Объективность
Шрифт:
Ботаники, привыкшие использовать слово «тип» (вспомним гётевский Typus) для обозначения идеального или типичного, нашли эту новую практику обескураживающей. В 1880 году Альфонс Декандоль постарался устранить эту недавно возникшую в естественной истории двусмысленность между «аутентичным образцом [echantillon authentique]», являвшимся индивидуальным растением, и «типичным образцом [echantillon typique]», некой единицей, воплощавшей «подлинный идеальный тип вида» [209] . Это откровенное объединение «образца типа» (типового экземпляра) и «типичного образца» вызывало беспокойство ботаников на протяжении 50 лет, ведших в конце XIX – начале ХХ века продолжительные дебаты об определении и использовании типовых экземпляров в ботанике
209
Alphonse de Candolle, La phytographie (Paris: Masson, 1880), p. 51–52.
210
Об «обещаниях» метода типовых образцов см.: O. F. Cook, «The Method of Types in Botanical Nomenclature», Science n. s. 12 (1900), p. 478. О его «угрозах» см.: A. S. Hitchcock, «The Type Concept in Systematic Botany», American Journal of Botany 8 (1921), p. 253.
Когда в 1910 году эти правила были приняты на Международном ботаническом конгрессе в Брюсселе и в конце концов вписаны в Международный кодекс ботанической номенклатуры (и в эквивалентный ему кодекс зоологической номенклатуры), они стали рассматриваться как триумф объективности в таксономии. «Очевидно, что необходим надежный стандарт, на который нужно ориентироваться, чтобы недвусмысленным образом связать таксономические имена с определенными, объективно распознаваемыми таксонами» [211] . Неудивительно, что одним из мест, где фотография твердо укрепилась, стала репрезентация типовых экземпляров во всей их индивидуальности и воинственной объективности [212] .
211
Ernst Mayr, Principles of Systematic Zoology (New York: McGraw-Hill, 1969), p. 367. О Международном кодексе ботанической номенклатуры см.: Lorraine Daston, «Type Specimens and Scientific Memory», Critical Inquiry 31 (2004), p. 153–182. Электронную версию последней редакции Международного кодекса ботанической номенклатуры (Сент-Луисский кодекс 1999 г.) см.:htm.
212
«The E-Type Initiative@Harvard Entomology»,edu/etypes/.
Как показывает этот пример, механическая объективность не вытеснила истину-по-природе, но при этом не оставила ее неизменной. Эпистемические добродетели не сменяют друг друга как монархи на троне. Скорее, они накапливаются в репертуаре возможных форм познания. Внутри этого медленно расширяющегося репертуара каждый элемент изменяет другие: механическая объективность определяла себя через противопоставление истине-по-природе; истина-по-природе в век механической объективности артикулировалась оборонительно со ссылкой на альтернативы и критику. Эпистемические добродетели возникают и разворачиваются в специфических исторических контекстах, но они необязательно затухают в новых условиях: они существуют до тех пор, пока каждая из них продолжает отвечать на определенный вызов в ходе приобретения и закрепления знания.
Проблема изменчивости, которая стояла перед правильным изображением природы, сохранялась на протяжении всего рассмотренного здесь периода. Она преследовала создателей атласов, стремившихся к истине-по-природе, равно как и их преемников, посвятивших себя механической объективности. Но различные эпистемические образы жизни диагностируют различные источники изменчивости. Ученые XVIII века были склонны размещать изменчивость в самих объектах – в случайном, единичном, несуразном. К середине XIX века главный источник изменчивости сместился в сторону внутреннего – к множественным точкам зрения, дробящим объект на калейдоскопическое множество образов. Ранние натуралисты пытались активно выбирать и формировать как свои объекты, так и своих иллюстраторов, в то время как поздние натуралисты стремились к автоматической пассивности. Соответствующим образом изменялось значение изображений. Вместо отображения идеи в наблюдении создатели атласов предложили природе нарисовать свой собственный автопортрет – «объективное изображение».
Глава 3
Механическая объективность
Ясное видение
В 1906 году два гистолога, испанец Сантьяго Рамон-и-Кахаль и итальянец Камилло Гольджи, разделили Нобелевскую премию по физиологии и медицине. Стокгольм оказался слишком тесным городом для обоих этих нейробиологов. Гольджи считал, что отправной точкой Рамона-и-Кахаля была разработанная Гольджи методика «черной реакции», делавшая видимыми при помощи окрашивания тонкие нервные клетки мозга. (Идея заключалась в том, чтобы сначала в течение различных периодов времени обрабатывать ткань бихроматом калия, а затем нитратом серебра – в результате черная соль хромата серебра проявляла форму нейронов с потрясающей детализацией.) В любом случае научное направление (нейронная доктрина), имеющее важнейшее значение для всего, чего добился Кахаль (согласно Гольджи), было заблуждением. В самом деле, в программе Кахаля, утверждавшей, что каждый нейрон функционально, эволюционно и структурно независим, не существовало ничего, что могло бы быть принято Гольджи. Во-первых, как Гольджи открыто заявил в своей речи по случаю получения Нобелевской премии, нейроны не могут быть изолированы друг от друга, поскольку тончайшие отростки их аксонов сплетены друг с другом, что способствует созданию неразрывной сетчатой структуры или паутины. Даже если невозможно наблюдать действительную непрерывность фибрилл, исходящих из различных нервных клеток, почему (спрашивал он) мы должны полагать, что такая непрерывность не существует? В течение десятилетий Гольджи защищал свое холистическое представление о мозге, – что его элементы формируют «разветвленную нервную сеть». Производя обследование областей от эмбриологии до анатомии и физиологии, Гольджи не обнаружил ни малейшего подтверждения доктрины своего противника: «Сколь бы это ни казалось противоречащим популярной тенденции [т. е. позиции Кахаля и его союзников] индивидуализировать элементы, я не могу отбросить идею единого действия нервной системы, не устрашившись того, что тем самым я, возможно, сближаюсь со старыми концепциями» [213] .
213
Camillo Golgi, «The Neuron Doctrine – Theory and Facts», Nobel Lecture, Dec. 11, 1906; доступно по адресу:p. 216.
Одна из деталей, которая делает этот инцидент столь захватывающим, – это полное отсутствие причин считать, что кто-либо из них, Гольджи или Кахаль, вел себя недобросовестно. Оба были страстными приверженцами правильного изображения клеток, которые они изучали. Оба использовали изобретенный Гольджи метод, сделавший доступным для визуального осмотра те аспекты нервной системы, которые никогда раньше не были видимы со столь невероятной подробностью.
Кахаль, в свою очередь, позже вспоминал, что в ужасе слушал во время церемонии вручения Нобелевской премии, как Гольджи возобновляет теорию интерстициальных нервных сетей, – доктрину, которую, по мнению Кахаля, он давно уже изничтожил, заменив ее идеей автономных нейронов, которые «поляризуются», получая сигналы через дендриты и отправляя их через аксоны. Согласно Кахалю, а к 1906 году и многим другим нейробиологам, нейроны связываются друг с другом только через синаптические щели посредством «индукции». Он «дрожал от нетерпения, понимая, что только элементарное уважение к правилам приличия не позволяет предложить подходящие и ясные исправления для столь многочисленных ужасающих ошибок и умышленных упущений» [214] .
214
Santiago Ram'on y Cajal, Recollections of My Life, trans. E. Horne Craigie with Juan Cano (Cambridge, MA: MIT Press, 1989), p. 553.
Ил. 3.1. Проще, чем природа. Camillo Golgi, Untersuchungen "uber den feineren Bau des centralen und peripherischen Nervensystems, trans. R. Teuscher (Jena: Fischer, 1894), fig. 25; перевод Sulla fina anatomia degli organi centrali del sistema nervoso
Конец ознакомительного фрагмента.