Обольстительница в бархате
Шрифт:
– Бриджет станет искусной вышивальщицей, – заметил Лисберн.
– Моей матери понравится такая работа, – сказал Суонтон.
– Давай сами займемся их распространением. Кое-что из этого можно подарить моей матери. И ее новому мужу. Им обоим понравится.
Его мать с таким же умом выбрала себе второго мужа, как и первого. Лорд Раффорд – добрый, щедрый человек – сделал ее счастливой. И стал другом своему пасынку, что было настоящим подвигом.
– Ты, оказывается, дьявольски торопишься вернуться в Италию, – удивился Суонтон.
Лисберн
– Может, и так. Я ведь такой космополит, а рыжеволосая французская модистка взяла надо мной верх. Что если мне от стыда хочется тихонько скрыться.
– Позволю себе усомниться, – заметил Суонтон. – Ты совершенно далек от этой мысли, потому что сейчас пытаешься понять, каким образом француженка сумела обойти тебя, чтобы одержать над ней победу в следующей схватке.
Лисберн внимательно смотрел на друга.
– Она – единственная женщина, на которую ты обратил особое внимание после возвращения в Лондон. А я очень хорошо знаю тебя.
– Если тут есть хоть что-нибудь, что нужно знать, – отмахнулся Лисберн. Однако его друг был поэтом. А поэтам всегда кажется, что людские души полны тайн. Но если бы у Лисберна таковые и имелись, вряд ли он стал бы выставлять их напоказ, и еще меньше ему хотелось бы, чтобы в них кто-либо копался. – А как насчет тебя? Ты чувствуешь, что должен здесь остаться?
– Да, – признался Суонтон.
– Правда? Я бы предпочел разгуливать в окружении стаи волков, нежели в компании прекрасно воспитанных барышень.
– Я им скоро надоем, – сказал Суонтон. – Однако буду трусом, если сбегу отсюда, когда могу сделать много хорошего. Это недостойно памяти твоего отца.
– Да-да, рази меня напоминанием об отце, давай!
– Я понимаю, что поступаю нечестно, но это единственный способ одолеть тебя в споре, – признался Суонтон.
– Ладно, – сказал Лисберн. – Мы останемся здесь до того момента, когда они накинутся на тебя. А там будем молиться, чтобы вовремя унести ноги.
Он посмотрел на кипы писем, которые только что переложил со стола на один из диванов в комнате.
– Между прочим, твоему секретарю не нужен секретарь? Груда писем выросла со вчерашнего дня. – Вспомнив, что друг сказал несколько минут назад, Саймон добавил: – Письма с просьбами есть? Одна из опасностей для людей богатых и с положением. Все начинают тянуть к ним руки, и тогда приходится решать, кто достоин подаяния, а кто – нет.
– Хорошо бы, если бы только это, – заметил Суонтон. – Лишь за сегодня я получил два письма, в которых требуют денег на двух моих незаконнорожденных детей, и еще одно, в котором меня шантажируют тем, что разорвут обещанное сватовство.
Для тех, кто знал Суонтона, такие требования были абсурдом. Однако нельзя относиться к ним легкомысленно.
В некоторых людях популярность рождает зависть, жадность и вообще пробуждает низменные инстинкты. Слишком многие начнут думать о нем плохо.
– Покажи-ка
Вечер вторника, 14 июля
Если бы Лисберн не погрузился с головой в малоинтересную корреспонденцию своего кузена, до него все дошло бы намного раньше. А может, и нет.
Несмотря на свои довольно частые появления в клубе «Уайтс», он по нескольку дней не заглядывал в книгу, в которой регистрировались пари. И о чем, собственно, беспокоиться? Большинство спорщиков были людьми глупыми, а их пари рождались от скуки. Например, как долго муха будет ползать по оконному стеклу, пока не подохнет, или не улетит.
Лисберну, по крайней мере в последнее время, скучать не приходилось. Конечно, наблюдать за тем, как женщины обхаживают Суонтона, было утомительно, и даже скрытая опасность этой ситуации не добавляла интереса. Но потом на сцене появилась мисс Нуаро, и Лондон стал более привлекательным местом.
Так как Леони и скука были несовместны, Саймон совсем не удивился, когда узнал, что она оказалась в центре последних сплетен.
Вместе со Суонтоном они появились на приеме у графини Джерси, где дамы, как обычно, создали ажиотаж вокруг поэта. Пока юные леди пытались обратить на себя внимание Суонтона, Лисберн переместился в карточный салон. На входе его задержала леди Альда Моррис для того, чтобы, прикрывшись веером, шепнуть ему кое-что на ухо.
«Модный дом Нуаро», пятница, 15 июля
Леди Глэдис стояла перед трюмо с легким румянцем на щеках.
Четыре женщины – Леони, Марселина, леди Клара и Джеффрис – ждали ее реакции.
Сегодня впервые леди Глэдис надела корсет, который Леони сшила специально для нее.
В отличие от корсета, который ей спешно подогнали по фигуре взамен того чудовищного, который она привезла из дома, этот воплотил в себе все, что мисс Нуаро знала о математике, физиологии и физике. До этого момента ей не было позволено оценить свои собственные успехи, потому что леди Глэдис отказалась выйти к ним в одном корсете. Она заявила, что не собирается скакать в одном белье перед зрителями, которые будут смотреть на нее.
Но это было еще до того, как она увидела свое золотистое вечернее платье.
Когда его показали ей в первый раз, леди Глэдис состроила гримасу и объявила, что в этом платье вид у нее будет, словно она страдает печеночной болезнью. По ее меркам, это еще был слабый протест. Но минуту спустя леди Глэдис сказала, что так и быть, примерит его. Потом потребовала, чтобы Джеффрис – модистка, якобы отвратительно говорящая по-французски, – проводила ее за ширму, переодеться.
Остальным пришлось смириться с капризом. Но эта барышня явно посвятила свою юную жизнь тому, чтобы вызывать у окружающих жгучее желание придушить ее.