Обратная сторона океана
Шрифт:
Провожающие меня: мама Переверзева Любовь Петровна с Иваном и между ними – Юлиана, жена без пяти минут морского волка
Жили мы после развода родителей и последующего спешного и очень неудачного обмена квартиры на Дальнем Востоке в одной тесной комнатке волгоградской коммуналки на три семьи. В ней двенадцать лет ждали ордера на новую квартиру, которую должен был получить наш участник войны, съедаемый раком на наших глазах. Чтобы продлить жизнь, хирурги вывели ему из живота толстую кишку, а мы с мамой, как могли, убеждали, что совсем скоро она
После переезда в Волгоград родители мамы за бесценок продали свой городской дом и переехали к нам. Так будет веселее, подумали они. В то время на Дальнем Востоке люди жили с открытыми дверьми и душами. Мои ближайшие родственники действительно думали, что в коммуналке с другими людьми будет проще выживать и, на самом деле, веселее. Бабушка, дедушка, мама и я оказались в восемнадцати квадратных метрах, перегороженных полированным шифоньером с ширмой, за которой спали старики. По другую сторону – мы с мамой на полу. На полу потому, что если поставить вторую кровать, днём негде будет ходить. А так – убрал пару матрасов с пола, и проспект открыт. Помню, каждый вечер мама читала мне по две-три сказки на ночь, а я её требовательно тормошил, когда она, уставшая после работы, засыпала с книжкой в руках. Зато к тому времени, когда я сам научился складывать буквы в слова, мне уже прочли фактически все сказки народов мира.
Стол, три полки с книгами, пространства между которыми тоже были полками, швейная и стиральная машинки, бабушкины старый комод и новая прялка, чёрно-белый телевизор «Чайка» на чёрных ножках, кресло-кровать и сервант, холодильник уже не вмещался – он стоял в общем коридоре, как и у всех. У нашего, когда дрались два хозяина других комнат, а происходило это периодически, каблуком от армейского сапога пробили дырку в дверце, поэтому он был с латкой. Туалет, ванная и кухня на три стола, за которыми по любому из-за тесноты нужно было есть семьям по очереди, – общие. По одной конфорке на семью на общей газовой плите. Четвёртая конфорка – тоже общая, пользовались ею согласно очереди. Общежития и коммуналки в своё время сформировали особую ментальность советского человека, разрешавшего свои вопросы не по закону, а по бытовым понятиям этого самого общего жития, где люди с утра до ночи трутся спина к спине. Двенадцать лет своего детства я мечтал о собственном уголке метр на метр, где будут только мои игрушки и я с ними. С годами игрушки менялись на пластилиновые поделки, которые взрослели вместе со мной, коньки, клюшки, футбольные мячи и книги, не было только этого угла. И вот теперь я сам себя обрекал на яхтенную коммуналку на пять человек… Ирония судьбы. В новую квартиру мы переехали за месяц до смерти деда. Свою заслуженную отдельную двухкомнатную жилплощадь он всё-таки успел увидеть…
Мельком проплыла в толпе Ивета, жена Артура, она аккуратно промакивала платочком уголки красных глаз, пытаясь сохранить праздничный макияж мужественной и вместе с тем очень мягкой, домашней, вечно ждущей своего супруга женщины, верной жены. Около неё стоял её родной брат Паша, с которым мы успели познакомиться, и многочисленные родственники Важитянов, в основном со стороны Иветы.
Вдруг вспомнилось, как Паша, встречая нас с Костей из Питера, на своей «Ниве» заехал на перрон. Как мы вместе впихивали в его короткую машину привезённый груз. Как возмущалась такой дерзостью охрана вокзала. Паша, с внешностью греческого атлета, с проседью в курчавой чёрной бороде и пышными усами, жёстко рубил: «У нас спецпропуск», хотя никакого пропуска, а тем более «спец», и подавно не было. Отчаянный мужик, подумал я тогда. Такие проламывают дорогу в жизни, как атомоход «Ленин» ледяную пустыню. Ещё десятки лиц. Среди них Лёшка-сосед, одноклассник Саша Герцев с женой Ириной. И они пришли. Ребята с работы. Надо же, здесь не только «вечёркинцы», пришли коллеги и из других газет. Снова взглядом вернулся к своим. Как же они останутся без меня?! Сейчас эта мысль особо жестко хлестнула по моему сознанию, и вся усталость от подготовки перехода, суеты последних дней, бессонной последней
Потом нас хлопали по плечам, жали нам руки, фотографировали и фотографировались вместе, брали интервью. Было ощущение, что провожают космонавтов. И эти космонавты – мы. Когда спустились в лодку, в которую сразу прыгнуло человек двадцать гостей, Витька поймал кураж, переоделся в спасательный комбинезон, тут же превративший его в этого самого космонавта, только без шлема, под гром аплодисментов прыгнул с борта и, разбросав в воздухе руки и ноги, плашмя шлёпнулся на воду, вызвав восторг толпы и «космический» всплеск, поднявший сотни искрящихся на солнце капелек. Красно-оранжевый комбинезон хорошо держал его вес. Через несколько секунд Витька уже взлетел на палубу.
– Вод-да холод-дная, ж-жуть, – отстукивал он зубами, пытаясь протиснуться сквозь гостей к своей одежде, – д-дайте, д-дайте же пр-ройти.
– Вить, ну как, комбинезон держит? – поинтересовался я.
– Л-лучше жилета. К-классная вещь.
Мы попросили гостей покинуть судно и подняли паруса – под долгожданное «Прощание славянки». Колумб в яйце торжественно показывал дорогу. В яхт-клубе, лёжа вместе с парусом на асфальте, он казался огромным, теперь же на надутом ветром спинакере яйцо с его изображением из большого страусиного превратилось в маленькое перепелиное. Ну, вот и сбылась наша мечта! Почему нет внутреннего ликования? Почему? Почему я чувствую только жуткую усталость и что-то нервное – до этого мгновения незнакомое и непонятное нервное напряжение? Спинакер, грот и стаксель тащили нас к середине реки. Минут через десять набережная опустела.
Я уже чётко понимаю, что грот – это задний парус, он же основной, а стаксель – передний треугольный парус. Они гармонично уравновешивают друг друга, а при определённом положении напоминают крылья. Красиво!
Вот и всё!
«Аира» для всех уходила бороздить воды океана, на самом деле она, с трудом преодолевая течение, шла в яхт-клуб к своим последним приготовлениям. Её ещё нужно было доукомплектовать личными вещами и, сняв мачту, водрузить на сухогруз «Волго-Дон», чтобы она прошла через шлюзы Волго-Донского канала, ведущего в Таганрогский залив. Яхта была меньше пятнадцати метров, и поэтому самостоятельное шлюзование ей запрещалось существующими правилами. Там её спустят на воду, и она начнёт свой путь до самого Кливленда.
Теперь же мы расслаблены, вокруг нас только самые близкие люди. С Аней на яхту прыгнул и Виталик Якунин. Мы вместе учились в университете, вместе трудоустроились в «Вечёрку», вместе были и по жизни. Были теми самыми товарищами, которые подпадают под определение академика Ушакова. Теперь Виталя готовит репортаж с наших проводов и будет держать в своих руках всю информацию о переходе, делая из моих коротких сообщений, передаваемых с оказией в формате нашей радиостанции, целые повествования для читателей газеты. Подписывать эти публикации он будет моим именем, а гонорары приносить Ане. Об этом я узнаю только по возвращении.
Да, теперь мы расслаблены. Можно произносить тосты и смеяться, поздравлять друг друга с окончанием подготовительного марафона. Ветер стих, и «Аира» фактически остановилась против течения.
– Старпом, включай двигатель, а то, чего доброго, нас снесёт обратно людям на смех, – распорядился капитан.
Гена нырнул к двигателю, тот затарахтел, а через полчаса работы зачихал и, дёрнувшись в конвульсии, заглох. Гена совершил ещё один нырок к машинному отсеку и вскоре поставил диагноз:
– Ара, на сегодня полёты нашего космического аппарата отменяются. Полетел маховик, раскололся пополам. Что б его.
– Ёлки-палки!.. На яхте повисла пауза.
– А что ты хочешь, двигателю-то уже лет двадцать пять, наверное. С таким в космос не летают. Напрасно, Витька, ты в космонавта наряжался, провожающих в заблуждение вводил. Непонятно, почему вообще этот двигатель ещё работает. Я же тебя предупреждал, Артур.
– Что мне твои предупреждения?! Есть деньги? Пойди купи новый. Нет? Сиди и молчи, – Артур явно психовал.