Обреченность
Шрифт:
Почему Вы среди воронья?
Под кровавой звездой нет ни чести ни славы.
Но господь Вам судья, а не я.
Затихали последние аккорды, оцепеневшие казаки и местные жители долго молчали вздыхая, не желая освобождаться от волшебства гитарных струн и пронизывающего душу голоса.
Муренцов долго смотрел вдаль. В памяти вставал запах степной пыли, тротила, горелого мяса и гари.
— Сколько? - спрашивал он сам себя.
– Сколько это будет еще продолжаться? Кровь... Война... Слезы. И есть ли во всем этом хоть какой-нибудь смысл?
* * *
Ночь прошла спокойно, без стрельбы и тревоги. Утро выдалось тихим, воздух был влажен и прохладен. Расстилался волнами молочный туман. Поскрипывали суставами старые березы. По унавоженной улице казаки вели к озеру лошадей.
К крыльцу подошла старуха. Нерешительно потопталась на месте, отошла.
Часовой, скрытый кустами, лениво окликнул.
— Чего тебе старая?
Старуха испуганно завертела головой в платке, пытаясь понять, откуда доносится голос.
— Атамана вашего самого главного, который с усами.
— Не могу мать. Он занят.
На деревянное крыльцо из плохо оструганных щелястых досок, брякнув щеколдой вышел ординарец Кононова.
— Чего тут у вас?
— Да вот, старая, к батьке просится.
— Ты по какому вопросу мать?.. А-ааа! Казенному?
– ординарец усмехнулся.
– Ну тогда проходи.
Войдя в избу старуха стала креститься на передний угол.
— Здравствуйте, крещены которы. Здорово живете.
Кононов пригладил усы.
— Слава Богу, мать. Что случилось? Обидел кто?
— Обидели! Обидели касатик. Еще в 30м годе арестовали и расстреляли мужа. А дом конфисковали. Одна с детьми малыми осталась на улице.
Сейчас сыновья в армии, где-то воюют. А я так и живу в соседской баньке.
Кононов выслушал, кивнул ординарцу.
— Собери через час людей. Говорить буду.
Регулярно Кононов проводил собрания, выслушивал жалобы и просьбы местного населения. В эти дни народ валил к школе.
На школьное крыльцо вышел Иван Никитич. Он стоял, не сходя к толпе, поглаживая рукой прокуренные усы.
Лицо у него было веселое, глаза блестели, усы торчали как пики. Весь ладный, подтянутый, как знак новой прочной власти.
Крыльцо окружила толпа крестьян и деревенских баб.
Ординарец махнул рукой старухе. Та поднялась на крыльцо стала что-то говорить.
— Громче говори! — крикнул чей-то молодой голос.
Кононов поднял вверх руку.
— Тихо граждане крестьяне!
Селяне затаили дыхание.
— Вы все знаете вопрос данной гражданки. Советская власть расстреляла ее мужа, отобрала все имущество и дом, оставив босой и сирой с малыми детьми на руках. Перво- наперво скажу так. Конфискация имущества и смертная казнь без приговора суда является незаконной. Потому требование вдовы о возврате ей дома было признаю обоснованным.
Собравшийся народ встретил это решение одобрительным гулом.
В это время к Кононову протиснулся крестьянин, которому продали этот дом. Он размахивал документами о том, что заплатил за дом сто рублей и настаивал на том, что он приобрел его на законных основаниях.
Крестьяне и казаки выжидающе смотрели на Кононова. Он сунул руку в карман, вынул банкноту в сто рейхсмарок и отдал ее крестьянину со словами:
— Это тебе компенсация! Не огорчайся.
Толпа загудела. Женщины одобрительно зашушукались. По мнению крестьян было принято справедливое решение.
* * *
Казачьему дивизиону вновь было приказано направить два эскадрона на прочесывание лесов с целью ликвидации партизанских баз и отрядов. После разгрома кавалерийского корпуса партизаны немного успокоились.
Кононов понимал, что его планы относительно войны на передовой терпят крах. Его казаки, которых он тщательно отбирал все эти месяцы в концлагерях и пунктах сбора военнопленных, и впредь должны будут выполнять самую грязную работу, какая может быть на войне.
Вот сегодня предстояла самая обычная карательная операция. Нужно будет стрелять не в вооруженного врага, а в крестьянина, деревенского мужика, или его жену, ребенка. Но как отличить простого крестьянина от партизана?
Неоднократно у него на глазах из крестьянской избы вытаскивали простого деревенского мужика, а на нем гроздьями висели жена и малолетние дети. Местные указывали, что это враг. А кто он был на самом деле, ни Кононов, ни его подчиненные не знали.
Кононов знал, что такие операции разлагают дисциплину. Люди перестают ему верить. Он, кадровый командир, сам принимавший участие в подавлении выступлений курских крестьян знал, какими возвращаются бойцы из подобных операций.
И еще казалось Кононову, что его используют в качестве дубины. Ведь выходило так, что любой человек затаивший зло на своего соседа, всегда мог поквитаться с ним чужими руками. И он чувствовал себя бездушным орудием для убийства, не раздумывающим над тем, кого убить.
В январе 1943 года в казачий дивизион заехал генерал-лейтенант Власов. Его поездку организовал помощник командующего группы армий "Центр" полковник фон Тресков.
Кононов и Власов в прошлом оба были советскими офицерами и им было легко найти друг с другом общий язык.
Они сидели в просторной избе, которую занимал Кононов со своим штабом.
Ординарец Кононова полез в погреб. Поднял наверх сало, квашеную капусту, миску соленых огурчиков и началась обыкновенная пьянка, свойственная всем русским людям, как генералам, так и пролетариям.
Время от времени за неплотно задернутой занавески, перегораживающей избу выглядывал ординарец, спрашивал глазами.
«Не нужно ли чего»? — Кононов жестом прогонял его.
— Какой же дурак!? Нет не дурак, какой идиот придумал воевать не с большевиками, а с целым народом. — наклоняясь к подполковнику вопрошал изрядно подвыпивший Власов.