Обвиняется кровь
Шрифт:
Как отвратительны и как знакомы эти грошовые приемы демагогии: пролить слезу, не испытывая и минутной печали, спрятаться за ничего не говорящий оборот «…и других», не сказав, что была уничтожена (в совокупности всего дела ЕАК) вся еврейская литература, все значительные ее представители; не сказать правды о расовом преследовании, спрятавшись за шарлатанскую формулу: «не только расовых преследований».
Чувство непроходящего стыда рождает большущее, так и не отправленное, задохшееся в согласованиях письмо Полевого, открывающееся лихой строкой: «Эх, Говард!» Весь черновик в поправках и вымарках, лгать становится все труднее, никто уже не верит фальшивым румянам Полевого. Помеченное 17 мая 1957 года, письмо снабжено еще и постскриптумом: надо же как-то объяснить свою долгую, трусливую немоту.
«P.S. Я несколько опоздал с ответом на Ваше письмо. Не приписывайте это, ради бога, свирепости „советской цензуры“. Я только что вернулся из интереснейшей поездки по стране и получил возможность ознакомиться со своей почтой».
Воистину: «Широка страна моя родная, много в ней морей, лесов и рек…»
Помог ли Полевой вдове Льва Квитко узнать, где, в какую яму ссыпан прах поэта?
Появлялось ли у него такое желание?
Мучила ли его совесть?
Покинем ненадолго зал заседаний Военной коллегии Верховного суда, отправимся на улицу Поварскую, 52, в Союз советских писателей, где, если верить Ю. Жукову, скорбят об утрате Квитко, мифического Пфеффера и других.
XVIII
«Их утрата для всех нас была трагедией», — советует отписать в Нью-Йорк Юрий Жуков. Но трагедия не живет во вводных предложениях, вкрапленных в лицемерный, лживый текст, задача которого — отвести подозрение, «будто писатели явились жертвой расовых преследований». Испытанный демагогический прием: умалить, исказить природу любой трагедии ссылкой на иную, еще более масштабную и кровавую. Задышливо бежать вперед, ни на чем не задерживаясь, не углубляясь в предмет, в промельке событий разучаясь скорбеть, сохраняя лишь в речевых стереотипах некое общее осуждение нескольких обер-палачей (вроде «банды Берии»).
Как в этой связи не вспомнить письмо Солженицына IV Всесоюзному съезду советских писателей (1967), особенно второй раздел письма, предлагавший уставно сформулировать гарантии защиты, «которые представляет Союз членам своим… чтобы невозможным стало повторение беззаконий». «Многие авторы, — писал Солженицын, — при жизни подвергались в печати и с трибун оскорблениям и клевете, ответить на которые не получали физической возможности, более того — личным стеснениям и преследованиям (Булгаков, Ахматова, Цветаева, Пастернак, Зощенко, Платонов, Александр Грин, Василий Гроссман). Союз же писателей не только не предоставил им для ответа и оправдания страницы своих печатных изданий, не только не выступил сам в их защиту, — но руководство Союза неизменно проявляло себя первым среди гонителей. Имена, которые составят украшение нашей поэзии XX века, оказались в списке исключенных из Союза либо даже не принятых в него! Тем более руководство Союза малодушно покидало в беде тех, чье преследование окончилось ссылкой, лагерем и смертью (Павел Васильев, Мандельштам, Артем Веселый, Пильняк, Бабель, Табидзе, Заболоцкий и другие). Этот перечень мы вынужденно обрываем словами „и другие“: мы узнали после XX съезда партии, что их было БОЛЕЕ ШЕСТИСОТ — ни в чем не виноватых писателей, кого Союз послушно отдал их тюремно-лагерной судьбе. Однако свиток этот еще длинней, его закрутившийся конец не прочитывается и никогда не прочтется нашими глазами: в нем записаны имена таких молодых прозаиков и поэтов, кого лишь случайно мы могли узнать из личных встреч, чьи дарования погибли в лагерях нерасцветшими, чьи произведения не пошли дальше кабинетов госбезопасности времен Ягоды — Ежова — Берии — Абакумова» [167] .
167
Из личного архива автора. — Прим. ред.
Если арест Давида Гофштейна в Киеве в сентябре 1948 года вызвал благородную попытку Максима Рыльского, одного из руководителей Союза писателей Украины, выяснить у начальства, что приключилось с поэтом-гражданином, которого переводили на русский О.Колычев, М.Петровых, Н.Ушаков, С.Маршак, Л.Озеров и сам он, Рыльский, охотно переводил его на украинский, — то первые же аресты еврейских писателей в Москве вызвали однозначно карательные акции Союза писателей. И не только против отдельных личностей, но против самого существования еврейской литературы в стране. Эго подтолкнуло создание уникальной ситуации, не случившейся ни в одной из советских республик.
Национальные литературы — как принято было именовать любую из литератур страны, кроме русской, — в конце 20-х и начале 30-х годов понесли огромный урон (и русская литература более других): достаточно взглянуть на список делегатов Первого съезда писателей, чтобы убедиться, как губительно было опустошение, нанесенное репрессиями. Едва ли не главным, определявшим тюремные и лагерные приговоры, было обвинение писателей в «буржуазном национализме». Но, убивая на Украине И.Кулика и М.Ирчана, М.Кулиша и О.Влызька, убивая лучших поэтов Грузии, у грузин и украинцев не могли отнять газет и журналов, словолитен и издательств. Кажется, что именно в репрессиях полномасштабно реализовался интернационализм: в арестах и казнях не было отказано ни одному народу и многие еврейские писатели пали тогда жертвами рядом со своими разноплеменными братьями.
В 1949 году Союз писателей, словно соревнуясь с Лубянкой, угождая Сталину, приступил к масштабной ликвидации — организационной, издательской, творческой — еврейской литературы в стране. Словно вырублен лес, весь, подчистую и повсеместно. Никто не назовет сколько-нибудь значительного поэта, прозаика, драматурга, кто не был бы схвачен службой госбезопасности. Если гнездами антисоветчины и националистической «Контры» объявлены все еврейские журналы, альманахи, газеты, театры и т. д., то как уцелеть литератору, пишущему на родном языке?
Вырублен лес, но, может быть, уцелел крепкий подлесок и Союз писателей озаботится судьбой молодых, еще здоровых идейно?
Нелепые упования.
Срочные шаги по ликвидации еврейской культуры с января 1949 года шли скрытно и открыто, по всем мыслимым направлениям. Массовый характер приняли в последнюю неделю января аресты еврейских писателей и журналистов в Москве, Киеве, Минске, Одессе и других городах. Единицы доарестовывались весной и даже летом 1949 года. Одновременно 28 января газета «Правда» публикует, как мы знаем, редакционную статью «Об одной антипатриотической группе театральных критиков», однако и наличие в этой группе русского критика и драматурга Леонида Малюгина и армянина Григория Бояджиева, и все усилия Союза писателей и партийной печати не могли скрыть антисемитской направленности кампании борьбы с так называемым космополитизмом, с «беспачпортными бродягами в человечестве». Затравленные, отовсюду изгнанные, лишенные работы и возможности печататься, мы, объявленные космополитами, не знали о масштабах арестов, не связывали какой-то общностью наши судьбы. Строя «коллективистское» государство, мы создали общество предельно разобщенное, разорванное, объединенное не высокой духовностью и моралью, а автоматизмом голосования.
«Космополиты» нужны были ЦК, да и Абакумову тоже, не в тюрьме (для тюрьмы в газетных обвинениях «безродных» было куда больше оснований, чем для ареста Зускина или Лины Штерн!), а на свободе, на «витрине позора», на манер тех осужденных китайской «культурной революцией», кого водили на привязи по улицам Пекина или Шанхая. Борьба с «космополитами» воспитывала массы, по крайней мере должна была это делать. Преступник в тюремной камере изолирован от общества, до поры до времени с него не взять барыша и процентов; бывает, что преждевременные проклятия в его адрес (как и случилось с Синявским и Даниэлем) только настораживают общество.
Пламя антикосмополитической борьбы бушевало, опаляя, а то и сжигая тысячи судеб, упований, начатых дел, обещающих дарований. В начале февраля 194 9 года Политбюро ЦК КПСС трижды — 3, 4 и 8 февраля — обсуждало вопрос об упразднении еврейской литературы. 4 февраля 109-м пунктом протокола № 67 было поручено Маленкову, Шепилову, Фадееву и всему Оргбюро согласовать вопрос с секретарями ЦК КП (б) Украины Хрущевым и ЦК КП (б) Белоруссии Гусаровым для вынесения всеобъемлющего решения.