Обреченность
Шрифт:
Генерал словно забыв об офицерах, ходил по кабинету. Он думал.
«Не стоит обольщаться и считать, что этот казачий полковник также предан Германии, как и он сам. Его Родина эта русская земля, Казакия, а не Германия. Но этот казак— солдат, и хороший солдат. К тому же в этом офицере есть не только выучка, но еще и способность к риску. То чего так не хватает немецким офицерам. А какие у него казаки!»
Шенкендорф вспомнил кононовских казаков, ловко орудующих двумя шашками на скаку и сравнил с пополнением, полученным из Германии неделю назад. Поморщился.
«Ну их к дьяволу этих партийный бонз! Они видите ли озабочены тем, что союзниками великой Германии станут эти унтерменши, как называет их Гиммлер. Но от пуль и диверсий партизан гибнут именно немцы. К сожалению у Германии нет такого количества солдат, как у этих проклятых русских. Пополнение никак не может восполнить понесенные потери».
Он уже пытался убедить командование дать разрешение пополнить бригаду русскими добровольцами, но берлинские умники запретили даже думать об этом! Но если так пойдет дальше, то Германия скоро начнет призывать детей.
Прислушался к звукам на улице. На колокольне тоненько бил колокол, наполняя звуком всю округу. Шенкендорфу нравился перезвон русских церквей.
Порадовался, что решение пришло вместе с колокольным звоном. Значит оно было правильным.
— Да, господин полковник. Я знаю о ваших подвигах. И, прошу вас, не оправдывайтесь. Это не к лицу офицеру. Мы, здесь, на передовой, должны иначе и проще понимать друг друга.
Завтра утром вам вернут оружие, — сказал Шенкендорф. — Пришел приказ о направлении вашего подразделения в Польшу и включении его в состав 1й казачьей дивизии. На базе вашего дивизиона будет развернут полк. Надеюсь, что мы вместе еще послужим великой Германии.
Генерал вздохнул.
— Вы свободны, господа офицеры.
Кононов и Ритберг козырнув, сделали четкий полуоборот и пошли к дверям. На сапогах Кононова нервно и зло позвякивали шпоры, шашка, с глухим стуком ударялась о сапог.
* * *
Дивизион подняли по тревоге.
Рядом рвaнуло тaк, что Муренцов мгновенно перестал слышать.
Сверкнувший перед глазами красный огонь с черным дымом и страшный удар по барабанным перепонкам — вот что было его первым ощущением от разорвавшейся примерно в полусотне метров мины.
Он даже не услышал звук взрыва, а просто почувствовал, как что-то тупо и зло ударило его в грудь. На какой-то миг закружилась голова, ослабли ноги и он рухнул на холодную землю.
Как сквозь вату слышались взрывы и выстрелы, раздавались чьи-то крики и топот. Он силился открыть глаза и не мог.
Очнувшись и придя в себя он удивился тому, что несмотря на боль еще может двигаться. Сильная боль в груди не парализовала тело, давала возможность хоть с трудом, но дышать. Кровь на груди просочилась через шинель и засохла коричневой коркой.
Муренцов с трудом нащупал в кармане шинели нетронутый перевязочный пакет. Кривясь от боли затолкал его под шинель на рану и медленно, отдыхая у каждого дерева, пошел по лесу в сторону тыла, где стояли санитарные машины. Из раны снова начала сочиться кровь. И Муренцов чувствовал как с каждой каплей крови из тела уходит жизнь.
Навстречу попались немецкие санитары с носилками. Они ловким движением закинули его на носилки и понесли по обочине дороги. Санитары смеялись и разговаривали между собой, но Муренцов не слышал их. Взрывной волной ему повредило барабанные перепонки. Его принесли на полевой санитарный пункт. Подошел человек в окровавленном белом халате. Расстегнул пуговицы шинели, разрезал китель и обмыл рану. Сделал несколько уколов, сделал разрез. Долго ковырялся в ране пинцетом, вытащил осколок. Потом врач зашил рану, смазал рану какой-то вонючей мазью. Санитары забинтовали грудь. Его погрузили в машину с другими ранеными и повезли в медсанбат, расположенный в бывшей школе.
Принесли чистое нижнее белье, переодели и перенесли на койку.
Палата была небольшая, квадратная, с дощатым некрашеным полом. В ней стояло шесть коек и пахло лекарствами. Это был новый незнакомый запах, и он уже был не поручик, не военнопленный и не рядовой казачьего эскадрона, а просто немолодой, страшно усталый человек, раненый в грудь. В палате, за стенами, и за дверями, стояла тишина, точно ее где-то нарочно поймали, и разместили здесь.
Ночью Муренцов потерял сознание, ему сделали еще одну операцию и вытащили маленький осколок, величиной с булавочную головку, который засел рядом с сердцем.
Под наркозом ему виделся длинный низкий коридор, солома, окровавленные бинты, кучи тел, свет тусклых керосиновых ламп над головой. Перед ним стояла женщина в белом. Это была она. Сестра милосердия. Мария, его Маша.
Забытье продолжалось. Слева и справа стонали и тянули к ней руки:
— Сестраааа... Сестрица...
Через несколько часов он пришел в себя и понял, что это всего лишь сон.
Его Маши нет. Она уплыла на корабле в другую страну. В другую жизнь.
Утром было трудно открыть глаза. Все в глазах двоилось, плохо доходили звуки.
Кругом ходили и разговаривали люди, за окном рычали моторы, лаяли собаки. Звуки доносились словно через ватную подушки.
Ему дали чашку горячего горького кофе и несколько кусочков печенья. Позже санитар принес котелок густого, хорошо пахнувшего супа, большой кусок хлеба и пачку сигарет. Поев, он задремал.
Крутились, вертелись перед глазами разноцветные блестящие колеса, без шума, без дороги.
Отчего то стало совсем тихо, свободно, просто и легко. Колеса крутились и везли его куда-то вдаль.
Муренцов пришел в себя, когда лежачих раненых грузили в санитарные машины.
Почти месяц он лечился в госпитале. Постепенно восстановился слух. После выписки в канцелярии ему выдали проездные документы и отпускной билет.
Все казаки также как и немецкие военнослужащие получали обязательные отпуска, которые проводили на родине, а холостяки или те, кому некуда было ехать направлялись в дома отдыха Восточных частей вермахта.
На следующий день его и еще нескольких солдат на грузовике довезли до Житомира. Там Муренцов расстался со своими попутчиками и поездом доехал до Ковеля, то есть почти до польской границы. В Ковеле Муренцов явился в русский отдел военной комендатуры и получил проездные документы до Берлина.