Обзор истории русского права
Шрифт:
Справедливость требует сказать, что в последнее время мысль проф. Дьяконова становится определеннее, склоняясь к признанию давности за единственную (правовую) основу прикрепления и вместе к признанию того, что эта давность могла возникнуть не из одной задолженности; в статье «Заповедные лета и старина» (помещением которой он почтил нас в «Сборнике статей по истории права», 1904 г., посвященном нам) он проводит параллель истории закрепощения наших крестьян и закрепощения колонов по Фюстен-Куланжу, Эсмену, Шультену, Бодуэну и др. Бодуэн, между прочим, указывая причины, почему колон, будучи свободным, засиживался на земле владельца и допускал образование давности во вред себе, говорит: «По закону (droit), конечно, колоны имели право бросить эту землю, но в действительности его удерживали всякого рода обстоятельства: привычка жить именно здесь, естественная привязанность земледельца к земле, бедность» и т. д. Приведя такие выдержки, проф. Дьяконов заключает: «Итак, в западном средневековом праве и давность и задолженность играют заметную роль в истории прикрепления сельского населения. В литературе соотношение между этими явлениями не вполне установлено. По крайней мере в числе условий для применения давности к договору аренды (см. выше), наряду с задолженностью, указываются и другие моменты, как привычка к месту поселения, злоупотребления землевладельцев» и т. д. (с. 120). Мы считаем большим несовершенством нашей историко-юридической литературы, что она должна искать поучительных выводов в других литературах, относящихся к странам, весьма отдаленным и несхожим с нашей, тогда как под руками у наших ученых огромная масса богатых параллелей в русской стране, жившей в условиях, совершенно одинаковых. Киев, Полоцк, Витебск, Могилев, Минск не за горами, и памятники истории этих стран изданы в большом числе на русском языке. Из них ясно видно, что русские крестьяне, владевшие наследственно землей со времен Витовта, а может быть и раньше – со времен дотатарских, зажиточные и не бродяги,
Высказанная в тексте мысль об Уложении, как действительном общем законе о прикреплении крестьян, встретила возражение со стороны одного историка русского права. Проф. Дьяконов («Очерки из истории сельского населения в Московском государстве XVI и XVII вв.». С. 57) говорит, что, хотя ссылка на XI, 3 Уложения «обыкновенно выставляется в подтверждение окончательного прикрепления крестьян по Уложению, но вывод оказывается неправильным». Значит ли это, что Уложение само о себе говорит неправду, что до тех пор «государевы заповеди не было, чтобы никому за себя крестьян не приимати», т. е., что уже до Уложения произошло окончательное прикрепление? Или строгий, ясный закон Уложения не установил окончательного прикрепления? Эти две мысли, хотя очень несходные, но обе принадлежат проф. Дьяконову, как увидим ниже. Первая утверждается тем соображением, что и в 1-й половине XVII в. случались взыскания владения за беглых крестьян и пени за держание беглых.
Но все предыдущие страницы книги проф. Дьяконова посвящены доказательству той истины, что и до Уложения было немало прикрепленных крестьян; за них, если они бежали и подлежали возвращению по закону, т. е. до истечения давности, конечно, платились пеня и провладение.
В частности, а) по вопросу о прикреплении Уложением подчиненных членов семьи, проф. Дьяконов говорит, что, по общепринятому мнению, мысль о прикреплении членов крестьянской семьи впервые высказана в писцовом наказе 1646 г. и проведена в жизнь Уложением. Однако, на практике задолго до Уложения дети крестьян и бобылей считаются старинными» («Очерки из ист. сельск. населения…». С. 40). Но акты, которые приводит проф. Дьяконов, говорят нечто другое, а именно: из них оказывается, что жены и дети крестьян, именуя себя старинными, заключают новые условия и делаются крепкими не в силу своего «старинства», а в силу этих условий (с. 40–41). В одном случае (1623 г.) один «старинный» крестьянин выдается владельцу в крепость потому, что он, «покинув в Троецкой вотчине отцовский двор и жеребей», жил, переходя в Шуе, Гороховце и Ярославле (с. 42). Но он покинул отцовский двор, а не отца, т. е. ушел, когда по смерти отца сам сделался главой дома. Таковы же и другие факты, кроме одного акта 1639 г. о крестьянском «сыне» Гавриле Афанасьеве, который «по-прежнему отца его бобыльству» отдан Снетогорскому монастырю. Но это исключение кажущееся: во время своих похождений Таврило сам пришел к прежнему владельцу и «ему бил челом», но затем сбежал. Таким образом выражение «по-прежнему отца его бобыльству» оказывается лишь фразою. Впрочем, автор сам замечает, что «было бы рискованно утверждать, что эта практика (прикрепление детей до Уложения) не знала отступлений, или даже, что она была господствующей» (с. 43). Если так, то нельзя было сказать того, что сказано на с. 40 книги того же автора.
Совершенно справедливо, что законы Уложения не выдуманы составителями его из своей головы, но приготовлялись предшествующей практикой, как и все узаконения Древней Руси. С этим никто не спорит. Так, например, мысль о том, что следует прикрепить без урочных лет детей, братьев и племянников крестьян, ясно выражается в писцовом наказе за три года до издания Уложения. Важно, что закон окончательно закрепил и определил известную норму. Почтенный ученый знает и утверждает, что после Уложения крепостными, или, как он выражается, «старинными» крестьянами, «становились не только записанные в писцовые книги, но и рожденные в крестьянстве» (с. 46). – Сделаем общее замечание об изъятиях из норм. Изъятия бывают всегда, но они предполагают норму. Как нет правила без исключений, так невозможны одни исключения без правила. Жизнь без норм немыслима. Если мы ограничимся тем, что будем говорить: было то-то, но было и то-то, то мы ничего не скажем, а повторим факты без особой пользы. До Уложения были урочные лета – это норма, но были и исключения; после Уложения давность отменена – это норма, но были и исключения.
б) О прикреплении бобылей Уложением царя Алексея Михайловича. Что касается бобылей, то проф. Дьяконов признает их всех прикрепленными до Уложения и, рассматривая (Журнал Мин-ва юстиции, 1900, III) наши выводы по этому предмету (см. текст с. 149), говорит: «Последний тезис дает повод к двум неправильным выводам: 1) что бобыли не были тяглецами и 2) что они не записывались в писцовые книги». Выводы действительно сделаны неправильно, и из наших слов не следуют: несомненно, что и до Уложения многие бобыли были тяглецами наравне с крестьянами (мы и указываем это там, где следует); здесь же отмечаем таких бобылей, каковые тяглецами не были и в книги не записывались. Что таковые существовали и после указов 1630–1631 гг. до Уложения царя Ал. Мих., на это есть свидетельства. Так, у проф. Сергеевича (Рус. юр. древн., изд. 1902. С. 256) приведен акт 1634 г., по которому «Петр Никитин, государев бобылек, пришлый человек, порядился жить в монастырской вотчине в крестьянах». До записи своей в крестьянство этот государев бобылек мог заниматься дворовой и даже полевой работой, но в книги, конечно, нигде не записывался. Мнение проф. Дьяконова о том, что в XVII в. бобыли были уже все тяглецы, не встретило признания: проф. Сергеевич правильно заключает, что и в XVII в. не все бобыли были тяглые. Он же замечает, что речь может идти не о бобылях вообще, а лишь об отдельных видах их. Вопрос остается только о том, какой вид бобылей надо считать типическим, т. е. таким, которому в точном смысле принадлежит название бобыльства. Это, конечно, не бобыли-тяглецы, которые в сущности уже перешли в крестьянство и лишь по старой памяти носят название бобылей; это крестьяне на неполном тягле (о смешении понятий крестьянин и бобыль, причем и крестьянин мог быть непашенным и бобылек сидеть на пашне, см. у г. Шумакова: «Темные пункты истории русского права»). Истинный смысл бобыльства до сих пор жив в народном языке и быту: бобыль – человек бездомный, безродный, бессемейный, неимущий. Г. Шумаков делает сближенье между изгоем и бобылем: «Бобыли – преимущественно пришлые, выбитые из своей колеи люди». Такое же понятие дает и сам проф. Дьяконов в своих «Очерках», говоря: «Бобыль непашенный, безземельный человек… Дворовый бобыль – типическая и господствующая форма бобыльства» (см. также его разбор сочинения г. Гурлянда: «Ямская гоньба». С. 21). Многие из бобылей примкнули к крестьянству, многие пошли в холопство, некоторые, при удаче, в посадские люди и в служилые (низших служб: в казаки, солдаты), но немало их оставалось в качестве вольных гуляющих людей, не приуроченных к другим состояниям. Те из них, которые проживали в селах, были прикреплены Уложением царя Ал. Мих. Прежде в писцовые книги попадали бобыли-тяглецы и этим теряли право перехода; теперь прикрепляются бобыли в точном смысле, т. е. не занимавшие никакого тягла. О них и идет речь у нас здесь. – Понятие о бобылях, как «вольных людях», в положении равном с подчиненными членами семьи (до окончательного прикрепления тех и других по Уложению) не нами измышлено: оно точно выражено в актах 1-й половины XVII в., например, в наказе Обонежскому приказчику дворцовых волостей 1612 г. читаем: «Старых крестьян из тех погостов никуда не выпущати и возити их из-за государя никому не давати, а за государя в те погосты крестьян до государства указу, ни из-за кого не возити же опроче вольных людей, а будет которые крестьяне – от отцов дети, и от братьев – братья, и от дядь племянники, и бобыли и иные какие вольные люди похотят взяти пустые выти в жило и на лготу, – и ему тех людей на пустые выти на пашню в жило и на лготу сажати». Хотя этот акт относится ко времени до указов 1630–1631 гг., но в нем исчислены те категории вольных людей, на которых означенные указы простираться не могли.
в) По мнению проф. Дьяконова, давность исков о беглых крестьянах, уничтоженная Уложением, отнюдь не имела безусловного значения и до издания Уложения; здесь он опять говорит об изъятиях, и прежде всего ссылается на следующее выражение челобитья дворян 1641 г.: «А в прежних годах и при прежних государех в тех беглых крестьянах урочних лет не выбывало». Мы считаем такое заявление дворян неправильным (Хрестоматия по истории русского права, III. С. 154.). Но автор спрашивает: «Как могли служилые люди в челобитьи на имя государя сослаться на небывалый и заведомо ложный факт» (с. 67)? Однако, как же в самом деле? «Урочные года» несомненно были установлены в 1597 г. и существовали в 1641 г., а дворяне пишут, что их не было. Неужели они лгут заведомо? Если они лгут, то мы невиноваты. Но говорить (или писать) неправильно не значит непременно заведомо лгать: можно и ошибаться добросовестно. В данном случае дворяне не лгали, даже не ошибались. Они вспомнили догодуновскую старину, когда действительно урочных лет, т. е. сроков, не было (это не значит, что не было давности), и, говоря о «прежних государях», имеют в виду государей до Ивана Грозного включительно и не оговариваются на счет преемников его. Старина не особенно большая: до 1641 г. прошло только 44 года; помнить можно. – Таким образом этот факт
г) С другой стороны, проф. Дьяконов утверждает (с. 63), что «Московское правительство и с отменой урочных лет (в Уложении) вовсе не отказалось от применения начала давности к искам о беглых крестьянах». Такое явное противоречие закона самому себе (отмену давности и допущение ее) он видит в том, что Уложением запрещено давать суд в беглых крестьянах и бобылях, если в писцовых книгах они записаны беглыми, ибо владельцы «во многие годы о тех своих крестьянах ни на кого государю не бивали челом» (XI, 5). В самом деле, неужели две статьи (2 и 5), стоящие почти рядом, так откровенно противоречат одна другой? Конечно, нет. Новый порядок закрепощения, начинающийся с Уложения и им установленный, не мог получить обратного действия. Помещик, который до издания Уложения провладел крестьянином более 10 лет, вообще «до тех писцовых книг», и признавал за собой полное право на этого крестьянина, с издания Уложения тотчас терял бы это право, уже приобретенное им на основании прежних законов. Уже Судебник царский знает, что закон обратной силы не имеет, а потому необходимо было отделить в законе новый порядок от старого. О том и говорит ст. 5-я XI Уложения, отнюдь не противореча ст. 2. Но это есть мера единовременная, а не установление вновь давности на будущее время. Такая же единовременная мера установляется в XIX, 5, по которой, при отписке слобод к посадам, допускается возвращение владельцам их старинных крестьян; она вовсе не имеет отношения к делу, ибо такие крестьяне не бежали, а отписаны по распоряжению правительства. Мало имеют силы и другие примеры отступления от начал Уложения, именно указ 1682 г. о невыдаче беглых крестьян, записавшихся в военную службу вукраинных городах, и указ 1685 г. о невыдаче их из дворцовых слобод. Все это специальные узаконения в изъятие из общего закона в интересах государства.
М. О судебнике царя Феодора Иоанновича
Несколько лет тому назад в Архиве Министерства иностранных дел, в Москве, найден памятник, носящий название Судебника Феодора Иоанновича и признанный издателем его за действительный кодекс, вышедший из рук законодательной власти (Земского собора), но не опубликованный, а другими признанный за проект кодекса, представленный законодателю. Нами тогда же этот памятник был рассмотрен и результаты нашего исследования напечатаны в особом сочинении; результаты эти таковы: 1) это не законодательный памятник, т. е. не кодекс, рассмотренный законодателем, и не проект кодекса; 2) это – памятник литературный, составленный в конце XVI в. неизвестным грамотеем на севере России (в Двинской стране); 3) он составлен по Судебнику царскому с добавлением двух дополнительных статей к нему без внимания к прочим многочисленным законам, появившимся при Грозном (после изд. царского Судебника) и при царе Феодоре Иоанновиче; 4) составитель принадлежал к числу самоучек-начетчиков, которых было так много на севере России, и который весьма часто не понимал смысла своих источников; он переводил статьи царского Судебника и дополнительных указов на свое простонародное северное наречие и произвольно распространял их текст; 5) целью работы было приблизить язык законов к местному народному пониманию и дополнить тем, что казалось необходимым для тамошнего крестьянского (вообще сельского) обывателя; 6) эти дополнения он брал из местного обычного права. – После издания нашего исследования появились в печати заметки о том, что среди актов, относящихся к той же северной местности, нашлись судебные решения (земских крестьянских судов) со ссылками на (мнимый) Судебник царя Феодора Иоанновича, что может навести на мысль об официальном (законодательном) значении этого памятника. Для отстранения этой последней мысли достаточно сказать, что в правительственных актах нет ни одной ссылки на него до самого издания Уложения; наоборот, когда в XVII в. Приказы один у другого справлялись о прежних законах, то получали между прочим выписи из царского Судебника, буквально сходные с нынешним известным его текстом, а не в том измененном (и искаженном) виде, какой находим в мнимом судебнике царя Феодора Иоанновича; например, в 1627 г. декабря 28 Поместный приказ запрашивал Московский Судный о законах насчет родового выкупа и получил в ответ правильную и точную выписку 85-й статьи царского Судебника, именно той статьи, которая совершенно искажена составителем судебника царя Феодора Иоанновича (см. Указн. кн. Пом. приказа IV, 8, по нашему изданию). – Каким же образом объяснить ссылки на этот памятник в судебных актах? Повторяем, что судьи, пользовавшиеся им, крестьяне северной России (ближайших местностей). Надо иметь в виду, что не только крестьянские судьи, но и центральные Приказы в Москве не всегда имели у себя все существенно важные законы (иначе, зачем было Судному приказу посылать выписку из Судебника в Поместный приказ?); можно ли допустить при этом, что каждый земский судейка был снабжен экземпляром Судебника царского? При тогдашней дороговизне рукописей и малой распространенности юридического образования, совершенно естественно допустить, что крестьянин-судья, запасшийся по соседству рукописью своего земляка с названием судебника, пользовался ею, нимало не сомневаясь, как книгой законной. Далее, надо иметь в виду, что ссылка на Судебник царя Феодора Иоанновича касается таких положений, которых нет в царском Судебнике, а есть в так называемом Судебнике царя Феодора Иоанновича, именно по вопросам, близко касающимся сельского хозяйства. При недостатке же законов допускалось субсидиарное пользование всякими сторонними источниками даже в центральных московских приказах: так, Разбойный приказ выписывал и применял статьи Литовского Статута, не будучи уполномочен на то законодательной властью.
Часть вторая
История русского уголовного права, гражданского права и процесса
История русского уголовного права
1) Понятие об уголовном праве и его отличительные черты. – Уголовным правом называется право государства карать за преступления и проступки. – Черты, определяющие понятие преступления, суть субъективные и объективные. Первые предполагают в деятеле присутствие сознания и злой воли. Присутствие сознания имеет свои степени: возможно временное потемнение сознания (состояние аффекта) и более или менее полная потеря его (душевные болезни). Сверх того, полнота сознания развивается в человеке вместе с возрастом. Подобным же изменениям подлежит и деятельность воли: возможно сознательное нападение на чужое право, но без злой воли; таковы состояния крайней необходимости, необходимой обороны и состояние принуждения. На изложенных чертах основывается учение о вменении в уголовном праве. – С объективной стороны уголовное право отличается от других сфер права не с такою ясностью. Преступному нападению могут подвергнуться всякие правовые нормы, но лишь нападение наличные права (не по уполномочию со стороны государства), т. е. на жизнь, здоровье, честь и свободу лица, всегда относится к сфере уголовной. Что касается до прав имущественных, то они могут быть объектом как уголовной неправды, так и гражданских притязаний; здесь уголовная сфера может быть определена только указанными субъективными признаками (т. е. если деятель сознательно нападает на чужое право). Уголовными карами ограждаются также права непосредственно самого государства и других союзов, которые оно поддерживает. – Наказание есть возмездие, налагаемое за преступление государственной (судебной) властью; в то же время преступник отвечает и перед частным (потерпевшим) лицом по мере нанесения ему вреда. – По указанным чертам понятий о преступлении и наказании различаются свойства уголовного права как по национальностям, так и по периодам развития уголовного права у всякого народа. Так, одним народам более свойствен объективный взгляд на преступление, т. е. оценка его по мере нанесенного вреда. У древних и германских народов находим множество случаев суда и наказания животных и неодушевленных предметов за вред, нанесенный ими человеку; у славянских народов не встречаем вовсе подобных случаев; здесь весьма рано (сравнительно) преступление оценивается по количеству злой воли деятеля. Принципом наказания у одних народов остается воздаяние злом на зло («око за око, зуб за зуб»), у других – воздействие на преступную волю с целью произвести в ней реакцию. У одних народов более и дольше преобладает в наказании интерес частного потерпевшего лица; у других больше и раньше берет перевес начало государственной кары.
2) Периоды истории уголовного права обыкновенно различаются по свойствам наказания, именно: 1) период мести и частных композиций;
2) период устрашающих кар; 3) период наказаний, основанных на вменении. Те же три периода различаются и в истории русского уголовного права, совпадая с тремя периодами истории государственного права, именно: уголовное право Русской Правды, уголовное право Московского государства и уголовное право Империи. По этим эпохам изменяются не только свойства наказания, но и понятие о преступлении.