у Боба Эшли.
— Ну хорошо, хорошо! — Я поднял ладонь. — Записываем ее двадцать шестой. — Не вмешаться я не мог: это же был не спор, а неторопливое обсуждение, грозившее затянуться надолго. Я записал номер в свою тетрадь и сделал инъекцию. — Ну, а следующая?
— Уж эту-то я знаю! — категорично заявил Уолтер, тыча пальцем в свою книжечку. — Тут ошибки не будет. Номер пятый, вот она кто!
Я заглянул в ухо.
— Сто тридцать седьмой номер.
И вновь началось: «Она ж купленная, так?», «Не-а, она от Копуши», «Так Копуша же одних бычков приносила»...
Я опять поднял ладонь.
— Мне кажется, дело пойдет быстрее, если мы просто будем заглядывать в уши. Время ведь идет!
— Ага, верно, сорр. Идет, идет время. — Уолтер философски возвратил запись стада в жилетный карман, и мы приступили к трудоемкой процедуре выстригания участочка на коровьей шее, измерения и инъекции, а вдобавок еще приходилось протирать ухо каждого животного тряпочкой, смоченной спиртом, чтобы установить номер — а многие из них успели превратиться в не слишком вразумительные наборы точек. Порой Уолтер сверялся со своей книжечкой:
— Верно-верно, девяносто два. Я так и думал. Тут же все записано.
А схватки с бычками в отдельных стойлах вокруг скотного двора можно уподобить только пребыванию в парильне грязной турецкой бани в застегнутом клеенчатом плаще. Братья без труда хватали могучих животных, и даже самые сильные бычки скоро утихомиривались и уже не пытались вырваться из этой мощной хватки. Но я заметил одну странную вещь: пальцы у братьев были такие толстые и огромные, что они выскальзывали из ноздрей неподвижного животного.
Времени на это ушло масса, но всему приходит конец. В косматой шее последнего маленького теленка выстрижен участок, он отчаянно замычал от укола иглы, и вот я уже на свежем воздухе бросаю плащ в багажник. Я взглянул на часы — ровно три, и от расписания я теперь отстаю почти на два часа. Не говоря уж о том, что я измучился от жары, что с пальцев моей правой ноги содрана кожа, там, где на нее наступила корова, а на левой ступне — огромный синяк от подкованного гвоздями каблука Фенвика, надавившего на нее всей тяжестью во время схватки с особенно упрямым бычком. Я захлопнул багажник и захромал к дверце, внезапно ощутив некоторые сомнения относительно этой легкой министерской работы.
Надо мной возник Уолтер.
— Зайдите-ка в дом, передохните, выпейте чайку, — сказал он, любезно кивая.
— Вы очень добры, мистер Хагилл, и я был бы рад принять ваше приглашение. Но мне надо побывать еще во многих местах, и не понимаю, как я успею. Я переоценил свои силы и не учел, сколько времени уйдет на проверку вашего стада. Я просто последний идиот.
И братья искренне согласились:
— Верно, сорр, верно, верно.
Ну, с туберкулинизацией на этот день было покончено, но предстояло провести десять инспекций, и первую я должен был начать два часа назад. Нажимая на педаль газа, я чувствовал в желудке тот камень, который всегда появлялся там, когда я старался угнаться за временем.
Одной рукой сжимая баранку, а другой развязывая пакет с моим обедом, я извлек кусок ветчины, упакованный миссис Холл, и пирог с начинкой из яиц, после чего принялся жевать их на ходу.
Но через минуту-другую здравый смысл взял верх. Так не годится! Пирог отличный, и, значит, есть его следует в приятной обстановке. Дорога не была огорожена, и я съехал на траву, выключил мотор и открыл окна. На ферме царила суматоха, а теперь шум и духота коровника остались далеко позади, тишина и безлюдье окутали меня, как пуховое одеяло. Я откинул голову на спинку сиденья и смотрел на расчерченную стенками зелень лугов по склонам. Они уходили вверх, вверх и сменялись камнями и бурыми вересками на вольных вершинах.
Когда я поехал дальше, то чувствовал себя много лучше, и нахмуренные брови фермера, первого в списке инспектируемых, никак на меня не подействовали.
— Это не час дня, мистер! — рявкнул он. — Мои коровы тут весь день ждут, и поглядите-ка, каких лепешек они наложили! Мне тут никогда чистоты не навести!
Увидев кучки навоза позади коров, я не мог не согласиться с ним. Вечная беда, если коров загоняют в помещение с пастбища. И лицо фермера стало чернее тучи, когда чуть не половина их задрала хвосты, будто салютуя, и добавила еще по лепешке к своим кучкам.
— Я вас долго не задержу, — сказал я деловито и пошел вдоль ряда.
До введения туберкулинизации эти клинические об-следования были единственным способом выявить туберкулезную корову, и теперь я переходил от одной к другой, щупая вымя, не обнаружится ли подозрительное затвердение. Этот профилактический осмотр получил шутливое название «обшарить коровью мошну» и еще «пройтись по коровам», и приедался он очень скоро.
Я убедился, что есть только один способ не сойти с ума от скуки — напоминать себе, зачем я, собственно, произвожу этот осмотр. А потому, добравшись до тощей рыжей коровы с отвислым выменем, я выпрямился и сказал фермеру:
— У этой я возьму молока на анализ. В левой задней четверти у нее некоторое уплотнение.
Фермер презрительно фыркнул.
— Как хотите. Ничего у нее нет, да небось кому-то поработать охота.
Я сдоил молоко в пузырек на две унции, и мне припомнился ветеринар, приятель Зигфрида, который всегда для анализа надаивал пинту молока у самой здоровой коровы в стаде — потом запивал им свои бутерброды.
Я наклеил ярлык на пузырек и отнес его в машину. У нас в Скелдейл-хаусе была маленькая электрическая центрифуга, и вечером я прокручу в ней это молоко, а затем исследую осадок под микроскопом, предварительно окрасив его по методике Циль-Нельсона. Скорее всего я ничего не обнаружу, но иногда мне случалось с особым волнением увидеть на предметном стеклышке под микроскопом скопление ярко-красных радужных туберкулезных палочек. В таких случаях корову немедленно забивали, а меня поддерживала мысль, что, возможно, я отменил смертный приговор какому-нибудь ребенку — в те дни менингит, инфекции легких и спинного мозга были такими обычными!