Обречённая воля
Шрифт:
— …а Пётр Алексеевич!
— Что? Опять челобитные? — поднял глаза на Головина, подсунувшего ему новые бумаги.
— Помещики, государь, жалятся…
— Читай!
— Подряд?
— Токмо суть!
— Жилец Колобов пишет: «…бежал мой крестьянин Хведор Тимофеев в Паншин городок…» Тэ-эк… «Потом пришёл за братом Леонтием и от меня, отцов своих, матерей и сестёр, и племянников, и племянниц увели; и ограбя мой домишко, без остатку, ушли».
В палате слоился дым, но Пётр снова набил трубку и, кашляя, харкая прямо на пол, ожесточённо курил. Народ бежал к воле. Не вовремя бежал…
— Сколько ныне у строения гавани в Таганьем Роге? — спросил он.
— С лишком тридцать тысяч, государь, — ответил Головин.
— Ты чего-то язык прикусил, граф?
— Да пишет Толстой из Азову, что-де бегут от него многие люди на Дон…
— А из Таганьего Рогу?
— И оттоль такоже… Ведомо тебе, поди, что и с каналу от Дону к Волге не вернулось к помещикам своим чуть не две трети посыльных туда. Чего не живётся? По петле народ стосковался — вот чего я скажу, государь!
Пётр смолчал.
— А есть таковы люди, что помещиков ругмя ругают. Мне вон сказывал Ромодановский — на крестинах были у Долгоруких вместе — что-де Иван Посошков хульные речи внове начал молвить.
— Что за речи?
— А будто бы от того крестьяне бегут от своих помещиков, что те не дают крестьянам своим в работную пору и дня единого, ежебы ему на себя сработать, и тако-де пахотную и сенокосную пору всю теряют. Да говорил, что-де сверх оброку столовых запасов побором берут и тем-де крестьян в нищету пригоняют, а какой крестьянин станет посытнее — на том и оброку прибавляют, отчего-де крестьяне делать ничего не хотят и вовсе худеют. От таковыя нужды домы свои оставляют и бегут иные в понизовые места, иные во украйные, а иные крестьяне — в зарубежные аж, тако чужие страны населят, а свою пусту оставляют. Пришли челобитные аж от Путивля, от Рыльска, от Курска — бегут от них. Да что там на деревнях, государь! Из городов уходят…
Пётр ожесточённо высасывал последние остатки горького дыма. Остервенело грыз чубук голландского корня, цыкал слюной на сторону, не разжимая зубов.
— Что Горчаков? Начал высылать беглых?
— Пока ничего неведомо. Слухи дошли, что-де его едва не убили воры. Ограбя, в лесу кинули, а подьячего его, Курочкина, ножом кололи до смерти… Нет, государь, не по нему тот воз. Тут сила великая надобна, дабы столько беглых выкорчевать!
— Столько беглых! Да их там две моих армии! Две! — Пётр отшвырнул трубку.
На Спасской башне захрипел, заколобродил несмазанный механизм часов. Сорвался нестройный удар, будто свалили на площади воз железа с Литейного двора. Видно, запил страж часомерья или тоже сбежал на Дон…
— Ежели у Горчакова не выйдет дело…
— Где тут выйти!
— Молчи! Ежели у него не выйдет дело, то Шереметеву указ чинить надобно, дабы он из Астрахани с войском своим идучи, беглых выселял!
— Ленив фельдмаршал, — вздохнул Головин. — Пишет мне: я в Казани живу, как в крымском полону. Подай, мол, помощи, чтобы ты взял его к Москве. Чего у него на уме, коли Астрахань в руках воров?
— Послать к нему верного человека, дабы тот ежедень доносил тебе обо всём.
— Есть у меня, государь, сержант Щепотев.
— Повели тому сержанту усматривать денно и нощно за фельдмаршалом, и пусть знает тот, что сержант ему не сержант. Пусть не чинится перед ним!
— Исполню, государь! Про беглых отписать?
— Завтра обговорим дело сие с беглым людом… — И вдруг крикнул, побагровев: — Всех вас на Дон ушлю вызволения для!
Головина Пётр отпустил перед обедом, а сам ещё долго занимался с Курбатовым и Шафировым.
«Нет, не выслать беглый люд, не выслать…» — вздыхал Головин, медленно тащась по Кремлю. На Ивановской площади увидел кухмейстера, варившего еду на «Верх». Он, не стесняясь графа, громко говорил постельничему царя:
— Раньше, бывало, проходу не давали бояре: чего, спрашивали, воняет больно у тебя из подвалов? А теперь нет там ничего: рыб нет, мяса нет, сыру нет, икры нет. Воз гусей привезут, да вот тем и живём. — Он потрогал Головина за пуговицу и захрипел, как на паперти: — Ты, Фёдор Алексеевич, не передавай государю-то, а знай, что сестрицы его недоедают. Намедни опять за ворожеей посылали, дабы клады дедовы отыскать помогла, худо без денег-то…
Вечером, когда Пётр собирался на покой, прискакал гонец. Тревожная весть не дала сомкнуть глаз до утра: шведский король Карл XII в невероятную стужу поднял армию и двинул её на Гродно!
Каждый день приходили сообщения с западной границы, подтверждающие смелые до безумства действия шведского короля. Начались ежедневные многочасовые советы с самим собой, мучительные раздумья над тысячами возможных ходов врага своего. Наконец Пётр не выдержал и больной, оставив неоконченными финансовые дела, выехал к своей осиротевшей, перепуганной армии по той же дороге, по которой недавно ехал в Москву.
13
«Премилостивейший государь! На Черный Яр пришел я марта 2 дня, и черноярцы все вашему величеству вины шатости своей принесли со всяким покорением. Воевода на Чёрном Яру Вашутин добр и показал вашему величеству верную службу, многих их уговорил, при том есть и ныне из подьячих и из граждан, которые к шатости не приставали: и я тому воеводе велел быть по-прежнему да для караулов оставил полк солдацкой Обухов 500 человек, чтоб заводчиков не распустить до указу твоего самодержавия, а кто из черноярцев в шатости были, послал при сем письме перечень. Посланник мой, которого посылал я в Астрахань, с Саратова возвратился на Черный Яр сего марта 4 дня, привёз от астраханцев ко мне отписку, и написали, чтобы я помешкал на Царицыне и пустить меня в Астрахань не хотят, и многие возвраты (развраты) между ими учинились. А я с полками своими от Черного Яру сего марта 5 дня пойду наскоро, и чтоб при помощи божией намерение их разорвать и не упустить из города и чаю поспешить. Повели указ прислать с статьями, о чем к вашему самодержавству писал наперед сего: естьли вину принесут, что чинить?»
Шереметев запечатал письмо собственноручно и велел капитану немедленно отослать почту. Окончив это важное дело, он вышел из воеводского дома, в котором он занимал всё жилое помещение.
— Борис Петрович! Погулять, благодатель?
Воевода Вашутин перебрался в соседнюю крестьянскую избу, терпя холод, грязь, тараканьи шорохи по ночам, но не посмел стеснять генерал-фельдмаршала в своём доме. Шереметев не знал, что воевода опустил руки, когда Чёрный Яр поднялся за Астрахань, но тот на всякий случай подложил под подушку фельдмаршалу четыреста золотых.