Обстоятельства смерти господина N
Шрифт:
— Не раньше, чем полиция назовет мне адрес Олдмонта. — Хенкинс хотел, чтобы последнее слово осталось за ним.
Раздался легкий щелчок, и Олдмонт зажмурился от яркого света. Он ждал выстрела. Неизвестный отвел от него фонарик и на мгновение осветил свое лицо. Пухлая, расплывшаяся в ухмылке физиономия. Тирают! Насильник, бандит, “красный буйвол”!
Луч фонаря опять уперся прямо в глаза Олдмонта.
— Вот тебе и конец пришел, паршивая скотина, — прошипел Тирают, — как и твоему братцу, которого ты все забыть не можешь. Еще угрожал мне, собака. Такие люди, как я, обид не прощают.
Тирают нажал на спусковой крючок, но выстрела не последовало: он расстрелял весь магазин. Тирают стоял совсем близко, и Олдмонт, поднырнув под слепящий луч, головой ударил
Олдмонт был тяжелее противника, но мог действовать только одной рукой. Тирают сбросил его с себя, схватил Олдмонта за уши и с силой бил об пол, пока американец не перестал сопротивляться. Тяжело дыша, Тирают пошарил вокруг себя — он искал фонарь. Но фонарь откатился куда-то далеко. Периодически за окном вспыхивала и гасла реклама, и в ее розовых отблесках Тирают заметил в углу ребристую рукоятку пистолета, который выронил один из его телохранителей. Он повернулся спиной к неподвижному Олдмонту и сделал первый шаг.
Американец повалил его на пол ударом обеих ног, напоминающим взмах ножниц. Тирают растянулся во весь рост, но сразу же поднялся. Вскочил и Олдмонт. Они стояли друг против друга, выжидая. Тирают был ловок и хитер. Его характер закалялся в непрерывных драках с конкурентами, когда вопрос, кто из двоих останется в живых, решала быстрота реакции. Но, обескураженный стойкостью Олдмонта, Тирают лишился хладнокровия. Это предопределило его поражение.
Спеша покончить с американцем, он напал первым. Олдмонт качнулся вправо, так что удар Тираюта при шелся на пустое место, и отработанным приемом опустил ребро левой ладони на шейные позвонки таиландца.
Несколько минут Олдмонт пытался отдышаться, опустившись без сил на единственный сохранившийся в целости и сохранности стул. Некоторое время Тирают еще хрипел, затем замолк. Удар, которому Олдмонта научили еще в учебных лагерях УСС, был смертельным.
Конечно, О’Брайена никак нельзя было обвинить в излишней интеллектуальности. Всякое книжное знание он презирал. За столько лет работы в Бангкоке он так и не потрудился выучить тайский язык. Один раз по этому поводу ему даже пришлось выслушать обидное нравоучение от своего предшественника на посту резидента, который в присутствии нескольких человек, метя в О’Брайена, сказал, что глупец, разумеется, не станет умнее, выучив хоть десять языков. Но понимание речи других людей может открыть возможность проникнуть в их мысли и чувства, а разве это не важнейшая задача разведчика?
Взяться за учебники, вступить вновь в систему отношений “преподаватель-ученик” — эта мысль казалась ему безумной. Он много знал о Таиланде, потому что ничего не пропускал мимо ушей, и телефонный звонок Хенкинса, извещавшего, что он наконец едет вместе с Филом Хоуксом к Олдмонту, оторвал О’Брайена от “увлекательной” телевизионной передачи — демонстрировались отрывки из старинной таиландской драмы во всем ее многообразии: сиамский танец, лакон, ликэ, кон и театр теней — нанг.
Олдмонт отыскал домашнюю аптечку своих хозяев и кое-как перевязал правую руку, заодно проглотил несколько болеутоляющих таблеток и запил их первосортным виски, которое непьющие хозяева держали специально для него. Не совсем твердо держась на ногах, он все же обследовал весь дом. Стекло в кухонном окне было выдавлено бандитами. С улицы было видно, что свет горит только на втором этаже, но они все же обшарили комнаты. Олдмонт пощелкал выключателями, одна из пробок сгорела из-за короткого замыкания, которое он устроил, сорвав провод со стены, поэтому свет зажегся только на кухне и в прихожей. Возле лестницы, ведущей на второй этаж, были рассыпаны еще теплые гильзы. Видимо, надо вызвать полицию, иначе он навлечет серьезные неприятности из своих милых хозяев, которые должны вернуться со дня на день. Но полицейские вряд ли поверят Олдмонту, что он всего лишь невинная жертва преступников, трупы будут свидетельствовать против него. Во всяком случае, до выяснения всех обстоятельств дела его заберут в полицию, и тогда он наверняка окажется в руках ЦРУ. И уже не он будет разговаривать с Хенкинсом, а Хенкинс с ним. А ведь он во что бы то ни стало должен рассчитаться с убийцей своего брата.
Несмотря на изрядную дозу виски, он почувствовал слабость и вынужден был опуститься в плетеную качалку, пылившуюся в прихожей. Откуда Тирают узнал его адрес? Только сейчас эта мысль пришла ему в голову. Значит, ЦРУ его выследило. Он не мог предположить, что Тирают решил убить его по собственной инициативе. Он, правда, что-то сказал насчет нанесенного ему оскорбления, но в мире, в котором жил Тирают, добывать сведения, угрожая пистолетом, обычная вещь. На это грех обижаться. Больше ничего плохого Олдмонт ему не сделал.
Тираюта послали люди О’Брайена. Это очевидно. Тирают никогда и не переставал работать на ЦРУ Неужели он обманул Олдмонта, назвав не того человека убийцей Линна? Олдмонт вспомнил его испуганные глаза, дрожащие руки. Нет, Тирают не был таким смельчаком, чтобы лгать на пороге смерти. Тем более что сам Олдмонт тоже подозревал Дуайта Хенкинса. Линн еще при первой встрече, рассказывая о странных рейсах, которые ему приходится совершать в джунгли, показал фотографию, рядом с Олдмонтом-младшим стоял Дуайт Хенкинс, он неизменно сопровождал грузы непонятного назначения.
То, что рассказал Тирают об обстоятельствах смерти Линна, было слишком похоже на правду. Хенкинс убил троих героиновых курьеров, которые сдали ему большой груз — все, что притащил длинный караван. Хенкинс предпочел расплатиться с ними не долларами, а свинцом. Тут же Хенкинс пристрелил какого-то вьетнамца, за которым послал Тираюта в ближайшую деревню. Партнерам по героиновому бизнесу Хенкинс собирался объяснить все внезапным нападением вьетконговцев на курьеров. Но отошедший далеко от самолета Линн Олдмонт бросился на звук выстрелов, он, верно, подумал, что Хенкинс попал в ловушку, устроенную партизанами Уже на его глазах Хенкинс добивал вьетнамца-крестьянина. Линн сказал Хенкинсу, что обо всем сообщит командованию. Когда он повернулся спиной к цээрушнику, тот выстрелил ему в спину.
Разве самому Нэду не были смешны всякие разговоры о мести? Ничего хорошего не выходит, если ты сам решаешь творить суд и расправу. Бессмысленное кровопролитие, вот и все. Справедливости все равно не восстановить. Да и кому мстить? Подонку Хенкинсу? А разве кто-то другой из “зверей”, как они называли оперативников ЦРУ, поступил бы по-иному? Олдмонт был с ними в приятельских отношениях, пил с ними пиво в посольской столовой и считал их, в сущности, неплохими ребятами. Тем более что делали они одно дело. Даже если Олдмонту что-то не нравилось, разве он отказывался им помогать? В том же Таиланде он немало поработал на ЦРУ Он отлично знал, сколько мерзостей творят сотрудники управления, но всегда молчал. Он знал и о героиновых операциях. Сам вместе с коллегами по АНБ установил на одной из баз американских ВВС систему радиоэлектронного прослушивания переговоров в “золотом треугольнике”, чтобы убийца его брата Хенкинс и другие знали маршруты всех караванов. Нэд сразу понял, чем заставили заниматься его младшего брата, но не сказал Линну всю правду. Сотни раз по ночам Нэд Олдмонт вновь и вновь обращался к событиям тех дней и искал себе оправдание Ведь он же не мог представить себе, что события примут такой оборот. Ведь он же хотел убрать оттуда Линна, но не успел. Он уехал, подчиняясь приказу.
Память услужливо цеплялась за любой предлог, который мог бы оправдать Нэда в собственных глазах. Это продолжалось до тех пор, пока Олдмонт не понял: Линн погиб по его вине. Он мот спасти своего брата и не сделал этого. Ему вспомнились чьи-то слова: “В стремлении обмануть самого себя человек заготавливает для себя оправдательные ссылки на якобы проявленную им опрометчивость… Столь изощренно мы никого не обманываем, как самих себя, и никому так не льстим, как самим себе”
Нэд Олдмонт опять побрел в гостиную за спасительным виски. Но это универсальное лекарство не помогало. Не физическая рана мучила его, а душевная. Он приучил себя не обращать внимания на грязь и мерзость, которые окружали его, научился сосуществовать с ними. Пока все это не ударило его. Пока не убили Линна.