Обречённая воля
Шрифт:
Вместе с Ременниковым в один обоз подрядилось ещё человек пять — тех, что косили поблизости. Поехал и Окунь со Шкворнем. У Шкворня раза два отымали на кругу атаманскую насеку в пользу то Абакумова, то Ременникова, но старый казак не брал, говоря, что Шкворень, пока нет Булавина, вполне сойдёт за атамана. После круга Шкворень с неделю ходил шёлковый, а потом снова нос задирал, и казаки вновь грозили ему кругом, а то и арапником.
— Духу в тебе атаманского мало, — говорил Шкворню Ременников. — Пороху ты нюхал мало, в хороших рубках не бывал, да и в бурлаках засиделся.
— Истинно! Жениться тебе, Шкворень, надобно, — поддержал Ременникова Беляков, недавно записанный на кругу в казаки.
— Жениться! — ухмыльнулся Шкворень. — Это дело не казацкое!
— Людское то дело, Шкворень, — увещевал Беляков рассудительно. — Хорошее это дело. Недаром говорится: добрая жена да жирные щи, так другого добра и не ищи.
— Это у вас, у мужиков, так-то! — огрызнулся Шкворень, кольнув Белякова его недавним приездом на Дикое поле.
— Как так?
— А всё жена да жена! А у казака одна жена — востра сабля! — Шкворень выхватил саблю, полыхнул ею в воздухе, свистнул и снова кинул в ножны, скривясь телом.
— Так уж и сабля! — не сдавался Беляков.
— А то как же! Деды жили так-то, а как жили — ого!
— Да полно тебе, Шкворень, разум темнить! Ежели бы старые казаки жили с саблей, то весь бы род казацкий перевёлся!
— Истинно! — вмешался Антип Русинов. Он сидел в передних санях и правил всем поездом из одиннадцати подвод.
— А ты сиди там, мужик!
— Да я сижу, только вестимо, что из репки не вырежешь девки, хоть и саблей.
Русинова поддержал Ременников:
— Да и девка та, что из репки, казака тебе, Шкворень, не родит.
Помолчали. Наконец Окунь запальчиво сказал:
— Был бы я войсковой атаман, я бы всех беглых, кто без девок на Дон бежит, гнал бы назад, нечего, мол, тут делать!
— Как гнал бы назад? А завод Ермака?
— Только что завод…
Беляков подъехал к Ременникову.
— У тебя много ныне сенов? — он хотел прикупить, поскольку взял кой-какую скотину у Булавина.
— Как не много, да у зимы брюхо поповское — всё уйдёт. А тебе что?
Беляков не успел ответить: Окунь, выметнувшись вперёд на своей рыжей лошади, свистнул в четыре пальца. Лошадь под ним беспокойно закрутилась на месте.
— Скачут! — и указал на чужих всадников впереди.
— Это кто ещё? — насупился Ременников.
— С изюмской стороны, — промолвил Шкворень. Он сжал губы, поглаживая рукоятку сабли.
— Нет, кажись, казачья ухватка, — определил глазастый Окунь.
— Да это и есть казаки. Кто-то из домовитых жил, — определил по-стариковски дальнозоркий Ременников.
Подводы остановились. Саженей за полсотни Ременников узнал старшину Войска Донского Обросима Савельева. Второго он не признал.
— Эй! Бахмутские? — крикнул тот, второй.
— Ну, бахмутские, а тебе чего? — натопорщился Шкворень по долгу своей атаманской службы.
— Булавин в городке? — оба резко осадили.
— А ты кто таков?
Домовитый казак обиженно передёрнул головой, глянул на Савельева, горбатясь. Тот тронул трухменку, заговорил:
— А мы, атаманы-молодцы, приехали к вам…
— Тебя знаем, а вот его рыло нам чего-то незнаемо, — перебил его Ременников.
— Меня ты, Терентий, знаешь по старым походам, а он — тоже старшина войсковой, Иван Соломата.
Стояли молча, как две враждующие стороны, дико, по-степному, ощупывая глазами друг друга.
Взмокшие лошади тяжело носили боками.
— Где Булавин? — настаивал Иван Соломата.
— Нету Булавина, — ответил Шкворень.
— Как это? Атамана — и нету!
— Казак не привязан: сел да поехал куда глаза глядят. Может, он во Сибирь, по ермаковой тропе поскакал! А тебе что за дело до него?
— А ты что мне такие слова молвишь?
— А что мне на тебя молиться?
— Я войсковой старшина!
— Я тебя на кругу не кричал!
Соломата отвернулся, проглатывая обиду, но дело не ждало, и он спросил:
— Кто за атамана?
— Ну, я!
Соломата неприятно поморщился, смерил взглядом Шкворня:
— Тебя не на кругу ли кричали?
— Меня-то — на кругу, а вот тебя где?
Соломата двинул клоком бороды вправо, к Савельеву, и вышел из игры.
— Собирай круг, казачина! — сказал Савельев.
— Почто?
— Из Москвы дьяк Горчаков едет с солдатами. Воронежские власти тоже при нём. Поворачивайте!
— А ты нам не указуй! — входя и дальше в свою атаманскую роль, вплотную надвигался Шкворень на полковников.
— Вы что же — с боярами заодно? — коварно кольнул Ременников, прищурившись.
— Мы наехали по письму атамана Максимова.
— Какому ещё письму? — задирался Шкворень, скалясь, и надвинул трухменку на глаза.
— Велено нам, атаманы-молодцы, — мирно заговорил Савельев, — проехать к вам, дабы меж вас и московских людей беды не учинилось.
— Какое дело до нас Москве да Воронежу? — вскинулся Ременников.
— Соляные варницы вы огню предали… — начал было Савельев.
— А ты, Обросим, видал, кто учинил то пожёгное дело? — Ременников склонил голову набок, не переставая щуриться.
— Полковник Шидловский донёс, что-де…
— Так с Шидловским и говорите! — ерепенился Шкворень.
— С ним говорено, а те к вам едут. Собирайте круг, атаманы-молодцы, на кругу всё порешим мирно да тихо, — увещевал Обросим.
— А чего это — всё? — не отставал Шкворень.
— Про пожёгное дело погутарим, про землю, какая отошла Изюмскому полку, да ещё про беглых будет сказан царёв указ.