Обреченность
Шрифт:
Нетрезвых румын арестовал подоспевший немецкий патруль. Организованно отступившие казаки выпив еще, двинулись штурмовать публичный дом для немцев.
Через час арестовали и их.
В связи с тем, что в городе находились на отдыхе фронтовые части, повысили нормы «выработки» для проституток. Они должны были обслуживать по 20—25 клиентов в день.
Капрал Штайнер жаловался своему земляку, Эриху Клюге, бывшему учителю из Кельна:
— Эти русские женщины жутко закомплексованы. Никакой фантазии.
Я вчера использовал свой талон, но моя нимфа была худа и неуклюжа, как велосипед. Впрочем это не помешала мне использовать все три презерватива. Ха-ха-ха!
Капрал предавался воспоминаниям. Вздыхал.
— Даааа! Франция, это были лучшие месяцы в моей военной жизни. А теперь русский бордель, где после проститутки надо мазать член какой-то вонючей дрянью.
Ефрейтор Клюге утешал:
— Мазать свой член это еще не самое страшное, что совершает солдат на войне. Это так, к слову. Гораздо хуже, когда нас заставляют превратить в бордель целую страну, и мы, солдаты великой Германии пускаем по кругу девочек-школьниц, и старух далеко за восемьдесят.
После того как на вокзале в деревянной уборной под досками нашли убитого финкой немецкого ефрейтора, в центре города построили еще и большой туалет с надписью на русском и немецком языке: «Только для немецких солдат».
Шли дни. Возвращались казаки, дезертировавшие из Красной армии и те, кто прятался от советской власти.
Среди казаков пошли разговоры, что раз большевистская власть закончилась, на территории Войска Донского надо вводить казачье самоуправление, выбирать атамана.
Иногороднее население притихло, как будто его и не было.
Прошло две или три недели. В сентябре 1942 года на казачьем сходе избрали штаб Войска Донского во главе с полковником Ерофеем Васильевичем Павловым.
Он тут же обратился к немецкому командованию с просьбой, разрешить организацию строевых сотен и полков для борьбы против Сталина. Немцы дали неофициальное согласие и разрешили вооружать казачьи части трофейным советским оружием.
Павлов, поехал по станицам Белокалитвинского района агитировать казаков.
Камышовые крыши казачьих куреней станицы Екатериновская выглядывали из густых зарослей деревьев. За тополями и кривой акацией прятались плетни.
Павлов сидел в углу на колченогом стуле, с тоской посматривал в окно. Его исхудавшее, давно не бритое лицо с опущенными углами рта говорило о крайней усталости.
В комнате расположились, где кто сумел, десятка два казаков. На широкой лавке возле окна, искоса посматривая то во двор, то на улицу, сидел станичный атаман.
Павлов перевел на него взгляд:
— Ну, станичники! Что будем делать?
Атаман
— Походного атамана выбрать - раз! — Загнул один палец. — Конную сотню сформировать - раз! Вооружить - два! На присуде казачью власть установить! — Три! Правильно я гутарю?
Казаки зашевелились, загалдели:
— Давно пора!
— Чего там мусолить!
Павлов поднялся с места.
— Ну вот и очень хорошо. Давайте прямо завтра круг и проведем. У нас сегодня вроде казаки от всех станиц. Вот пусть и оповестят казаков по всем хуторам.
На следующий день как в старь с улицы ворвался тревожный гул набата.
Из дворов, на ходу надевая на головы фуражки шли казаки. Иногородние, с хмурыми лицами нерешительно выглядывали из-за плетней и из-за занавесок окон, не решаясь выйти на улицу.
Около здания станичного правления уже собралась большая толпа. Густой, тяжелой волной плыл в воздухе набат. На крыльцо станичного правления в сопровождении помощника и других казаков вышел Павлов. На его плечах серебрились погоны, на боку в потертой кобуре висел наган.
Окинув пристальным взглядом притихшую толпу, он шепнул что-то писарю. Тот опрометью бросился с крыльца и скрылся в толпе. Набат смолк. Павлов, поправив кобуру, шагнул вперед.
— Господа станичники! — голос его звучал властно, словно он командовал сотней. — Пришел наш час, большевики бегут...
В группе стоящих у крыльца казаков началось движение. Кто-то из них крикнул:
— Сволочь белогвардейская!
На них зашумели пожилые казаки:
— Замолчите, бисовы дети! Дайте человеку договорить.
— Идите вы к чертям собачьим с вашим человеком! Сука он фашистская, а не человек!.. — слышались ответные выкрики.
Павлов, делая вид, что не слышит, продолжал:
— Так вот, станичники, эти самые большевики бегут и власти бесовской пришел конец. Наше приходит время, и власть на Дону должна быть наша- казацкая! Я и говорю, надо как в старь организовать отряды и сотни казаков, которые смогут стать на защиту Тихого Дона.
Высокий, сутуловатый казак Сазонов решительно пробивался вперед к крыльцу.
Станичники плотнее придвигались к крыльцу, ожидая, что он скажет.
Сазонов был свой. Казак! В прошлом вахмистр и георгиевский кавалер.
Шум постепенно смолкал. Притихли даже старики.
Сазонов властно поднял руку, и все замолчали.
— Станичники! Вот он... — в его голосе зазвучала боль. Вот он, — палец Сазонова ткнул Павлова в грудь, — куда он вас зовет?! Воевать с Красной армией?! С той армией, в которой воюют наши сыны? И мы вновь, как в двадцатом годе будем рубить своих братов и лить казачью кровушку?