Образ жизни

Тублин Яков

Ашкелону

Путь земной закончить дай мне силы, На последний выдох и поклон, Скромный, незатейливый и милый, Иудейский город Ашкелон. Мой просторный, молодой и древний, Дай мне ничего и дай всего, Ты — моя родимая деревня, И столица сердца моего. Дай ещё мне дюжину апрелей, И хотя бы столько октябрей. Вряд ли так тебя ещё воспели Бескорыстнее или добрей. Поклоняюсь якорю и флагу Здесь, где волны ласково поют. В землю я твою, наверно, лягу, Мой причал последний и приют. Научился смерти не бояться Я у этой голубой воды. На твоём песке запечатлятся Пусть мои последние следы. Я грустить не буду о разлуке, Потому как подавать мне весть, Я надеюсь, будут внуки — Внуки, народившиеся

здесь.

* * *

Какой сегодня вечер пряный! Ещё тепло, ещё светло. Спасибо осени за праздник, Спасибо лету, что прошло. И птице завтрашней спасибо, Спасибо — дожил до утра. Я небесам шепчу: «Спасите От боли, что была вчера». И да хранит нас всех от горя И голубой, и белый цвет. Как элегично дышит море, Какой простой даёт совет: «Живи покуда, наслаждайся. Как я дышу, так ты дыши. Не суетись, не зарывайся, А можешь, так стихи пиши.» И всё вокруг полно доверья, Что раньше и не снилось нам. Здесь ритмы скачут по волнам, И рифмы падают с деревьев.

Осенний эскиз

Жёлтый клён на зелёной поляне стоит, И такой удивительно ласковый вид — Левитану, наверно, не снилось. Левитан, главный русский художник, Исаак, Ну признайся — слабо намалярить вот так? Вы смогли бы, скажите на милость? Одинокое облако вдалеке, Куст зелёный на жёлтом песке, Кошка рыжая с голубем в паре. Ну, ответь мне, пожалуйста, Веня Ван-Гог, Ты б такое на трезвую голову смог Там — на юге, в провинции Арля? В том и радость, и грусть, и успех, и беда: Ни за что и нигде, никому, никогда… Вам такое вовек не приснится — То, что утром сегодня открылося мне В Иудейской моей стороне: Лист, летящий под небом из ситца. Жаль, конечно, что в этом отрезке пути Ваших красок карминовых не развести, Будь хоть дважды, хоть трижды поэтом В апельсиновых этих осенних лесах. …Если завтра мы встретимся на небесах, Расскажу я вам лично об этом.

На своём берегу

Ласковый вечер спустился В эти святые края. Вот наконец и прибился К милому берегу я. Воина внук и раввина, Бывший российский моряк, Как тебе эта равнина И левантийский маяк? Как тебе этот гортанный, Этот горячий язык, Запах фалафельных пряный? Да, понемногу привык. Кончилась пьяная свадьба — Что же о том горевать! Вот на могилу слетать бы К маме. А после опять Буду вдыхать у порога Вечер тягучий, как мёд. Ну, а отсюда дорога Лишь вертикально идёт…

За гранью

Ни днём, ни чёрной ночью, Мне кажется опять, Уж никогда воочью Тех мест не увидать. За гранью и за кругом Живу я неспеша. Между Днепром и Бугом Ещё моя душа. Где мокрым листопадом Засыпаны года. И я твержу: «Не надо, Не надо мне туда!» Я хуже или лучше На свете жил досель, Но вот родился внучек В Эрец Исраэль [4] . Он не чужак приезжий Из русских палестин, А этих побережий Законный гражданин. Он станет новой вехой, Он станет новым днём. И только дальним эхом Россия будет в нём. Какой-то далью серой И дымкой голубой, Какой-то прежней верой И дедовой судьбой. Над этим вечным морем, Где властвует иврит, Он прикоснётся к Торе, Молитву сотворит. О том тысячелетье, Неведомом ему. О прадеде и деде, Что канули во тьму.

4

Эрец Исраэль — земля Израиля (ивр.).

Утренняя молитва

Хочу я у внучки на свадьбе гульнуть, На сына её хоть разочек взглянуть. Чтоб в будущем веке хотя бы денёк, Хотя бы часок Быть счастливым я мог. Я очень устал здесь, Но тихо молю: Господь, дай мне времени, Я потерплю. Дай тыщи восходов и тыщи дождей На долгие годы для наших детей. Дай

песню одну, но без всяких оков, Тогда и зови — Я к дороге готов. Но прежде хочу, чтоб сгорело в огне Всё, что я и сам ненавижу во мне. Чтоб сдохли враги, Чтоб воскресли друзья. Мне лучшей молитвы придумать нельзя. Особая нация Русская эмиграция: Русский, еврей, Это особая нация, Это — крутой рассол. В этом рассоле квасятся Столько десятков лет Гении, воры, классики — Бывшей России цвет. Мы, как степные лошади С крепкою головой — На Тель-Авивской площади, — Бруклинской мостовой. Слава за нами тянется Памятного греха: Мы мировые пьяницы И мастера стиха. Родины горькой отпрыски, Бывшей страны народ, Словно в бессрочном отпуске, Здесь, «за бугром», живёт.

Сон перед Песахом

Сон тяжёлый мне голову мнёт. Это ж надо такому присниться! …В мокрой просеке серая птица Всё никак не сорвётся в полёт. Перья встрепаны, ноги в крови, Переломаны крылья большие. Далеко до пределов России, Как от чёрного зла до любви. Ветер чёрный гуляет в лесу, И плывет в небе месяц библейский. Профиль птицы такой иудейский… Я проснулся в четвёртом часу, Голубое окно растворил. Лёгкий бриз Средиземного моря Долетал из-за ближнего мола И в рассветные трубы трубил. Но стоял этот сон в голове, Как сюжет из шекспировской пьесы. …Скоро праздник, подумалось, — Песах. Это видно по яркой траве.

Иудейский верлибр

Я — воздух на конце огня, Я — камень на конце дождя, Я — синее на грани красного, Я — белое на грани чёрного. Я — корень дерева, Что тысячи тысяч лет Питалось сточными водами Чёрно-багрового мегаполиса, Дерева тысячи лет Дышащего удушливым дымом, Высокого дерева Весной выстреливающего в небо Миллионы миллионов Зеленых моих внучат, Печально умирающих осенью И уносимых жёлтыми ветрами В серую пустыню. Я — верхний слой живой земли Под постаментом чёрного памятника тьмы. Я — трава, ломающая железный асфальт. Я — ствол пушки, Нацеленной чугунным ядром В самое сердце добра. Я — голубая вода Для закалки стали будущего меча, Что снесёт с чёрного памятника Смрадную голову зла и ненависти. Я — острие этого меча. Я — крик На грани рыдания и песни. Я — расстояние От родильного крика До смертного вздоха. Вот поэтому Я — синее на грани красного, Я — белое на грани чёрного, Камень на конце дождя, Воздух на острие огня.

Возле синагоги

Возле белой синагоги Дева смуглая стоит, И младенец тихо дремлет На её крутом плече. Возле белой синагоги Я стою — российский жид, И войти я не решаюсь Под ее высокий свод. Мимо — в чёрных лапсердаках, В шляпах чёрных и в пенсне. Вот проходит сын Хабада, Смотрит странно на меня. Мимо — в чёрных лапсердаках… А душа моя — во сне. Не решаюсь, не решаюсь Я переступить порог. Я молюсь звезде заката, Первой вспыхнувшей звезде. И мои воспоминанья Никому не увидать. Я молюсь звезде заката Одинаковой везде — То ли в Иерусалиме, То ли в Ялте, на горе. Есть о чём мне помолиться. Что у Бога попросить. Сколько смуты накопилось За прошедшие года. Подойти к свече вечерней И поклоны долго бить. …Только я Его не вижу, И не видит Он меня.

Кадиш [5]

В зените солнце так палило, Как палит здесь во все века. Мы стали на краю могилы — У кромки рыжего песка. Вот здесь тебе досталось выпить Последний приторный стакан, Где Иордан впадает в Припять. А, может, Припять — в Иордан. Нет места для зелёной злобы. Есть только горечь и печаль. Как далеко достал Чернобыль! В какую докатился даль! Кадиш короткий кончен чинно, Холодный камешек в руке. А иудейская долина На русском плачет языке.

5

Кадиш — заупокойная молитва (ивр.).