Обреченность
Шрифт:
Кавалеристы остановились. Опустив уши своих шапок и подняв воротники полушубков молча смотрели как легкая поземка засыпает свежей порошей черную рябь немецких листовок. Лица бойцов выражали различные чувства: кто хмурился, кто смотрел равнодушно, другие испуганно поглядывали на командиров.
Красный от ветра Белов в натянутой на самые глаза шапке вздыбил коня. Махнул рукой.
Ординарец спешился, подал ему присыпанный снегом листок. На серой рыхлой бумаге перед глазами прыгали слова:
« Дорогие
Мы не наемники Гитлера... мы такие-же сыны России, как и вы.
Вы все окружены... Не нужно крови.. переходите к нам и в ы найдете у нас родной и братский прием.
Ждем вас...
Командир 600го Донского...Бывший командир 436 стрелкового полка... Красной армии майор И. Кононов»
Белов читал молча, затем поддаваясь нахлынувшему тяжелому чувству скомкал листовку и отшвырнул ее в сторону. Дернув белыми заиндевевшими усами крикнул:
— Почему встали? Вперед!
В его голосе прозвучало озлобление.
Всадники двинулись вперед. Из-под копыт вылетали ошметки грязного снега.
В позах кавалеристов угадывались смертельная усталость и надломленность.
На лес опускалась темнота. Поднявшийся ветер гнал тяжелые черные тучи и они закрывали собой тусклое мерцание редких звезд.
* * *
Ранним утром 16 февраля началась редкая артиллерийская, минометная и пулеметная стрельба. Германские части начали наступление и совместно с казачьими подразделениями нанесли по корпусу Белову тяжелый удар. Казачий батальон захватил первых пленных вместе батальонным комиссаром Кочетовым.
— Куда их, - спросил Ганжа взводного Лесникова.
— Куда, куда! Дело известное... к стене! Взводный сдвинул на затылок кубанку, выругался матерно, крикнул:
— Тащите пулемет. А вы гаврики давайте к яме и становляйтесь ко мне спинами.
Воцарилось гробовое молчание. У казаков глаза сделались круглыми. Ганжа дышал трудно и часто.
Елифирий Толстухин придержал взводного за рукав.
— Нет! Так дело не пойдет. Погодь малость.
Вбежал на крыльцо дома, где были офицеры. Из двери уже выходил Кононов. Поправил на груди ремни, глянул на пленных. В их глазах — тоска, не то чтобы страх, скорее, растерянность, подавленность. Усмехнулся, сказал Лесникову.
— Погодь трохи. Расстрелять всегда успеешь... Нехай они лучше к нам идут. Хлопцы, казаки есть?
Из толпы пленных раздался хриплый голос.
— Ну!.. А если есть, тогда что?
Кононов вновь усмехнулся.
— А то! Служить будете?
Тот же голос откашлялся и спросил громко:
— Кому? Великой Германии?
— Нет! Свободной России.
Несколько человек вышли из толпы.
Остальные смотрели мрачно, исподлобья.
Кононов повернулся к взводному.
— У тебя самые большие потери, возьмешь хлопцев в свой взвод. Одень, обуй. Присмотрись. До оружия пока не допускай.
— А остальных?
— Остальных запри в сарае. Я в штаб дивизии. Бувайте хлопцы.
Рано утром за селом раздались пулеметные очереди. Казаки было спохватились, но стрельба кончилась так же внезапно, как и началась. Через час в избу, где ночевал Муренцов вбежал урядник Соколов, бывший лейтенант. Следом за ним в открытую дверь потянулся февральский сырой, пахнувший морозом воздух.
Соколов хотел что то сказать, но задохнулся и рванул на груди застежки шинели, ворот мундира и нательной рубахи. Хватая ртом воздух как рыба, бухнулся на лавку. Долго сидел молча, обхватив голову руками.
Толстухин спросил его
— Ну?.. чего молчишь, как Буденный перед Сталиным?
— Пленных-то убили, Лиферий.
Казаки загомонили:
— Брешешь!
— Как же так?.. Как убили?..Там же и казаки были!
— Час назад. Приехала зондеркоманда, наши же, русские и немцы. Сказали, что поведут в лагерь, а сами в елошник... и в распыл. Сам видал!..
Толстухин, враз затрясшимися пальцами стал сворачивать самокрутку.
— Ничего, хлопцы, ничего. Мы сначала Сталину-блядине кишки выпустим! А потом и с остальными разберемся.
Белов с остатками корпуса сумел вырваться из окружения и вышел в расположение советских войск.
На опушке леса, припорошенной легким снегом, вповалку лежали пострелянные бойцы генерала Белова. Вся поляна была истоптана множеством ног.
Они лежали внахлест, друг на друге. В тех же позах, что настигла их смерть. Чернели раззявленые в последнем крике или стоне рты. Из под снежного покрывала торчали раскинутые в стороны мерзлые руки со скрюченными пальцами.
Бугрились рыжие шинели. Из дыр в продырявленных телогрейках торчали клочки ваты. Слабая поземка заметала следы. Снег залепил глаза и брови, набился в волосы, превращая убитых людей в седых стариков.
— Каррр! Каррр!
Хрипло, простужено каркали вороны, зорко посматривая по сторонам, чтобы не упустить добычу.
Старшина Косоногов лежал чуть в стороне, раскинув руки. Шумели сосны, и угасающим сознанием старшина вдруг услышал шум надвигающейся казачьей лавы. Потом послышался плеск океана. Мишка успел удивиться, откуда ему знаком этот звук? Ведь он никогда не слышал как шумит океан. Но набежавшая волна принесла запах Анны, ее тела и соленый вкус капельки пота на ее груди.
* * *