Обуглившиеся мотыльки
Шрифт:
— Благо, вслух не начали читать, — улыбнулась девушка, все еще смотря куда-то в сторону. Мэтту было жаль ее. Он чувствовал с ней какую-то связь, будто их объединяет нечто очень важное и значимое. Елена же не ощущала ничего.
Она замерла, и Мэтт повернулся назад. Стоящий в проходе человек поднес палец к губам и отрицательно покачал головой. Донован видел этого парня раньше — он встречал Елену возле колледжа. Девушка о нем ничего не рассказывала, но между ней и ним было что-то — в этом сомнений не было.
Тишина
— Кто там? — произнесла она, будто смотря в сторону входа. Ее взгляд был бездвижен, но сконцентрирован на чем-то, что видела только она.
— Это… Это твой отец, — он взял девушку за руки, присаживаясь к ней ближе. Мэтт знал, что Елена скалится, если ей говорят, что ее пришел оповестить ее родитель. И Донован вспомнил это прежде, чем отдал отчет своим действиям.
Девушка сидела на кровати, свесив ноги. Мэтт сидел рядом. Возле кровати стояла табуретка, к которой тихо подошел незнакомец. Елена прислушивалась к шагам, но будто не слышала их.
Деймон видел совершенно другую девушку. Из роковой она стала самой обычной. Самой непримечательной. Пальцы левой руки перемотаны. Руки и ноги покрыты фиолетовыми и кровавыми пятнами. Елена марала полотна, а жизнь помарала ее. Равноценно, но все равно болезненно.
Деймон внимательно вглядывался в нее, изучая взглядом каждый шрам и каждую царапину. Каждый ушиб, каждую ссадину он осматривал, потому что знал боль этой природы. Его избивали в грязных подпольных клубах, на ринге и в парках. Ее избили за какие-то пару месяцев.
Она сама приложила к этому немало усилий, но каждый человек в некоторым смысле мазохист, тут уж сомнений не было.
Деймон не видел Мэтта, но Мэтт видел Сальваторе, внимательно вглядывающегося в пациентку и сжимающего плотно челюсти то ли от жалости, то ли от отвращения — определить было трудно. И что самое удивительное — Елена видела гостя. Она смотрела прямо на него, хоть и не видела его. Ее руки в руках Мэтта были расслабленными, но холодными.
Девушка медленно высвободила руки. Она постепенно шла на выздоровление — Мальвину подлатали. Осталось только приобрести человеческий вид, а с остальными ранами можно смириться — они уже не так сильно болели.
— Мой отец быстро преодолевает расстояние, — произнесла она. — У него нет этой крадущейся и тихой походки. Нет такой выдержки.
Она положила руки на колени. На правой скуле был выцарапан небольшой шрам. Он пройдет со временем. Елена будет маскировать его под слоями тональника или пудры. Но сейчас он сиял тонкой алой нитью. Сейчас Елена была чем-то похоже на того, кто когда-то назвал ее врагом.
— Пожалуйста, Мэтт, — она повернула голову в его сторону. Положила здоровую руку на его лицо. — Это мой старый друг.
Он кивнул, сказал, что зайдет чуть позже и вышел.
Они остались вдвоем, они не общались друг с другом полтора… уже почти два месяца. Все, что раньше горело, уже не беспокоило. На душе было спокойно, а сердце отбивало ровный ритм, что у него, что у нее. И никаких слез, никакой неловкости или нечто похожего на напряжение. Все остыло. Ведь раскаленные до безумия пустыни остывают, когда солнце прячется за линией горизонта. Ведь после самой утомительной жары всегда наступают холода. Так сама Природа велела.
Они были не на равных. Она не могла видеть его. Она не могла прочитать эмоции во взгляде. Но могла бы разгадать их по тону голоса, если бы Деймон заговорил. Если бы он был… Впрочем неважно. Все равно ведь эта встреча — брошенная кость нежности, элементарная вежливость.
— Триумфальное возвращение.
Его голос разбил хрусталь молчания. Он осколками рассыпался к ногам. Мальвина почувствовала поцелуи холода на своих плечах и вцепилась руками в края кровати. Она почувствовала боль в ногах. Ко второй неделе пребывания в больнице она все еще чувствовала себя разбитой.
Она все еще думала, что лежит там, на асфальте.
Девушка не осмеливалась повернуть голову в сторону мужчины. Все равно она его не увидит. Все равно будет смотреть только на чернь той действительности, что ее окружает.
— Мне сказали, что у тебя временная потеря зрения…
Девушка кивнула. Она по-прежнему не ощущала ничего, что ощущала раньше в присутствии Добермана. Но даже несмотря на это, ей хотелось избежать этого общества.
Она стала правой рукой шастать по кровати, чтобы собрать раскиданные по ней ручки.
— Обещают сделать операцию послезавтра… — она собрала ручки и положила их на тумбочку. Привычные действия в привычной обстановке, привычные эмоции.
Почему же невозможно выдавить и слова? «Потому что все уже сказано», — подсказал голос в голове, который Гилберт хотела бы заглушить.
— И что ты чувствуешь? — он выдержал некоторую паузу, прежде чем решил задать этот вопрос. Елена снова положила ладони на колени, все еще смотря куда-то в сторону.
— Тело болит, но мне держат на обезболиваю.
— Нет, Елена, — первый раскол ледяного спокойствия и абсолютного безразличия. В памяти Елены этот властный, не терпящий возражений голос вряд ли когда-нибудь исчезнет или сотрется. Мальвина помнила его, и ей казалось, что она вряд ли сможет забыть.
Но его холод, его бескомпромиссность — все это оживало, все это будто вырывало из настоящего и кидало в прошлое. Гилберт чувствовала, что она получила какую-то возможность окунуться в минувшие чувства и события. Она вновь начала ощущать эту требовательность Добермана.