Обречённая воля
Шрифт:
Оделся Булавин почище и пошёл с есаулами Стенькой и Соколовым на круг без крошки во рту, как на причастье. Минуты и впрямь подкатывались священные: на приступ к Азову предстояло качнуть немалую рать. Только ступили с крыльца — открылся весь майдан, а на нём народу тьма. На стольцах сразу по два-три человека трухменки гнут, и каждый старается перекричать всех. Слышней всех был голос Ивана Клёцки. Он крутился, как положено на кругу, без трухменки на голове, сиял небесной голубизны новыми шароварами, а на плечах был надет ерчак — рвань на рвани — больше видно рёбер Клёцки, чем самого ерчака.
— …Вот то-то и оно! — орал Клёцка, тыча в кого-то пальцем, — Вам бы токмо про свои конюшни печись, а того не мыслите, что ежели мы Азову не возьмём, то все ваши припасы сенные Долгорукой с руками оторвёт! Зажирели мозги ваши понизовские, им невмочь стало доброе помыслие держати!
— Гони рванину! Чего разорался! Гони его!
— Гони! Слыхали! Ты давай, Митрофан!
— Говори, Федосеев!
Митрофан Федосеев видел, что подходит Булавин, но ловко отвернулся и громко заговорил, обращаясь к кругу:
— Мы, черкасские, не супротив походу на Азов. Мы про что думку держим? Мы думку держим про то, как бы нам после Азову не привелось лошади наши под нож пустить!
— Успеете и после Азову! — крикнул Клёцка уже из толпы.
— А коль увязнем в Азове, как комар в шерсти, тогда кто станет наши лошади кормить?
— Единым духом Азов возьмём! Единым духом! — грянули сторонники Клёцки, а Гришка Банников крикнул:
— А ты, Федосеев, своих коней многих пашеницей прокормишь, а вином напоишь! Не всё вино у тя Дыба вылил!
Федосеев оглянулся на гул, раздавшийся не столько от слов Банникова, сколько оттого, что заметили войскового атамана. Он понял, что говорить станет войсковой, и заторопился:
— Я так мыслю, атаманы-молодцы, и вы, народ честной, гулящие люди! Ежели мы заедино возьмёмся — скоро управимся, а мы, старожилые, на винцо вам дадим!
— Врёшь! Ужели не пожалеешь?
— Не пожалею! Летний день, вестимо, — год кормит.
— А коль не врёшь — враз подмогнём!
— Подмогнём! Чего не подмогнуть! — всё стройней выстраивались голоса. Волны их боролись, накатывались одна на другую, и вот уже стало ясно, что забивает «подмогнём!».
Булавин поднялся на столец — головы толпы по грудь. Снял шапку. Поднял руку, всё ещё не понимая, о чём тут шёл спор.
— Тихо! Тихо там! Атаман трухменку гнёт! Тихо!
— Атаманы-молодцы! — начал Булавин обыкновенно. — Ныне нет у нас дела важней, чем от бояр да немцев боронить волю Дона Тихого. Долго мы сиднями сидели на черкасском острову, а ныне так подошло, что непочто больше ждать, а идти надобно на Азов!
На майдане взбурлили неожиданно голоса — один гул а слов не понять.
— Ныне Некрасов атаман в Царицыне! Волга зашаталась и на нашу сторону гнёт! Терские казаки к вспоможенью нам готовы! Микита Голой с Рябым на запольных реках отряды сбирает. Драный Семён стоит супротив Долгорукого аки лев! Иные наши атаманы донские, украйных городов и запорожцы — все при деле, а теперь дело за нашим походом под Азов! Чего приговорим?
— А чего велишь, атаман? — раньше всех крикнул Клёцка.
— А то велю… Тихо, атаманы-молодцы! Тихо!.. А то велю, что завтра наутрее надобно в поход выступать и брать Азов!
Опять непонятно загудела толпа на майдане. К стольцу пробился казак среднего достатку. Черкасский казак. Остановился под Булавиным и громко объявил, глядя снизу вверх:
— Мы тут с казаками с полуутра гутарим. Слышали про поход.
— Ну и чего намыслили? — спросил Булавин.
— А то намыслили, что не пойдём мы под Азов, атаман!
— За каким делом помыслы положили?
— А за таким, атаман-батюшко, что надобно сена косить!
— Косить! Косить надобно! — грянули со всех сторон.
— А как же Азов? — загремел было Булавин, но его забили:
— Косить пойдём! Косить!
Казак под стольцом кричал:
— Отпускай, атаман, косить! Отпускай, а не то травы посохнут, чем лошадя кормить станем?
— Тихо! Тихо, атаманы-молодцы! — Булавин добился тишины, но смятенье, охватившее его от такой неожиданности, не давало какие-то мгновенья говорить ему. По закону круга надо было дать кругу выкричаться, а он спросил:
— Косить?
— Косить! Голутвенные будут во вспоможенье!
— Чего приговорим, атаманы-молодцы? На Азов или косить!
— Чего приговорим?
— Косить! Косить, атаман, а потом — на Азов!
— Чего приговорим? — в третий раз спросил Булавин и услышал:
— Все косить станем! Скоро управимся! Косить! Косить надо!
— Тихо! Тихо, гутарю, атаманы-молодцы!
— Косить будем!
— Косите! Анчуткин рог…
15
С покосом управились скоро. Бесконечные стога сена встали за черкасскими слободами, за загородным казачьим селеньем, за ратным урочищем и, конечно, в самой степи, отчего табуны войсковые отогнали дальше от города.
До отправки войска под Азов оставалось немногим больше недели. Готовились большие, морские будары для пеших, над которыми верховодил Клёцка. На будары ставили пушки, грузили порох и ядра. В дни предгрозового затишья, когда не было вестей ни от Драного, ни от Павлова, ни от Голого, когда были отправлены последние письма к атаманам и даже азовскому губернатору Толстому с требованием вернуть Войску Донскому отправленное в Азов войсковое имущество, — в эти-то дни и пришло к Булавину непреодолимое желанье съездить в Бахмут. Съездить, взять деньги из погреба для голытьбы да взглянуть на городок, на свой курень. Время было, и Булавин решился. Из охраны, поставленной Стенькой у атаманского дома и жившей на базу, он отобрал полтора десятка рубак, позвал с собой Стеньку, Соколова и Ивана Лоханку. Однако утром Соколова не нашли казаки. Пришлось ехать без него.