Обвиняется кровь
Шрифт:
Справки о позиции Киева и Минска кратки:
«1. ЦК КП(б)У (т. Хрущев) с предложением о роспуске объединения еврейских писателей в Киеве и с закрытием альманаха „Дер Штерн“ согласен.
2. Секретарь ЦК КП(б) Белоруссии т. Гусаров поддерживает предложение о роспуске объединения еврейских писателей в Минске».
Окончательное решение ЦК КПСС было оформлено тем же 109-м пунктом протокола:
«О роспуске объединений еврейских писателей и о закрытии альманахов на еврейском языке.
Принять предложение Правления Союза Советских писателей СССР (т. Фадеева):
а) О роспуске объединений еврейских писателей в Москве, Киеве и Минске;
б) О закрытии альманахов на еврейском языке „Геймланд“ (Москва) и „Дер Штерн“ (Киев).
Секретарь ЦК И. Сталин» [168] .
Если учесть, что вопрос предварительно обсуждался еще 3 февраля (протокол № 415 секретариата ЦК), то надо думать, что письмо Фадеева Сталину было написано в конце января, сразу же после статьи «Правды» о критиках-космополитах.
168
Центр хранения и изучения документов новейшей истории, ф. 17, оп. 118, ед. хран. № 305.
«Московское объединение еврейских писателей состоит из 45 писателей, — докладывал Сталину Александр Фадеев, — киевское из 26 писателей, минское — из 6 писателей. Основной организационный принцип, положенный в основу этих объединений, — принцип национальной солидарности — представляется ошибочным. Других литературных объединений, созданных на основе данного принципа, в Союзе писателей не существует».
Обратимся к показанию Квитко на суде в мае 1952 года, оно невольно, без намеренной связи опровергает ложь Фадеева. «Когда я пришел к Фадееву, — вспоминал Лев Квитко, руководивший до ареста объединением, — он сказал, что так как еврейская секция (тогда национальных секций, кроме еврейской, не было, а были секции поэзии, прозы, драматургии и т. д.) включает в себя все жанры — и поэзию, и прозу, и очерки и т. д., — то давайте назовем ее Объединением еврейских писателей при ССП, а ответственного секретаря назовем председателем» [169] . Именно Фадеев придумал эту реорганизацию и был крестным отцом Объединения.
169
Следственное дело, т. 2, л. 32.
Подоплека этой новой фадеевской «разборки» для начальства ясна: еврейские писатели, мол, повторяют старые бундовские трюки, стремясь к обособленности, к формированию исключительно по национальному признаку («национальная солидарность»!). Фадеев отлично знал, как мало в московском Объединении еврейских писателей солидарности, в том числе и национальной, какие споры и несогласия буквально раздирают эту полусотню писателей (особенно при малости книжных и журнальных изданий); знал, что говорить в этой связи о «национальной солидарности» бесчестно, ибо в основу этого объединения положен язык, и только язык, знал и то, что в ряде регионов страны существовали иноязычные секции и объединения, в том числе и немецкие; что в республиках почти повсеместно существовали секции или объединения русских писателей и принципом их организации также был язык, а не «национальная солидарность». Искусный демагог, он хотел с первых же фраз показать сепаратистскую обреченность еврейских литераторов, которым история не пошла впрок.
«В последнее время, — продолжал Фадеев, — деятельность объединений приобрела националистический характер. Объединения не имеют перспективы для роста писательских кадров. Произведения писателей — участников объединений не находят широкого читателя».
Глава всего писательского клана страны и одновременно член ЦК партии, он не может обойти и литературной стороны дела, творческого падения альманахов, предоставляющих «…место произведениям националистического характера».
В чем же состоят эти тяжкие националистические грехи, понуждающие бить тревогу, информировать ЦК?
«Писательница Стельмах в рассказе „Дедушкины дети“ рассказывает о старой еврейской интеллигенции, эвакуированной на Урал с Украины, при этом показу пережитков прошлого в сознании и поведении изображаемых людей писательница уделяет значительно большее внимание, нежели раскрытию ростков нового в их переживаниях и поступках; в рассказе резко выступают черты местечковой ограниченности.
Писатель Дер Нистер [170] в очерке „С переселенцами в Биробиджан“ развивает мысли сионистского характера; он говорит о Биробиджане: „Да будет снова построен дом Израиля“ и далее: „Как хорошо, что в СССР уже появились маленькие, смелые Давиды, которые должны все более активно вооружаться гордостью и достоинством Давида, его любовью к своему народу… чтобы никакие Голиафы им больше не были страшны“».
170
Дер Нистер — классик еврейской литературы, автор знаменитого романа «Семья Машбер», энтузиаст создания Биробиджана, умер в лагере в 1950 году.
Знал ли неусыпный борец за мир, постоянный оратор международных форумов интеллигенции, что «дом Израиля» — еврейская государственность, в данном случае — еврейская автономия, которую так бесстрашно сулил евреям в 1927 году всесоюзный староста Калинин; знал ли он, что тот, кто зовет евреев в Биробиджан, пожалуй, недруг сионистов? Помнил ли Фадеев, что Сталин при крайней нужде тоже заговаривал и об Антее, и о святом Александре Невском, что противопоставление в очерке Давида Голиафу дано в антифашистском контексте? Сама Библия, особенно Ветхий Завет, представлялась и нашему лидеру, верховному литературному вождю, книгой вредной, порочащей тех, кто помнит о ней и — не приведи Господь — цитирует.
«Националистические тенденции, — читаем далее в обращении Фадеева к Сталину, — проявляются также в поэтических произведениях, напечатанных в альманахах „Геймланд“ и „Дер Штерн“. В стихотворении Маркиша „Кавказ“ радостному сиянию кавказской природы противостоят скорбные переживания автора: „У подножья гор, в твоем каменном оцепенении, мне, заброшенному сюда моим горем, надо бы сидеть в трауре по уничтоженному, стертому в страданиях тысячелетию“».
Кто подсунул Фадееву эту фальшивку, переложив в косноязычную лживую прозу вдохновенные поэтические строфы «Кавказа», поэмы, а не стихотворения, поэмы, сложенной из 33 восьмистиший? Какой угодливый трус посмел подобным образом истолковать этот мощный гимн народам страны, могучему, неприступному Кавказу, о каменную грудь которого разбились орды гитлеровцев? «Сюда враги не добрались, — говорит старик-горец, — мы их от спеси отучили», и, вторя ему, автор восклицает: «В пещере старой умирай, ты, шлем стальной и крест железный!», «Наш гимн военных трудных дней летел к предгорьям неустанно, от подмосковных рубежей и до Мамаева кургана». И как гордому человеку в этот час торжества, в захватывающем мире гор, где «гора любая — отчий дом», в мире, что «…с плеч моих снимает вмиг воспоминаний тяжких бремя и вновь мне возвращает их…», как поэту не вспомнить отчей Волыни и мертвого после фашистского нашествия родного местечка. «Усопшие моей земли приснились мне в горах Кавказа, — говорит поэт, — чтобы справил тризну я сперва по ним. Чтоб не забыл в дороге».
Надо истребить в себе честь и совесть, чтобы, не проверив текста поэмы (хотя бы и в подстрочном переводе), написанной в 1948 году, так оболгать ее, причислить к националистическим произведениям это благородное, классическое по силе и чистоте выражение общности народов страны. В трезвости, при неумершем чувстве ответственности — не перед начальством, а перед литературой и самой историей — такого доноса не подпишешь.
«В стихотворении Гофштейна „Золотая осень“, — информирует ЦК Фадеев, — автор восторгается „дорогими квадратными надписями на вокзале“ (т. е. вывесками на еврейском языке). В стихотворении Гофштейна „Письмо к зарубежному другу“ пророк Иезекииль является носителем утешения для терроризированного фашистами еврейского населения и провозвестником новой жизни; автор пишет: „Слышу этот голос, и глубоко в душе становится уютно“. Поэт Веледницкий в стихотворении „У горы Арарат“ заявляет, что гора мила ему, так как она упоминается в Библии».