Обвиняется кровь
Шрифт:
Какие могли оставаться сомнения у суда: Бергельсон — ярый националист! Сравнить Свердлова с Маккавеями, с библейским Соломоном, сыном царя Давида и Вирсавии! Гордость партии объявить гордостью еврейского народа; любимца Ленина посчитать всего лишь «одним из прогрессивнейших евреев» — как язык поворачивается произнести такое! Вот как выходит наружу национализм, националистический счет событиям и людям; вопреки свободно принятому новому имени Свердлова напомнить всем, что он еврей; обособить его таким образом от великого братства, случайность рождения поставить выше всего! Они только и знают, что вести свой, еврейский, отдельный счет, подсчитывать свои потери, оплакивать свои жертвы…
Ничего предосудительного, кроме происхождения и «профессии», Чепцов, надо думать, за Соломоном Мудрым не числил, не подозревал, вероятно, о его многоженстве и расточительности. Низка и оскорбительна, на его взгляд, сама попытка сравнить большевика, выдающегося деятеля партии с персонажем Библии, этого отмененного революцией собрания еврейских побасенок.
XVII
Старую интеллигенцию, не только еврейскую, судили уже три десятилетия: не Абакумов начал и не на нем кончилось мучительство.
Мыслящих людей, шагнувших в 1917 год не вполне сложившимися, ищущими, спустя время нетрудно было обвинить во всех смертных грехах. Зеленое древо истории, с буйством его переплетенных ветвей, со всей непредвиденностью живой жизни, обрубили и обтесали до гробовой прямизны. Из всех общественных сил прошлого безгрешными объявлены одни большевики. Уже во врагах числились и те, кто некогда составлял с большевиками одну социал-демократическую партию. Меньшевики, бундовцы, левые эсеры и прочие «ренегаты» революции объявлены злейшими ее врагами, а значит — врагами народа.
Для судеб еврейской интеллигенции все роковым образом усложнялось существованием в недавнем прошлом Бунда, революционной партии, то входившей в РСДРП, то расходившейся по ряду программных и тактических вопросов, в том числе и в вопросе о «национально-культурной автономии». В 1918 году Ленин (как и Сталин, написавший именно тогда брошюру «Марксизм и национальный вопрос»), полагая высшим благом для евреев России ассимиляцию, утверждал, что «лозунг национальной культуры неверен и выражает лишь буржуазную ограниченность понимания национального вопроса». Греховной, буржуазной — а в его устах буржуазность — грех тягчайший, навсегда не прощенный — Ленин, таким образом, посчитал не только «национально-культурную автономию», с почти неизбежным временным размежеванием социал-демократических сил, но и национальную культуру, без которой попросту немыслимо существование и развитие нации.
Подъем и расцвет национальной культуры есть непременное условие демократии, а тем более становления новых общественных отношений наций, входивших в Советский Союз. В августе 1913 года со страниц «Северной правды» Ленин гневно отринул шовинистический проект «национализации еврейской школы», предложенный попечителем одесского учебного округа, указав другой, желанный путь исторического развития: «В Европе евреи давно получили полное равноправие и все больше сливаются с тем народом, среди которого они живут».
Вновь — ассимиляция как неизбежность демократии, как цель и идеал для еврейства.
Одна из причин крайнего упрощения в суждениях о национальной культуре заключается в подчинении великих стратегических задач существования нации сиюминутным тактическим нуждам ведения «классовой борьбы». Все в том же, 1913 году на летнем совещании ЦК РСДРП была принята следующая резолюция: «Разделение по национальностям школьного дела в пределах одного государства, безусловно, вредно с точки зрения демократии вообще и интересов классовой борьбы пролетариата в особенности. Именно к такому разделению сводится принятый в России всеми буржуазными партиями еврейства и мещанскими, оппортунистическими элементами разных наций план так называемой „культурно-национальной“ автономии или „создания учреждений, гарантирующих свободу национального развития“».
Интересы нации без колебания приносятся в жертву «нуждам пролетариата» даже и тогда, когда Сталин ведет речь о «кавказских нациях», настаивая на том, чтобы все было жестко, диктаторски подчинено «интересам кавказского пролетариата», хотя и составляющего абсолютное меньшинство нации. Оговорившись однажды, что для «полного развития духовных дарований еврейского рабочего», как, впрочем, и татарского, необходима свобода создания еврейских школ и «пользования родным языком на собраниях и лекциях», Сталин упорно утверждает несуществование еврейской нации, более того, отсутствие у еврейства и в будущем надежд стать нацией.
На этот случай готовый согласиться даже с О. Бауэром, справедливо заметившим, что интенсивное развитие капитализма затрудняет для евреев сохранение себя как нации, Сталин торопится с резолюцией: «Короче: еврейская нация перестает существовать — стало быть, не для кого требовать национальной автономии. Евреи ассимилируются».
Поспешность подводит автора: перестать быть, существовать может только то, что существовало, было!
Напомнив, что неотвратимость ассимиляции евреев провозгласили еще Маркс в 40-х годах прошлого века и Каутский в 1903 году (специально для русских евреев), Сталин неожиданно переходит к цифровым выкладкам, определяя судьбы еврейской «не-нации» по единственному признаку: землепользования. Мол, из 5–6 миллионов русских евреев только 3–4 процента связаны так или иначе с сельским хозяйством. Остальные 96 процентов заняты в торговле, промышленности, посредничестве, в городских учреждениях и ни в одной губернии не составляют большинства. «…Такое положение, — утверждает Сталин, — подрывает существование евреев как нации, ставит их на путь ассимиляции. Но это — процесс объективный. Субъективно, в головах евреев, он вызывает реакцию и ставит вопрос о гарантии прав национального меньшинства, гарантии от „ассимиляции“».
Злосчастные «головы евреев», несогласных, добивающихся истины, — никак им не понять того, что гак очевидно и просто открылось Сталину в Вене в 1913 году: «…вопрос о национальной автономии для русских евреев принимает несколько курьезный характер: предлагают автономию для нации, будущность которой отрицается, существование которой нужно еще доказать». Культурная автономия, развивает свою мысль Сталин, «становится еще вредней, когда се навязывают „нации“, существование и будущность которой подлежит сомнению». Тут холодность и недоброжелательство, что называется, бьют в нос; уже и слово «нация» применительно к евреям берется в кавычки. Впрочем, он с издевкой пишет и о поляках и финнах, об их «мертворожденных» сеймах, неспособных повлиять на формирование наций, пишет, выказывая историческую недальновидность, свою «курьезность» в свете реальной истории ближайших десятилетий.
Я позволил себе небольшой экскурс в прошлое, ибо оно имело и имеет прямое отношение к «Судебному делу № 2354» — делу Еврейского антифашистского комитета. Больше того: драмы эмиграции, рассеяния, ассимиляции, двуязычия, всего того, чем так кроваво полнится дело ЕАК, сегодня приобрели глобальную распространенность, захватили существование многих наций.
Поистине курьезно, но следователи Абакумова прибегали, как мы убедились, и к помощи классиков марксизма-ленинизма. Добиваясь смирения арестованных, покорства их духа, следователи — воинствующие атеисты не могли полагаться на томик Нового Завета, но труды Ленина и Сталина, и прежде всего названные мною работы, должны были открыть преступникам всю тщету их усилий, их надежд на возрождение еврейской национальной культуры. Тальми сам испросил себе марксистской «живой воды». Предлагалась она и другим, благо времени для чтения у них хватало. После палочных тюремных уроков прошлое заточенных еврейских писателей, интеллигентов начинало казаться им греховным, отталкивающим, не заслуживающим снисхождения. Бедняки по рождению — только немногие из них знали в детстве достаток, — они, однако, не вправе были похвастать пролетарским происхождением. Нужда, поиски надежного ремесла, знаний, возможности учиться рано срывали их с места, гнали от родительских гнезд в люди, подальше от треклятой «черты оседлости», от земли унижения, от глухого, закрытого горизонта. Нетерпеливцы, с воодушевлением встретившие революцию, обещавшую им социальное и национальное раскрепощение; мудрецы и легковеры, мечтатели, скептики, фантазеры, кидавшиеся туда, где возникали газеты и журналы, типографии с запасом наборных еврейских литер. Честолюбцы, радовавшиеся первым книгам и еврейской аудитории, — каким отличным, исключительным, превосходным материалом оказались они для политических спекуляций озлобленного следствия! Шли годы — 1918-й, 1919-й, 1920-й, 1921-й, — менялись власти, создавались и рушились эфемерные литературные кружки, группы, писались скоротечные эстетические манифесты — литераторы всё полны веры и смятения, радостного признания перемен, надежд на свободу, но как часто они косноязычны, архаичны по языку, интеллигентски расплывчаты.