Обуглившиеся мотыльки
Шрифт:
Девушка взяла стул и стала тащить его к кровати Бонни. Неприятный скрежет отразился от стен, вызвал еще более усиленную головную боль. Гилберт поставил стул рядом с кроватью, села и уставилась на Беннет. В ее руках шуршал пакет с апельсинами. Банально.
— Что сказали врачи? — произнесла она сухо. Бонни прикусила нижнюю губу, отводя взгляд.
— Я переспала с ним сегодня ночью. Теперь у тебя есть все основания оттолкнуть меня еще раз.
Пауза. Они не видели друг друга. Они боялись посмотреть друг другу в глаза. Заунывная тоска стала сильнее прежнего. Напряжение в воздухе становилось сильнее с каждой
— Так, что тебе сказали врачи? — прошептала Елена, сглатывая последние слова. Нет, вряд ли это ревность. Просто чувство предательства. Елена уже знает каков его вкус, знает его пьянительную роскошь. И теперь вот она вновь познает весь спектр, весь колорит безумного ощущения.
Лучшая подруга. С вроде как парнем. Банально и дешево! А Елена надеялась на красивую любовь и преданных подруг.
— Первая стадия туберкулеза, — ответила Беннет. — Я заразная, дешевая шлюха с закосами под феминистку, предавшая свою подругу, когда у той умерла мать. И какие цитаты на эту ситуацию предлагают твои книги?
Гилберт вдруг подумала, что если она будет отвечать жестокостью на жестокостью, то, может, ей станет чуть легче. Может, будет не так больно, не так садняще где-то в грудной клетке. Девушка плавно и медленно приблизилась к Бонни. Один апельсин выкатился и упал на пол. На это обратила внимание только Беннет.
— Предлагают цитату: «Я надеюсь, ты сдохнешь, выхаркивая свои легкие», — прошипела Елена, а потом резко поднялась. Остальные апельсины упали на пол, раскатившись в разные стороны. Беннет подавалась вперед, мертвой хваткой вцепляясь в запястья подруги. Во взгляде Елены она уже не видела дым. Она увидела там стекло, за которым не скрывалась ничего хорошего, ничего, что было свойственно прежней Елене.
— Прости меня, — отчаянно промолвила Беннет, вновь глотая слезы. — Пожалуйста, Елена!
— Да мне наплевать, спали вы или нет. Мне наплевать на тебя и все твои злоебучие проблемы! Ты всю жизнь жила с этим цинизмом в душе, давая мне понять, что мои проблемы — лишь дело времени! А теперь вот я говорю тебе, подруга, пошла ты! Теперь я тебе говорю, что все, что с тобой происходит — дело времени. И меня не ебет ничего, что произошло или что происходит с тобой. Я пришла сюда потому, что думала, что смогу испытывать к тебе жалость или сострадание, но все что я чувствую — лишь отвращение, презрение и ненависть!
Она резко разворачивается и направляется к выходу. Елена чувствует обжигающие слезы, когда захлопывает за собой дверь и натыкается на взволнованный взгляд стоящего в метре от нее Локвуда. Гилберт чувствует чрезмерную усталость. Последние несколько суток — это хождение по горячим углям, по лезвию, если вам угодно. И Мальвина хочет заснуть в теплой постели в один из осенних промозглых вечеров, проснуться рано утром, оказаться в объятиях ее личного наваждения, а потом вновь заснуть с мыслью, что никуда не надо идти, никуда не надо бежать.
— Давай поговорим? — произнес Локвуд, не решаясь сделать шаг навстречу.
— О чем? — шаг сделала Елена. Глядя на эту девушку, Тайлер даже не верил, что она когда-то была нежной, что когда-то целовала его, зажималась с ним в кабинете на Хэллоуине. Новая Елена была совершенно другим человеком. — О том, как ты трахнул мою подругу?
Недоумения не было. Это не про Тайлера Локвуда.
Это про Елену. Она решает действовать в соответствии со своим новым правилом — око за око.
— Хорошо, давай поговорим, — выплюнула девушка, направляясь вдоль по коридору медленными шагами. Локвуд вынужден был следовать за ней. Он следовал за ней с того самого дня, как впервые увидел ее в парке. Все эти желтые листья тогда кружили, солнце заливало своим светом пространство, а небо было голубым и чистым. Теперь вот — серые тяжелые тучи, дожди и беспринципность.
Жаль, что мы не сразу узнаем человека.
— Можем поговорить о чем-нибудь другом, — девушка резко поворачивается, будучи слишком близко к Локвуду. Ему хочется обнять ее, поцеловать, насладиться ею и никому не отдавать. — О том, как я была в постели твоего друга всю эту неделю.
Любование прекращается. Воспоминания натыкаются на тернии жесткости. Глаза в глаза. Стекло и неверие. Стекло и любовь.
— Я совершила попытку суицида, когда узнала о смерти матери. Деймон откачал меня и забрал к себе. Он считал, что дом не будет крепостью в данном случае. Я засыпала с ним рядом. Устраивала ему истерики. Трепала ему нервы. А он вылечил меня, и знаешь как?
Она была ядовитой, как та легендарная Лилит. Она была колючей, сволочистой и ядовитой. Отрава капала с ее языка, сочилась сквозь кожу, отравляла кислород, поражала центральную нервную систему.
— Он избил меня; он постоянно давал мне понять, как сильно он меня ненавидит. И благодаря своей ненависти к нему — моему горю находился отток. А когда все это дерьмо выползло наружу, тогда Деймон поцеловал меня. Он просто был другом и психологом. Просто был рядом! И теперь я чувствую себя сукой, потому что если бы не твой альтруизм, я бы сейчас с тобой хотела быть, а не с ним! — она толкнула его в грудную клетку, поднимая голову вверх и перебарывая слезы. У него шок. У нее — опьянение возмездия.
— Так что теперь мы квиты, Локвуд, — произнесла она. — Оставь меня в покое. Ты и Бонни. Просто съебите из моей жизни, ладно?
Он не видел ее глаз в этот момент. Он не видел, как она бесшумно скрылась на лестнице.
Он тихо сел на скамейку, уставившись при этом в стену. Его хрупкая Мальвина оказалась не такой уж хрупкой, сильная Бонни не оказалась такой уж сильной, а честный и преданный Доберман — не таким уж честным и преданным. Все оказалось слишком сложным, слишком запутанным.
А на память — поблекшие воспоминания и обуза в виде Бонни. Ну так, в качестве сувенира.
4.
Вечером, в районе семи вечера, Сальваторе стоял в длинной очереди в катакомбы. Нет, он мог пройти и без очереди, но спешить-то было некуда. Да и потом, его уж точно пропустят.
Темнело рано. Сумерки уже начинали покрывать город, окутывать его, опутывать. Звезды на небесном куполе ночи не сияли. Все небо было туманно и блекло. Да и потом, какая красота может быть в одном из провинциальных городов где-то на окраинах Америки? Нет, эти красивые зрелища пусть лучше останутся для каких-нибудь мегаполисов вроде Чикаго, Лос-Анджелеса, Майами или Нью-Йорка. А еще красивые декорации смотрелись бы неуклюже на фоне разворачивающихся действий. Действия были горячи…