Объективность
Шрифт:
Ил. 2.20–2.22. Стандартизированная работа гравировальным резцом. Curlew, Georges Louis Leclerc, Comte de Buffon, Histoire naturelle, generale et particuliere (Paris: Imprimerie royale, 1770–1790), vol. 23, pl. 3, p. 28. Гравюры для этого чрезвычайно популярного обзора естественной истории Бюффона были выполнены множеством граверов, использовавших стандартные техники перекрестной штриховки, применяемой к каждому изображаемому объекту (ил. 2.20) – будь то (как в данном случае) океанические волны (ил. 2.21) или же крапчатое оперение (ил. 2.22).
Другие техники, такие как офорт и меццо-тинто, требовали иных, но не менее специфических конвенций визуальной репрезентации. Ни один из этих способов не был пригоден для дешевой печати с обычной скоростью, требуемой для иллюстрированной книги. Возможно, поэтому гравирование
202
Однако роль печатника оставалась критически важной: «Возможно, следует писать историю литографии, исходя как из важнейших нововведений литографической печати, так и из участия в ней художников». Antony Griffiths, Prints and Printmaking: An Introduction to the History and Techniques (Berkeley: University of California Press, 1996), p. 102. Зависимость от технических навыков печатника была еще большей в случае офорта и меццо-тинто: гравировальные линии не могут быть прочерчены слишком близко друг к другу без риска растекания чернил, что может испортить изображение. Но лаковая поверхность мягче металла, и офортист может работать более свободно, чем резчик. Поэтому офорт был более предпочтителен для тех художников и рисовальщиков, которые стремились к репродуцированию своей работы. Меццо-тинто дают прекрасную градацию тонов от светлых к темным (а цветные – богатую палитру полутонов), так как начинаются с полностью черной плашки, проработанной зубцами и выглаженной в пробельных местах. Оба процесса в большой степени зависят от мастерства печатника, и качество гравюры может сильно отличаться от оттиска к оттиску. Пластины для меццо-тинто после некоторого количества отпечатков нуждаются в дополнительной проработке, так как процесс печати быстро сглаживает невысокий рельеф.
203
Jean Cruveilhier, «Avant propos», Anatomie pathologique de corps humain (Paris: Bailli'ere, 1829–1842), p. vii.
Ил. 2.23. Литографированные текстуры. Заболевание костей. Jean Cruveilhier, Anatomie pathologique du corps humain (Paris: Baillere, 1829–1842), vol. 2, fasc. 23, pl. 2. Крювелье различает два вида органических поражений: формы и текстуры: «Нет ничего легче, чем изобразить первые, но нет ничего сложнее, чем изобразить вторые» (Ibid., vol. 1, p. vii). Художник Крювелье, Андрэ Шазаль, использовал текстурные возможности как литографии, так и цвета (для отдельных изображений), чтобы ответить на этот вызов. Фотография долго не могла соперничать с указанными возможностями.
С учетом указанных элементов артистичности и искусственности, конвенций и концепций, обступавших «нарисованный с натуры» образ, возникает соблазн отбросить это понятие как иллюзию или подлог. Однако натуралисты и иллюстраторы XVIII – начала XIX века не были жертвами самообмана. Не были они и лицемерами, проповедующими истину-по-природе и при этом осуществляющими манипуляции в угоду предвзятым понятиям. Они рассматривали использование искусных приемов (которые они сами назвали бы «усовершенствованиями») как свой научный долг, а не как отклонение от него, которое может быть поставлено им в вину, и практиковали эти приемы открыто. Природа, которую они стремились изобразить, не всегда была видима глазу и почти никогда не обнаруживалась в индивидуальном образце. По их мнению, только плохие натуралисты позволяют своим художникам изображать в точности то, что они видят. Видение было в равной степени как актом интегрирующей памяти и распознавания, так и актом непосредственного восприятия: образ был и эмблемой целого класса объектов, и портретом каждого из них. Видение – прежде всего рисование – являлось в одно и то же время актом эстетической оценки, отбора и акцентировки. Эти образы создавались для служения идеалу истины (а зачастую и идеалу красоты), а не объективности, которой еще только предстояло появиться.
Истина-по-природе после Объективности
В главе 3 мы изучим зарождение механической объективности и то, как она изменила способы создания и понимания образов в научных атласах. С точки зрения создателей атласов, приверженных принципам объективности, селекция, синтез и идеализация выглядят как субъективные искажения. Они стремились к образам, не тронутым прикосновением человеческих рук, – «объективным» образам. Тем не менее механическая объективность не устранила истину-по-природе. Временами сосуществуя, а временами вступая в столкновение с принципами и практиками механической объективности, истина-по-природе продолжала на протяжении XIX–XX веков управлять отдельными послушными ей учеными и даже целыми дисциплинами.
Ботаника была одной из тех дисциплин, в которых истина-по-природе сохранилась в качестве жизнеспособного стандарта в сфере образов. Некоторые ученые, конечно, следовали за манящими миражами образа, произведенного самой природой, без видимого человеческого участия. Авторы трактатов о применении фотографии в науке убеждали ботаников и других натуралистов использовать камеру, чтобы «уловить тысячу деталей образования прожилок в листьях» и достичь той «строгой точности», которой им было так трудно добиться от художников, всегда склонных «исправлять природу». Но даже горячие сторонники фотографии признавали, что она никогда не заменит в ботанике рисунок и что флоры, иллюстрированные фотографиями, например, растений, не освобождают ботаников от ответственности за выбор моделей, каждая из которых должна «правильно отображать все особенности вида, к которому принадлежит дерево, и не являть собой аномальную частность, будь она естественной или искусственной» [204] . Специалисты по научной фотографии предупреждали ботаников, что в случае необходимости выделить в беспорядочном множестве деталей какую-либо отдельную деталь рисовальный карандаш или кисть превзойдут камеру. Более того, фотографии не были защищены от субъективности: «Фотографии не застрахованы от субъективных влияний: никогда два разных фотографа и две разные камеры не сумеют изобразить природу одинаковым образом» [205] . Это была фотография, поставленная на службу истине-по-природе, а не объективности.
204
Eugene Trutat, La photographie appliquee a l’histoire naturelle (Paris: Gauthier-Villars, 1884), p. ix, xi, 94.
205
A. Naumann, «Botanik», in K. W. Wolf-Czapek (ed.), Angewandte Photographie in Wissenschaft und Technik (Berlin: Union Deutsche Verlagsgesellschaft Zweigniederlassung, 1911), pt. 2, p. 15–16.
Однако в целом ботаники конца XIX века гнушались фотографии и других механических способов создания образов растений, таких как Naturselbstdruck (автопечать, дословно – «природа запечатлевает себя сама») (ил. 2.24). Их использовали лишь в немногих флорах. Рассматривая в своей «Фитографии» (Phytographie, 1880) набор доступных методов ботанической иллюстрации, швейцарский ботаник Альфонс Декондоль (сын Огюстена Пирама Декондоля, ботаника, работавшего с Редуте) выражает свое недовольство и фотографией, и Naturselbstdruck, считая литографию и ксилографию более обещающими методами ботанической иллюстрации. Но никакая иллюстрация не может, с его точки зрения, сравниться с аутентичностью гербарного образца, каким бы высушенным и выровненным он ни был [206] . Людольф Тревиранус, профессор ботаники в Бонне и автор изданного в 1855 году трактата об использовании ксилографии для изображения растений, доказывал, что она выделяет форму и конституцию растений способом недоступным другим методам. Более того, заключает Тревиранус, какие бы методы ни использовал иллюстратор растений, он должен сохранять проницательность ботаника в выборе правильного образца и «в постоянном контроле за работой ремесленника, чтобы он выразил в точности его характерные части» [207] . Сто лет спустя типичная для ХХ века работа, посвященная ботанической иллюстрации, воспроизводит предостережения Декандоля и Тревирануса в отношении «по-идиотски буквальных» изображений растений. Художнику не следует рисовать цветки «чересчур точно», особенно в случае сильно изменчивых растений (например, орхидеи), чтобы случайно «не создать новый вид или разновидность» [208] . Пока ботаники отстаивали рисунки, представляющие характерную форму вида и даже рода, фотографии и другие механические образы отдельных растений во всем их своеобразии практически не привлекали к себе внимания. Здесь голос истины-по-природе звучал громче механической объективности.
206
Alphonse de Candolle, La phytographie (Paris: Masson, 1880), p. 321, 363. О технике Naturselbstdruck см.: Alois Auer, «Die Entdeckung des Naturselbstdruckes», Denkschriften der Kaiserlichen Akademie der Wissenschaften, Mathematisch-Naturwissenschaftliche Classe, Bd. 5, 1. Abt., p. 107–110 (Vienna: Kaiserlich-Konigliche Hof- und Staatsdruckerei, 1853); Armin Geus (ed.), Natur im Druck: Eine Ausstellung zur Geschichte und Technik des Naturselbstdrucks (Marburg: Basilisken-Presse, 1995).
207
Ludolph C. Treviranus, Die Anwendung des Holzschnittes zur bildlichen Darstellungen von Pflanzen nach Entstehung, Bluthe, Verfall und Restauration (1855; Utrecht: De Haan, 1949), p. 1–2, 71.
208
Claus Nissen, Die botanische Buchillustration: Ihre Geschichte und Bibliographie (Stuttgart: Hiersemann, 1951/1966), p. 7–8.
Ил. 2.24. Природа запечатлевает себя. Автопечать листа, Alois Auer, «Die Entdeckung des Naturselbstdruckes», Denkschriften der Kaiserlichen Akademie der Wissenschaften, Mathematisch-Naturwissenschaftliche Classe (Vienna: Kaiserlich-Konigliche Hof- und Staatsdruckerei, 1853), vol. 5, pt. 1, p. 107–110, table 4. В этом нефотографическом методе механического самоотображения объект, который необходимо было воспроизвести, зажимался между медной и свинцовой пластинами, пока не оставлял оттиск на мягком свинце, который впоследствии мог быть отпечатан, как это обычно делали с медной пластины. Изобретатель этого процесса Ауэр хвалился тем, что он знаменует собой третий великий момент в культурной истории человечества после изобретения письма и наборного шрифта Гуттенберга: это было «открытие того, как природа может печатать себя сама» (ibid., p. 107).
Это не означает, что ботаники конца XX или даже конца XIX века занимались своей наукой с опорой на эпистемические ценности, более или менее схожие с теми, что отстаивал Линней. Объективность внедрилась в другие области ботанической практики. Например, это относится к введению в конце XIX – начале ХХ века «метода типов» с тем, чтобы придать устойчивость номенклатуре. На уровне вида данный метод закрепляет имя за индивидуальным (отдельным) образцом, называемым «голотипом» (или «типовым экземпляром вида»). Как правило, это первый образец, обнаруженный открывателем или «автором» вида. Этот образец не обязательно должен быть типичным для вида, который он представляет (и зачастую таковым и не является), но он как официальный носитель видового имени выступает последней судебной инстанцией по всем будущим вопросам, касающимся определения вида. Голотипы сберегаются с особой тщательностью, маркируются и хранятся в крупнейших гербариях мира. Именно туда должен обратиться ботаник, стремящийся прояснить таксономические вопросы, чтобы лично обследовать образец. Каждый голотип столь же уникален, как любая из картин Вермеера или Сезанна, и обладает почти такой же ценностью, по крайней мере для ботаников. Даже отломавшиеся фрагменты хрупкого, сплющенного, высохшего образца собираются и благоговейно хранятся в конверте вместе с самим голотипом (ил. 2.25).
Ил. 2.25. Голотип. Горичник малоолиственный, B 100086233, Botanisches Museum, Berlin (выражаем благодарность Ботаническому саду и Ботаническому музею Берлин-Далем). Этот гербарный образец маркирован красным цветом как типовой экземпляр («Typus»), и его фрагменты тщательно хранятся в целлофановом пакете для возможных будущих обследований ботаниками. Слои записей (написанная от руки идентификация, красная маркировка голотипа, штрихкод) свидетельствуют о таксономических изменениях во времени. Несмотря на некое сходство с гётевским Typus’ом (ил. 2.6), современный типовой экземпляр разрывает с метафизикой и практиками, лежащими в основе Urpflanze. Хотя ботаники сохраняли и обследовали гербарные образцы начиная с XVI в., только в конце XIX – начале XX в. отдельное конкретное растение, не обязательно являющееся характерным представителем вида, стало объявляться официальным носителем имени вида (практика, официально введенная в 1910 году на Брюссельском международном ботаническом конгрессе).