Обсидиановый нож (сборник произведений)
Шрифт:
Он был пуст. Ничего не знал.
— Пустышечка, — пробормотал Колька.
Бахуш совершенно не походил на прежний. Темные комочки с мягким тминным запахом.
— Ты управляешь моим мозгом, — неуверенно сказал он. — И ты заставляешь меня видеть сны. Зачем?
Дхарма подумала. Вздохнула.
— В видениях ты лишаешься разума, Адвеста. Безумство в видениях сохраняет разум наяву.
— Ах ты, предохранительный клапан… Скажи, Мин, — она улыбнулась. — Скажи, почему я… почему я раздваиваюсь? Ты поняла меня?
Она подняла брови — с выражением тягостного недоумения.
— Это походит, — объяснялся Колька, — на два сознания в моем черепе. Впервые это ощутилось, когда Брахак рисовал мне Равновесие.
Недоумение сменилось страхом — с широко раскрытыми, посветлевшими глазами Дхарма спросила:
— Ты впервые ощутил раздвоение?
Он кивнул. Она пробормотала: «Во имя Равновесия…» и исчезла. Колька уже привык, что в сильном возбуждении Дхарма не ходит и не бегает, а прыгает, как белка. Через пять минут она привела Лахи.
Гигант хмурился. Прогудел «прохладного полудня», жестом велел Кольке лечь на стол и вдвоем с Дхармой проделал полные анализы, не жалея нардиков. Перед последним анализам — спермы — кивнул девушке на выход. Хотя с Охотниками так не церемонились. Колька это видел сам. Но, если честно, ему было наплевать на церемонии, и опять, как в предыдущие дни, стало наплевать вообще на все. Лишь его отвращение к нардикам как было, так и осталось — гнусные твари! Угрюмо он слез со стола, отвернулся, но любопытство пересилило. Пошел с Врачами смотреть, как растут кормленые нардики.
Длинный ряд корзинок стоял на лежанке. Уже в середине ряда Лахи перестал хмуриться и начал пошучивать. Наконец разогнулся и объявил:
— Здоровье твое вне опасности, пришелец! Здесь, — он постучал по груди, — здесь нечто не совсем обычное. Дым ваших кузниц очень силен, остается в дыхательных пузырях… э, Лахи прозорлив!
Как ему объяснить с куревом? Лучше не пробовать.
— А ты, Врач Дхарма! Почему ты прыгаешь и кричишь, как оранжево-голубая морда? Пришелец твой здоров… — Дальше Лахи понес такую цветистую околесицу, что понять его было невозможно, а Дхарма покраснела и ответила, что ты, мол, сам — голубая морда по своей болтливости, неприличной ученому.
Голубые морды в оранжевых баках были у длинноруких услужающих обезьян, действительно редкостных болтунов. Колька тоскливо спросил:
— Как насчет раздвоения? Почему я раздваиваюсь?
Лахи чесался и хихикал, изображая обезьяну — оторопел, замер с рукой подмышкой.
— Э-э-э! Он не знает раздвоения!
Дхарма кивнула: о том и речь. Лахи казался шокированным, но опомнился очень быстро.
— Говорю я и утверждаю: все вы трусы! Молчаливы, как водные змеи, — прорычал он. — Удались, Дхарма, я же потолкую с Адвестой.
Конечно, Дхарма не ушла. Лахи грузно присел на корточки перед Колькой, взялся за подбородок и в точных выражениях объяснил, что мозг состоит из двух половин — знает ли это пришелец? Знает. У всех животных одна половина мозга работает мало, а другая много — и это он знает, очень хорошо. Головастому трудно обойтись одной половиной для ученого труда, особенная нужда в передних, лобовых частях мозга, в них складывается высшее мышление. Колька подтвердил, что и это ему известно. «Что же тебе не известно, пришелец?» — «Почему я раздваиваюсь». — «Э-хе-хе, — сказал Лахи. — У нас другие лекарства. Когда мы, Врачи, даем Головастому бахуш-рит, в мозгу Головастого сливаются обе половины, и обе мыслят, но в неравной степени, и более или менее несамостоятельно». Это Колька не понял, пришлось переспросить. Лахи изменил формулировку: «После приема бахуш-рит весь мозг Головастого мыслит. Но каждая половина выращивает свои мысли. Это и ощущается, как раздвоение…»
— Черт знает что, — сказал Колька.
Из интонаций Лахи было ясно — Врач извинялся за несовершенство своих медикаментов.
— Каков же бахуш, употребляемый вами, Адвеста? — почтительно спросил Лахи.
Колька сказал:
— Поймите меня, Врачи. В нашем Равновесии нет подобных лекарств. Наши врачи не умеют этого. Не умеют присоединять вторую половину. — Колька постучал по черепу.
Но Лахи пытался отспорить, объясниться:
— На твою голову бахуш-рит действует так же, как на мою и на ее, — он показал на Дхарму. — Не шутишь ли ты, Адвеста? Не шути, во имя великих рек! Ваше Железное Равновесие не пользуется раздвоением?
Эге, теперь и он казался серым — самоуверенный Лахи побледнел… Господи, знали бы они, что паршивый перелом у нас срастается два месяца!
И было это непонятно и жутко. Оба они, и Лахи, и Дхарма, смотрели умными, живыми глазами и так были красивы, крупны — налитые! — и с болезненными усилиями заставляли себя выспрашивать, как милостыню просить. С мучительными усилиями — Лахи даже заводил глаза под лоб — страшноватое зрелище…
Но Дхарма была Дхармой, тигрицей, хотя имя ее значило «белка». Она сказала:
— Э-э, Лахи! Поиграем в обезьяну на дереве! — и молниеносно, пяткой, ударила его в грудь, сшибла на землю, и мигом оба они оказались на полянке.
Колька выскочил за ними буквально через секунду — какое там! Дхарма как игрушка-дергунчик лезла по гладкому стволу, уже на высоте десятка метров, Лахи за нею, а на окрестных деревьях бушевал обезьяний хор. Услужающие болтались на руках и хвостах и подбадривали хозяев: «И-хи-хи-хи!» — гремело наверху. На шатучем изгибе ствола Лахи поймал девушку за пятку, взорал басом, и еще через несколько секунд они спрыгнули мокрые, как выкупанные, побежали к ручью. Колька поплескался заодно с ними. На сквозном, темном фоне перистой листвы в ручье стояли две белые цапли, надменно поглядывали на людей. Дернулись в лечилище, посмотрели друг на друга — помрачнели. Да, люди — не цапли… Один выясненный вопрос рождал два новых. Почему они так боятся разговоров на отвлеченные темы? Лахи проговорил страдальческим голосом:
— Снабжены раздвоением, но не открывают его… Быть может, Нараны снабдили их раздвоением без их ведома?
— В их Равновесии нет Наран, — мрачно ответила девушка.
— О полуночная дорога! Пусть бросят меня полосатым, — пытался шутить Врач. — Равновесие без Великих? Что у вас заменяет Нарану, Адвеста?
Колька сформулировал:
— Рисованные слова: памятные рисунки, изображающие каждый звук в отдельности.
— Рисунки я видел у стеклоглазого, — сказал Врач. — Они заменяют память, а не высшее научение. Кто сделал вас Головастыми?