Обзор истории русского права
Шрифт:
В древнейших Уставных грамотах севернорусских стоит следующее постановление «о самосуде», как самостоятельном преступлении (Двин. Уст. гр., ст. 6): «А самосуд то, кто, изымав татя с поличным, да отпустит, и себе посул возмет, а наместники доведаются по заповеди, ино то самосуд, а опричь того самосуда нет». Русская Правда взыскивала за самовольное наказание вора, здесь содержится запрещение самовольного освобождения от наказания, в чем нельзя не видеть дальнейшего успеха уголовных понятий, вопреки мнению Б.Н.Чичерина, который полагает, что и в эту эпоху общество прикрывает преступников, а правительство преследует преступления лишь ради доходов (и потому система кормления наместников принесла будто бы громадную пользу) [109] . Запрещение самосуда вызвано, очевидно, не финансовыми целями государства, а сознанием государственного вреда преступлений. Запрещение мировых по делам о татьбе с поличным не следует понимать совершенно буквально, т. е. в том смысле, что по всем прочим преступлениям мировые оставались позволенными; мы уже знаем, что под татьбой подразумевались и многие другие имущественные преступления (разбой, грабеж). Однако, нет сомнения, что такое раннее запрещение мировых относилось преимущественно к татьбе и притом только к преступникам «ведомым», как именно говорят о том последующие узаконения. Уставная книга разбойного приказа редакции 1566 г. постановляет, что, если кто начнет иск перед губными старостами против разбойников и «татей ведомых», а затем предъявит старостам мировую, то такая мировая не имеет силы, а обвиненных судить «для земских дел, чтобы лихих вывести». Редакция 1617 г. той же книги назначила уже уголовное наказание за такие мировые (см. Уст. кн. разб. прик., ст. 41 иУк. кн. зем. прик., IV). То же повторено в Уложении (XXI, 31) и в Новоуказных ст. 1669 г. По отношению к преступлениям против личных прав и к лицам, не имеющим репутации заведомых воров и разбойников, мировые допускались
109
Что финансовые расчеты при этом имеют свое удельное (не исключительное) значение, в этом не может быть сомнения: древние цели наказания (см. выше) не скоро уступили место карательным задачам государства.
Период второй. Уголовное право Московского государства
Общая характеристика и движение уголовного права в московском государстве
В Московском государстве русское уголовное право вступает в период устрашающих кар: преступление окончательно понято как деяние противогосударственное; значение лица (потерпевшего) и общины в преследовании преступлений и наказании постепенно ограничивается государством. Но государство действует еще, как частный мститель, стараясь воздать злом за зло, по возможности, в равной, если не в высшей степени, имя в виду и другую цель – устрашить еще не совершавших преступления; поэтому наказания принимают вполне уголовный и весьма жестокий характер.
Эти общие черты являются, однако, не сразу и не остаются неизменными в течение всего периода. В нем надо различить эпоху Судебников (XVI в.) и эпоху Уложения (XVII в.). Судебник царский объявил закон единственным источником права (Судебник царский, ст. 97), а потому нужно было ожидать, что здесь установится понятие о преступлении, как нарушении закона, и сразу получит силу принцип nullum crimen sine lege. Однако, в действительности в самом законе определяется далеко не вся сфера деяний, признанных на практике преступными и подлежащих наказаниям; такова почти вся область политических и религиозных преступлений, множество преступлений против порядка управления – финансовых и полицейских (например, подделка монеты, караемая со времен в. кн. Василия Ивановича), несколько видов имущественных преступлений [110] . Сверх того, почти вся уголовная сфера была предоставлена народной совести: преступниками собственно признаются ведомые лихие люди, а такими людьми признаются, по приговору общества, люди, хотя бы не уличенные ни в каком отдельном преступном деянии: «Скажут в обыску про них, что они – лихие люди, а лиха про них в обыску именно не скажут, – и старостам тех людей по обыску пытати: не скажут на себя в разбое… и старостам тех людей по обыску посадити в тюрьму на смерть». (Белозер. губн. гр. 1571 г.). В Уложении эта черта отпадает (повальный обыск является одним из многих судебных доказательств). Таким образом, уголовное право судебников (особенно 1-го) оставляет почти неприкосновенной роль общин в оценке преступных деяний. Преступление, лихое дело, совершаемое людьми, неопороченными обществом, подлежит наказанию, но гораздо меньшему. В губных учреждениях предоставлено населению преследование и казнь преступников, как право и как обязанность его перед государством. Этим, между прочим, объясняется полное отсутствие в судебниках определения условий вменения, хотя само собой разумеется, что осуждение людей, не уличенных ни в каком отдельном факте преступления, основывается не на материальном вреде от их деяний, а на внутренней оценке их нравственной испорченности. Напротив, в Уложении находим, хотя и несовершенные, но обильные указания на условия вменения.
110
Круг деяний наказуемых определяется в судебниках шире, чем в Русской Правде и в уставных грамотах; кроме преступлений частных, церковной татьбы и крамолы, сюда включаются и несколько видов преступлений по службе: подлог, умышленное неправосудие, взяточничество и несколько видов преступлений против порядка суда и управления (лжесвидетельство, ябедничество). Среди частных преступлений специализируются такие виды их, о которых молчала Русская Правда, именно: мошенничество, грабеж, подмет, кража людей, убиение господина. Но только в Уложении классификация преступлений является полной (всключая преступления религиозные, политические и др.).
В числе наказаний денежные штрафы, продажа и пени остаются в судебниках, хотя и уступают преимущество уголовным, между которыми преобладает смертная казнь (почти за всякое преступление, если преступник ведомый лихой, равно при первом рецидиве и при поличном); здесь же в первый раз узаконяются торговая казнь (битье кнутом), тюремное заключение (большей частью как мера охранительная) и порука. Судебники не знают членовредительных наказаний (хотя в современных им памятниках – губных грамотах – они есть, а равно – изгнание в форме выбития вон из земли: см. губную грамоту Кириллова монастыря 1549 г.). В Уложении и новоуказных статьях система наказаний становится исключительно карательной, направленной между прочим к устрашению. Права потерпевшего на вознаграждение с осужденного преступника хотя уступают в судебниках праву государства на применение к нему наказаний (если преступник осужден на смерть, а у него не будет имущества, чтобы вознаградить потерпевшего, то уже 1-й Судебник запретил выдавать его истцу для отработки долга, а велел казнить его смертью; Суд. 1497 г., ст. 8, 11; Судебник царский, ст. 55), но еще принимаются во внимание: осужденный за первую татьбу, при несостоятельности, выдается истцу головою до искупа (Суд. ц., ст. 55). Уложение отменяет такую выдачу (XXI, 9). Право наложения наказания и освобождения от него определяется в эпоху судебников (особенно 1-го) так же, как и в предшествующую, т. е. преследование преступлений против личных прав (в частности – убийства) вполне предоставлено частному потерпевшему, т. е. ведется обычным обвинительным процессом, а, следовательно, подлежит прекращению по мировой на всех стадиях. Наказание за убийство ограничивается уплатой за голову в пользу родственников убитого и пошлины в пользу наместника. В 1539 г. по делу об убийстве Пронякина Нееловыми великий князь приговорил: доправить в пользу жены убитого за голову 4 руб., долгу убитого 1 руб. и заграбленных убийцами 2 руб., а судье великий князь велел взять на ответчиках пошлину по их уставной – Медынской грамоте, а если нет грамоты, то по Судебнику. В случае несостоятельности обвиненный отдается истцу головой до искупа, как именно и было в данном случае. Само собою очевидно, что частный истец мог простить долг, и тогда для обвиненного оставалась лишь обязанность уплатить пошлины наместнику (см. Рус. ист. библ. Т. II. № 186). – В эпоху Уложения (Уст. кн. разб. прик., ст. II; Уложение XXI, 69–72) за убийство умышленное полагается уже смертная казнь, за непредумышленное – тюрьма (для детей боярских) и кнут (для крестьян и др.). О мировых по таким делам закон молчит (о мировых по делам о татьбе и разбое см. выше).
Прочие черты различия двух эпох будут указаны при рассмотрении отдельных вопросов о преступлении и наказании.
а) Преступление
С конца XVI и в XVII в. государство окончательно принимает на себя прежнюю роль частных лиц и общин в преследовании преступлений, обращая те и другие в свои орудия для означенной цели: соседи обязаны давать помощь жертве преступления (Уст. кн. разб. прик., ст. 25); село и деревня, куда приведет след, обязаны его отвести, под угрозой наказаний (Там же., ст. 26); обыскные люди обязаны указать воров и разбойников в своей общине, если они есть, под угрозою битья кнутом, если после таковые сыщутся (Там же., 27); сотня, улица, волость, село или вотчина, если, поймав разбойника, не представят его в губу (к суду), подвергаются имущественному взысканию (ibid., 28). Таким образом древнее соотношение карательных прав государства и общин переходит в групповую ответственность общин перед государством. Это, однако, еще не может быть признано одним из случаев применения наказания к людям невинным: общины несут ответственность за действительную вину – неисполнение своих полицейских обязанностей [111] .
111
Вообще «индивидуальность» наказаний, т. е. применение их только к лицам виновным, есть такое примитивное начало, что его признание можно видеть еще в периоде мести, когда она стала институтом закономерным; тогда (в Русской Правде и договорах) нет ни малейших следов применения мести к родственникам преступника. Но семейные, родовые и общинные союзы в древнее время представляли теснейшие корпорации в имущественном отношении, а потому при наложении денежных штрафов взамен мести и при потоке платились и союзы, к которым принадлежал преступник (чем впрочем, достигалась и уголовная цель); сверх
Итак, в древнем праве мы не находим вовсе принципа наказания невинных людей (наказание 10-го при совершении преступления массою, например, при бунте, есть освобождение от наказания 9/10).
Взяв на свою обязанность преследование и оценку преступных деяний, государство должно было в законе определить условия вменения, что оно и делает в Уложении и Новоуказных статьях, хотя крайне несовершенным образом.
а) Уголовная ответственность распространена на всех, в том числе на холопов (Уст. кн. разб. прик., ст. 13); господин отвечает (отнятием поместья) за непредставление к суду своих холопов и крестьян-преступников даже в том случае, если наложит на них наказание сам (Там же и Уложение XXI; 79).
б) Прямого закона о возрасте в уголовном праве и теперь нет; но в Новоуказных статьях есть ссылка на постановление кормчей, по которому от уголовной ответственности освобождаются отроки до 7 лет и «бесные», т. е. сумасшедшие.(Новоук. ст. 1669 г., ст. 108). Несовершеннолетние свыше 7 лет подлежали уголовному преследованию; но за преступления, подлежавшие смертной казни, подвергались другим смягченным наказаниям.
в) Психические болезни и неправильное устройство органов сознания также не определяются в законе (кроме сейчас упомянутого); практика, хотя и сознавала важность этого условия вменения, но допускала иногда суд и смягченное наказание для лиц, не имеющих его: «Оска Мосеев пытан… он, Оска, глух и нем, дураковат и не в уме»; судья приговорил: бить его кнутом и освободить на чистую поруку (уголовное дело 1697 г.).
г) Степень участия в деянии сознания и воли деятеля уясняется в законе более подробными чертами, чем прежде: так, имеющий «нарядные письма» (подложные документы), не ведая того, что они сделаны воровски, не подлежит наказанию (Уложение IV, 4). – Различие умышленного и непредумышленного деяния выражено ясно в отношении к убийству: «убийца пытают: которым обычаем убийство учинилось – умышленьем ли, или пьяным делом – неумышленьем (в драке)», за первое полагается смертная казнь, за второе – кнут или тюремное заключение (Уст. кн. разб. прик. 1625 г.). – Но неправильный язык заимствованных источников иногда вводит Уложение ц. Ал. Мих. в непоследовательность, например: «А будет кто с похвальбы, или с пьянства, или умыслом наскачет на лошади на чью жену, и лошадью ее стопчет или повалит, и тем ее обесчестить, или ее тем боем изувечить… велеть его бить кнутом нещадно» (XXII, 17); если потерпевшая от того умрет, то его казнить смертью; но если «такое убийство учинится от кого без умышления, потому что лошадь… разнесет и удержать ее будет не мощно, итого в убийство не ставить инакания… не чинить» (Уложение XXII 17, 18). Здесь смешаны умышленное деяние с неумышленным, а это последнее с случайностью, но такие обмолвки закона не выражают действительного его смысла. К случайности применена также неосторожность (ненаказуемая): «…будет кто, стреляючи из пищали или из лука по зверю, по птице, стрелой или пулькой убьет кого за горою, или за городьбою, или кто каким-нибудь обычаем убьет ненарочным делом, без умышления: и за такое убийство никого смертью не казнить и в тюрьму не сажать, потому что такое дело учинилось грешным делом, без умышления» (Уложение XII, 20). Наказуемая неосторожность иногда смешивается с умыслом, благодаря той же неправильной редакции заимствованных источников: если кто произведет лесной пожар «по недружбе», или если такой пожар произойдет «по небрежности» пастухов, раскладывающих огонь, то полагается пеня, которая не взыскивается, если пожар произведен «без хитрости». (Уложение X, 223). Вообще разделение деяний на «умышленные и бесхитростные» не выражает действительного взгляда на предмет, изложенного московским законодательством еще в Уст. кн. разб. прик. Византийские источники, с которыми справлялись тогда постоянно, содержат в себе следующее точное определение: «Убийства суть ово вольные (умышленные), ово невольная (случайные), ово близ вольных» (непредумышленные).
д) Условия необходимой обороны изложены следующим образом в статьях, заимствованных из Литовского статута (ст. 19): кто убьет другого, обороняя себя, а прежде не был в ссоре с убитым, тот должен немедля известить в съезжей избе воеводе; здесь, принеся присягу, освобождается от наказания. Уложение, не повторив этого, дало свое определение: кто при нападении на его дом, обороняя себя и свой дом, убьет кого-либо из нападавших, тот должен представить побитых к судьям, которые производят сыск; результатом сыска может быть безнаказанность деяния (Уложение X, 200). Кроме этого основного условия (проверки судом), при обороне требуется настоятельность опасности, но не требуется соразмерность средств обороны с целями нападения (если кто, в присутствии суда, поссорясь с соперником, начнет его бить, а тот, обороняясь, его убьет, то не подлежит наказанию; Уложение X, 105): допускается убиение при обороне как жизни, так и собственности: позволяется убить вора с поличным на своем дому и во время погони за ним, когда вор «учнет дратися» и «изымать себя не даст» (Уложение XXI, 88 и 89). Что здесь разумеется не самоуправство, а оборона, доказывается тем, что, если кто, поймав вора, станет его пытать, то платит татю бесчестье и увечье. Оборона чужих прав не только дозволяется, но и вменяется в обязанность соседям и слугам (Уложение XXII, 16, 22), точно так же оборона прав государственных – всем гражданам (кто догонит изменника и убьет его, тот получает награду; Уложение II, 15).
е) К учению о состоянии крайней необходимости относится постановление о безнаказанном истреблении чужих животных при защите от них (Уложение X, 283), причем, как признак действительной крайности, указывается на то, что животное убито «ручным боем, а не из ружья».
ж) Соотношение воли нескольких деятелей в одном преступлении излагается гораздо полнее, чем в памятниках 1-го периода. В отношениях интеллектуального виновника (подустителя) к физическому (исполнителю) различается приказание господина своему слуге, которое не освобождает последнего от наказания, но смягчает его; слуги, произведшие «наругательство по наученью господина», подвергаются битью кнутом, а слуги, совершившие это преступление «собою, не по чьему научению», подлежат смертной казни (Уложение XXII, 12). Во всех остальных отношениях исполнитель наказывается или в равной мере с подустителем (Там же, 7, 26), или в высшей, хотя бы подуститель был начальником исполнителя (Уложение X, 12: «который дьяк… велит судное дело подьячему написать не так, как в суде было… дьяку учинить за то торговую казнь – бить кнутом… а подьячего казнить – отсечь руку»). При сообществе («скоп и заговор») Уложение различает главного виновника – совершителя преступления, и его «товарищей»: за убийство при наезде – смертная казнь, «а товарищей его всех бить кнутом» (Уложение X, 198). В таких преступлениях, которые могут быть совершены по способу разделения труда (подделка монеты), закон уменьшает наказание каждого сообщника сравнительно с той степенью наказания, которой подвергался бы виновник, если бы он один совершил все составные элементы преступления. Пособничество, именно указание средств для совершения преступления («подвод») и устранение препятствий при его совершении («поноровка»), наказывается наравне с совершением самого преступления: «указ им чинити так же, как разбойником» (Уст. кн. разб. пр., ст. 31; Уложение ц. Ал. Мих. XXI, 63). – Прикосновенность в некоторых видах своих также сравнена по тяжести с самым преступлением: так, «стан», т. е. постоянное пристанодержательство и «приезд», т. е. доставление временного убежища разбойникам, караются наравне с разбоем (Уст. кн. разб. пр., ст. 30); напротив, «поклажей», т. е. прием на хранение вещей, добытых преступлением, и покупка таких вещей ведут лишь к отдаче на поруки или к тюремному заключению (Там же, ст. 32 и 34; Уложение XXI, 64). Различные виды укрывательства преступников от судебной власти переходят уже в самостоятельные преступления (Уложение XXI, 19, 20, 77, 78, 79, 80, 83, 84): «А будет кто таких воров (татей, игроков, грабителей), видя где, не изымает и в приказ не приведет, а изымать было их мощно… и на тех людях имати заповеди по полтине» (Уложение XXI, ст. 15). Недонесение о преступлении имеет огромное значение в разряде преступлений политических, именно оно наказывается наравне с самым преступлением, если виновными в нем оказывались ближайшие родственники преступника: жена, дети, отец, мать, братья родные и неродные, дяди и др. (Уложение II, б и 9) – закон идущий прямо вразрез с психологическими началами уголовного права, но объясняемый полицейскими целями, ибо замыслы преступника всего ближе известны его семье и родне.