Обзор истории русского права

Владимирский-Буданов Михаил Флегонтович

Субъект преступления. Благодаря указанной выше этнографической особенности русского права, уже в период мести мы находим явственные, хотя и несовершенные признаки уголовного вменения. Преступником может быть только лицо, обладающее свободной волей и сознанием. Злодеяния, совершаемые холопами, не считаются преступлениями, и не влекут на деятеля уголовных взысканий: «Если ворами окажутся холопы, которых князь продажей не казнит, потому что они не свободны, то вдвое платить истцу за обиду» (Кар. 43); но «если с ними свободные крали или хоронили (украденные вещи), то те подлежат княжеской продаже» (Кар. 132). Ответственным лицом перед потерпевшими является господин холопа, который или выкупает холопа, или выдает его лицом потерпевшему. Исключение из этого (впрочем, мнимое) составляет удар, нанесенный холопом свободному мужу, за что, по законам Ярослава, оскорбленный мог убить его; но сыновья Ярослава уставили на куны (установили денежный выкуп) с правом схватить холопа-оскорбителя и бить его, но не убить (см. 16. Кар. 76). Во всем этом нет никаких следов уголовных взысканий (княжьей продажи); напротив, если господин такого холопа укроет его у себя (не выдает), то платит 12 гривен уголовной продажи. – Русская Правда молчит о возрасте при уголовном вменении; но об этом молчат памятники законодательства вплоть до 2-й половины XVII в. (кроме Судебника Казимира); отсюда нельзя, однако, заключить, что уголовные взыскания применялись одинаково и к малолетним всякого возраста; напротив, это именно немыслимо при применении мести. – При совершении правонарушений всеми прочими, т. е. лицами дееспособными, в каждом отдельном случае требуется присутствие сознания неправоты действия. Так, в случае потери вещи или бегства холопа, стороннее лицо, нашедшее вещь, или принявшее беглеца, если не знает о потере или бегстве, может добросовестно владеть вещью; но если собственник «заповедал» о продаже (закон предполагает, что такая заповедь должна сделаться общеизвестной в своем миру в течение 3-х дней), то всякий, удерживающий у себя чужую вещь, обращается уже в преступника и подлежит уголовному штрафу (Кар. 22 и 27). «Если холоп бежит и господин его заповедает, а кто-либо слышавши, или ведая, или зная даст ему хлеба или путь ему покажет, то платит за холопа 5 гривен» (Кар. 123). Здесь хотя

разумеется не уголовный штраф, а частное вознаграждение, но обязательство платить его возникает из делитка. Точно так же для бытия преступления считается необходимым элементом злая воля деятеля, например: «кто злонамеренно (пакощами) зарежет коня или скотину, то платит продажи 12 гривен, а за ущерб хозяину платит урок – гривну» (Кар. 98). Количество злой воли предполагается гораздо большим при истреблении, чем при татьбе тех же самых вещей: за кражу скота полагается уголовного штрафа 3 гривны, т. е. вчетверо меньше. Элемент злой воли с особенной ясностью выступает при оценке неисполнения гражданских обязательств: «если кто будет взыскивать на другом долг, а тот начнет запираться, то в случае окажется, что он злонамеренно (обидя) не возвращал ему денег, виновный платит за обиду 3 гривны» (Ак. 14). Должник, набравший мошеннически (полгавши) чужих денег и скрывшийся от кредиторов, рассматривается, как вор (Кар. 133). Вообще в этом отношении Русская Правда различает случайную несостоятельность (если товар, взятый в долг, погибнет от кораблекрушения, от неприятельских войск или от пожара), несостоятельность, возникшую из порочности (culpa) должника (пропьется), и несостоятельность злостную (dolus); первый случай рассматривается как деяние невинное («якоже пагуба от Бога есть, а не виноват», Кар. 68). Такое распространение уголовных понятий на сферу обязательственного права подало повод Чебышеву-Дмитриеву сказать, что в Русской Правде не гражданская неправда покрывает собой уголовную, а наоборот; но это другая столь же ошибочная крайность. – Сознание и воля деятеля могут быть временно парализованы, вследствие чего деяние теряет свой преступный характер; в первом отношении является так называемое состояние аффекта: «если кто ударит другого батогом… а оскорбленный, не стерпевши того, ткнет мечом, то вины ему в том нет» (Кар. 21). В этом именно лежит первоначальное основание права мести. Такое состояние нельзя смешивать с состоянием необходимой обороны: последнею предупреждается преступное нападение, а в первом карается уже совершенное. Что касается необходимой обороны, то это такое состояние, при котором для лица не остается выбора законных средств защиты своего права, когда ему угрожает преступное нападение. Выше было упомянуто о праве хозяина убить вора на месте преступления. Если таковое право дается безусловно, то это не что иное, как месть. Во 2-й Русской Правде (Ярославичей) содержится два постановления о том весьма различные: по первому (Ак. 20) – «если убьют огнищанина или тиуна у клети, или у коня, или у скотины, то убить его как пса», т. е. без ответственности за то; никаких ограничительных условий не постановлено. Напротив, по другому постановлению той же Правды (Ак. 28), позволяется убить (всякого вора) на своем дворе, или у клети, или хлева, но если додержать вора до света, то вести его на княж двор (к суду); если же убьют вора тогда, когда люди видели уже его связанным, то должны платить за него (уголовный штраф). Один из списков Русской Правды к этому прибавляет, что можно убить вора только на своем дворе, а если поднимут ноги (убитого) уже за воротами, то платить за него. Пространная Правда (Кар. 37) предоставляет право убить вора не только на дворе, но и повсюду, с прочими прежними ограничительными условиями, назначая плату на незаконно убитого вора в 12 гривен (продажа, а не вира). – Из изложенных постановлений видно, что позволялось убивать ночного вора, но именно такого, который не сдается, и не такого, который бежит. Это совершенно согласно с тем, что было постановлено и русскими и греками в договоре Олега, и есть не что иное, как необходимая оборона (вор, который в состоянии сопротивляться аресту, может также унести и захваченные вещи). – Но в таком случае как понять первую из приведенных статей о безусловном праве убивать вора? Едва ли можно усматривать здесь усиленную строгость закона по отношению к лицам высшего состояния – огнищанам и тиунам, совершающим столь гнусное преступление. Но точно так же нельзя предположить, что здесь мы имеем древнейший закон, соответствующий первоначальному безусловному праву убивать вора, а в последующих статьях – ограничения, обусловленные новыми успехами права и цивилизации. Достаточно вспомнить, что тот и другой закон включены в одну и ту же Правду Ярославичей и потому могут быть разделены только весьма незначительным промежутком времени. Сверх того, гораздо раньше, в договоре Олега с греками, существовали уже указанные ограничения для произвола хозяина вещи, а, наоборот, гораздо позже, именно в договоре с немцами 1229 г. (ст. 32), встречаемся опять с полным произволом над вором, схваченным на месте преступления: «если русин и латинянин поймает татя, то над тем ему своя воля – куда его хочет, туда и денет». Остается предположить, что в 20—й ст. 2-й Правды (и в договоре 1229 г.) подразумевались те же ограничительные условия при убийстве вора, которые потом особо выражены в законе; можно думать, что случай татьбы, совершенной огнищанином, возбудил вопрос, может ли собственник так же поступать с княжими дружинниками, как и с простыми людьми; закон поспешил ответить в утвердительном смысле только на это, не имея в виду разрешения всего вопроса о праве обороны.

Виновность преступного деятеля может значительно изменяться, если в одном и том же деянии проявилась совокупность воли нескольких деятелей: или один из них может подчинить себе волю других (главное виновничество, подстрекательство и приказание совершить преступление лицом, имеющим влияние или власть); или все деятели совершают преступление по взаимному уговору – с равным участием воли каждого (сообщество); в первом случае главный виновник несет большую ответственность, во втором – все равную. Русская Правда знает только преступное сообщество и карает каждого преступника в равной мере: уже во 2-й Правде (Ак. 40) находим, что, «если 10 человек украли одну овцу, то каждый платит по 60 резан продажи». Правда пространная (Кар. 38) изъясняет точнее: за кражу скота из хлева или клети, если один крал, платит 3 гривны и 30 кун, а если их (воров) было много, то всем платить по 3 гривны по 30 кун (тоже ст. 39). Таким образом, за преступление, совершенное сообществом, каждый участник карается так, как бы он один совершил его. Если бы Русская Правда держалась частного взгляда на преступление, как на вред, нанесенный частному лицу, то она должна была бы назначить долевое вознаграждение со всех участников преступления; сверх того, штраф, здесь положенный законом, есть уголовный штраф, независимый от частного вознаграждения. – С другой стороны, Русская Правда и не возвышает уголовной ответственности при сообществе, как ныне действующее право; это не опровергается испорченной статьей (Ак. 29) 2-й Правды, по которой, если один крал, то платит гривну и 30 резан, а если было 18 воров, то – по 3 гривны и по 30 резан каждый; здесь цифры в тексте, очевидно, испорчены (вместо 18 надо читать 10, а вместо 30 резан – 3 гривны и 30 резан). Не только соучастие, но и пособничество и неприкосновенность караются наравне с главным виновничеством, что видно из следующей статьи пространной Правды, если вместе с главным виновником-холопом крали или хоронили (плоды преступления) свободные люди, то они в продаже князю (Кар. 132). Как преступное сознание (умышленность), так и злая воля (преступная энергия) могут иметь различные степени, которые знает Русская Правда, и которые будут указаны при анализе отдельных видов преступлений личных и имущественных.

Преступное действие. Для бытия преступления необходимо, чтобы преступное сознание и воля перешли в действие (произвели изменение в объекте). Но уже Русская Правда знает и наказывает действие, начатое, но не достигшее цели (покушение); относительно преступлений личных она выражает это с полной ясностью: «если кто вынет меч, но не ударит, то гривна кун» (Кар. 20); за преступление оконченное – удар мечом – положено 3 гривны продажи (Кар. 25); таким образом покушение наказывается в три раза слабее оконченного действия. Что касается покушения при преступлениях имущественных, то думают, что оно вообще ненаказуемо по древним законодательствам, в том числе и по Русской Правде; но это лишь недоразумение: вор, схваченный на месте преступления, т. е. не успевший совершить кражи, мог быть убит или схвачен и представлен на княжий двор для суда и наказания, несомненно равного наказанию за оконченную кражу, ибо здесь разумеется покушение неоконченное не по воле деятеля. О наказании за покушение на кражу, остановленное по воле преступника, молчат древние законы потому, что такое покушение обыкновенно остается неизвестным никому. Сообразно с этим наказание за покушение на грабеж и самый термин «покусится», встречаемые в договоре Игоря (ст. 5), не могут быть отнесены исключительно на счет византийского права. Присутствие понятия о покушении в древнейших памятниках русского права доказывает, что преступное деяние рассматривается в них не только, как вред, т. е. не исключительно с точки зрения объективной. – Но, при наличности злой воли, различие результатов преступления влияет на уголовную оценку деяния: удар мечом может иметь результатом или рану, или смерть жертвы; в первом случае штраф в 3 гривны, во втором – вира (Кар. 25).

Объект преступления. Сфера объектов по древнему праву очень тесная; это права лиц физических, так и определяется она в Русской Правде; но практика в то же время включала в число объектов и права государства и общественных союзов, защищаемых государством (религии, церкви и нравственности). Физическое лицо, как объект преступления, определяется следующими чертами. Человек, не обладающий достоинством лица, т. е. холоп или раб' не может быть объектом преступления: убиение раба сторонним лицом «без вины» не есть преступление убийства, а истребление чужой вещи; оно направлено не против раба, а против прав хозяина: «за холопа и за рабу виры нет, но если без вины убит, то платить урок хозяину, а князю продажи 12 гривен» (Кар. 120), т. е. столько же, сколько за зарезание коня или скотины. Убиение (неумышленное) собственного раба не наказуемо (Уст. Двин. гр., ст. 11). Точно то же нужно применять и к лицам, лишенным прав за преступление (через поток). Но права лиц с ограниченной правоспособностью ограждаются уголовным законом в одинаковой мере с свободными, таковы закупы; их честь и здоровье ограждаются от произвола самого владельца их: «как за свободного платить, так и за закупа»; за покушение на свободу их господин платит уголовной продажи 12 гривен (Кар. 73). Таковы и иностранцы, именуемые в Русской Правде «варягами» (западно-европейцы) и «колбягами» (восточные инородцы); в процессуальной защите их прав они даже имеют некоторые преимущества перед гражданами (Кар. 26). Договоры с греками и с немцами установляют полную уголовную равноправность между гражданами и иностранцами: «если убьют купчину-немца в Новегороде, то за голову 10 гривен», что равняется 40 гривнам Рус. Пр. (Договор 1195 г., ст. 2). То же относится и к иноземцам (т. е. гражданам других русских земель), поэтому неправильно мнение (Чебышева-Дмитриева) о том, что сфера уголовного права исключительно определялась границами своей земли, и что вообще безродный

и никому не известный человек не пользовался никакой защитой; оно основано на следующей статье Русской Правды (Кар. 15): «А на костех и по мертвеце не платити виры, оже имени не ведають, ни знають его», которая, однако, имеет другой смысл, а именно: община не обязана платить виру за скелет или труп человека, неизвестно от чего погибшего. – Лица, имеющие полную правоспособность, пользуются уголовной защитой своих прав не все в одинаковой степени: именно в этом отношении они различаются. 1) По общественному положению. В преступлениях личных древнейшая Правда не различает общественного положения лиц потерпевших (Ак. 1); 2-я Правда ограждает уже двойной вирой жизнь огнищанина, княжьего тиуна, княжьего конюха и подъездного (Ак. 18 и 21); 3-я Правда обобщает эти классы в один – привилегированный, под именем княжьих мужей» (Кар. 3): «если кто убьет княжьего мужа, то 80 гривен, а если людина, то 40 гривен»; сюда же относятся тиун огнищный и конюший, хотя упомянутые отдельно, не в числе княжих мужей (Кар. 10). В поздних списках Русской Правды (князя Оболенского) принцип неравенства выражен так: «Любо россудити, по мужу смотря». Из остальных нападений на права личные, неодинаковой каре подлежит «мука» (незаконное истязание, пытка) огнищанина, за что полагается 12 гривен продажи, и смерда, за что – 3 гривны (Кар. 89 и 90). Один из смоленских договоров с немцами различает бороду обыкновенного человека от бороды боярина и куноемца. В этом отношении русское право имеет, по-видимому, сходство с германскими законодательствами и противоположно славянским, не допускающим общественных различий в уголовном праве; но в германских законодательствах различаются родовые неравенства (по происхождению), в русском служебно-общественные; эти мнимые привилегии уже изъяснены нами в истории классов общества. (См. выше часть I. С. 50). В договорах с немцами двойной вирой ограждаются послы и попы (которые обыкновенно и бывали в послах), т. е. лица общественных положений, важных в международном отношении. Наибольшим неравенством наказаний обыкновенно отличаются преступления против чести, но в Русской Правде вовсе не отмечена такая разница за исключением одной неясной статьи (доп. 2), по которой высота штрафа определяется происхождением лица не по мужеской, а по женской линии (бабы и матери). Лишь в поздних редакциях церковного устава Ярослава штрафы за преступления против чести действительно очень резко различаются по общественным классам (больших бояр, меньших бояр, нарочитых людей, простой чади). В отношении к правам имущественным, выше оценивается собственность княжеская, но лишь в частном вознаграждении, а не в уголовном штрафе (Ак. 25, 30). – 2) По полу. Различие уголовной защиты прав женщины от защиты прав мужчины хотят видеть в следующей статье 3-й Правды (Кар. ст. 101): «Если кто убьет жену, то тем же судом судить, как и мужа; если будет виновата (по другим спискам «виноват»), то полвиры – 20 гривен, принимая слово «жена» в древнем значении женщины, находят, что жизнь женщины оценивается вдвое меньше жизни мужчины (в противоположность большинству германских Правд). Другие полагают, что за убийство женщины полагается вообще такая же вира, как и за убийство мужчины, но если убитая вызвала нападение собственной виной, то полвиры. Но за убийство в «сваде» (вызванное ссорою) та же Правда назначает виру в 40 гривен (Кар.

4); и вообще было бы не понятно, почему понижение наказания допущено только тогда, когда речь зашла о женщине, а не вообще, когда убийство вызвано жертвой. Остается думать, что здесь речь идет о жене, как супруге, и убиении ее мужем за преступление против семейных прав. Аналогия немецких законов не дает руководящих указаний. Важнее для нас аналогия других славянских законодательств и позднейшего русского права, по которым убийство женщины и мужчины оценивается одинаково.

Классификация преступлений делается в Русской Правде на основании объектов их; уже древнейшая Правда держится в этом случае определенной системы, именно рассматривает сначала преступления против личных прав: убийство, нападение на здоровье и на честь, затем преступления имущественные; того же порядка держится и 3-я Правда. Ему будем следовать и мы.

Преступления против личных прав: убийство. Преступления против жизни именуются «убийством» (Кар. 3, надп.) и «разбоем» (Ак. 19 и Кар. 4), но первым термином называется убийство вообще, вторым – предумышленное (в уставе Ярослава оно именуется «душегубством»). Различие непредумышленного и предумышленного убийства не указывается в древнейшей Правде; с некоторой неясностью говорит о том 2-я Правда (Ак. 18 и 19); вполне отчетливо различает упомянутые понятия 3-я Правда (Кар. 4 и 5), именно различает убийство, совершенное в «сваде» – ссоре, на пиру открыто (в каком случае община-вервь помогает убийце уплатить виру), и убийство в разбое, безо всякой свады (когда убийца выдается на поток, и община лишь в таком случае платит за него, если скрывает его и не выдает князю). Совершенно подобным образом различаются оба понятия в Полицком статуте (XVII, 55–56): «…где случится мертвая кровь, то 140 либр, т. е. когда кто убьет другого в ссоре, а если убьет способом ассасинским (разбойничьим), из засады, или по какой корысти, или убивши ограбит, то следует vrazda».

Увечье по древнейшей Правде относится вполне к преступлениям против жизни, именно за него полагается вира (Ак. 5). 3-я Правда смягчает наполовину наказание, но не выводит увечья из разряда преступлений против жизни, назначая за него полувирье. По древнейшей Правде, увечьем называлось отнятие руки или ноги, и тогда было понятно, почему оно равнялось убийству: увечный (лишенный средств защищать себя) умалялся в своей правоспособности (в христианскую эпоху поступал под опеку церкви), т. е. выходил из ряда лиц: для него наступала так называемая гражданская смерть. По 3-й же Правде, понятие увечья распространено на лишение глаза и носа; тогда уже не существовало оснований причислять это преступление вполне к убийству. Отнятие прочих членов входит в другой низший разряд преступных действий, а именно:

Преступления против здоровья, каковы: легкие увечья – отнятие пальца (Ак. 6), нанесение раны обнаженным мечом (Кар. 25), побои и удары, не имеющие отношения к оскорблению чести (Ак. 9). За все эти виды преступных деяний, между которыми есть весьма тяжкие, взыскивается большей частью средняя продажа (3 гривны).

Преступления против чести: Русская Правда знает оскорбление чести только делом, а не словом, а потому преступления этого рода по внешнему составу сливаются с преступлениями против здоровья. Различия между теми и другими установляются гораздо большей наказуемостью некоторых деяний, несоответственной величине материального вреда их; например, удар мечом необнаженным или рукоятью, конечно, наносит гораздо менее вреда, чем тяжкая рана мечом; между тем за деяние первого рода полагается штраф вчетверо больший (12 гривен), чем за второе (Кар. 19). Точно такое же значение имеет такой же высокий штраф за удар батогом, жердью, ладонью, чашей или рогом (орудиями пира), или тупой стороной меча (Ак. 3, Кар. 21). Наконец, сюда относится вырывание бороды и усов, как символов мужества, особо чтимых многими древними народами (Ак. 7, Кар. 78). Сюда же относится и выбитие зуба, очевидно, совершенное ударом по лицу (Кар. 79). Если за отнятие пальца взыскивалось только 3 гривны, то ничем иным нельзя объяснить штраф в 12 гривен за вырывание уса, как понятием психического оскорбления. Таким образом психические мотивы преобладают в оценке преступных деяний над физическим вредом. Это особенно обнаруживается из привилегированного положения чести женщины. Русская Правда не отмечает особой тяжести этого преступления, но современный ей памятник (Догов, с немцами 1195 г., ст. 7) назначает за удар женщине (замужней или девице) штраф, равный вире за убийство свободного человека и столько же частного вознаграждения оскорбленной. В том же договоре есть постановление о наказуемости таких деяний против чести женщины, которые не имеют ничего общего с преступлениями против здоровья: «…кто сорвет у чужой жены головной покров, с того б гривен за сором» (ст. 8). В поздних редакциях церковного устава Ярослава (ст. 22) появляется оскорбление словом, и именно в отношении к женщине, причем честь (вопреки Русской Правде) оценивается уже весьма различно, смотря по общественному состоянию оскорбленной.

Преступления против свободы известны Русской Правде в двух видах их. Это, во-первых, продажа полусвободного человека: «если господин продаст закупа в полное холопство, то за обиду 12 гривен» (Кар. 73). Во-вторых, лишение свободы по лживому обвинению (Кар. 135); договор 1195 г. (ст. 4) объясняет, что деяние этого рода каралось, как оскорбление чести: «если свяжут мужа без вины, то 12 гривен за сором».

Преступления против прав имущественных. Не все ныне известные виды преступных деяний этого рода известны Русской Правде. Именно она упоминает о разбое, только как о преступлении против жизни, но предумышленное убийство, по Русской Правде, есть убийство с корыстной целью, что и приближается к понятию разбоя в нашем смысле. В таком значении употребляется этот термин в бытовых памятниках времен Русской Правды: так, в житии Феодосия рассказывается, что «некогда были схвачены разбойники от людей, стороживших дом свой». – Грабеж, хотя и не выделяется в специальный вид преступления, но несомненно наказывается наравне с татьбой и под именем татьбы; в бытовых памятниках встречается и самый термин с этим значением; в Изборнике XIII в. читаем: «Что есть мытоимьство? Грех, срама не имый, грабление насильное, то бо есть разбойничества злее; разбойник бо срамляется крадый, а сь с дерзновением грабит»; таким образом все три термина: разбой, грабеж и кража, употребляются для выражения одного и того же понятия; но несомненно, что каждый из них имеет и свой специальный смысл. – Русская Правда не знает также и термина мошенничество, но имеет в виду некоторые виды деяний этого рода: злостное банкротство (Кар. 133) и торговый обман при продаже коней (доп. ст. 1); последний случай, впрочем, ведет лишь к гражданскому удовлетворению.

Из имущественных преступлений, известных Русской Правде, первое место занимает татьба. В уголовной оценке татьбы по Русской Правде конкурируют субъективный и объективный взгляд на преступление: тяжесть татьбы определяется ценностью украденного; впрочем, все предметы разделены только на три категории: высшую, за предметы которой взыскивается 12 гривен продажи (холоп – Кар. 34, бобр – Кар. 81); среднюю с продажей в 3 гривны (рогатый скот – Ак. 29 и Кар. 38, пчелы – Кар. 87, охотничьи собаки и птицы – Кар. 93); прочие предметы включаются в низшую категорию с продажей в 60 кун. Но рядом с этим уголовная тяжесть татьбы измеряется и напряженностью преступной воли именно так: «Если кто украдет скот в хлеве, то 3 грив, и 30 кун, а если кто украдет скот на поле, то 60 кун» (Кар. 38–39), т. е. кража вещей, охраняемых собственником, карается гораздо тяжелее кражи простой, так как в 1-м случае преступнику предстояло преодолеть более препятствий для исполнения преступного намерения. О рецидиве при краже не упоминает Русская Правда, но быть может этим понятием изъясняется высокая уголовная кара за конокрадство в 3-й Правде; именно коневый тать выдается князю на поток, тогда как клетный платит только 3 гривны (Кар. 31); между тем ценность предметов, сохраняемых в клети, может много превышать ценность одной лошади. Зарезавший коня злонамеренно (Кар. 98), т. е. совершивший преступление высшее татьбы (см. ниже), карается лишь 12 грив, продажей. За простую кражу лошади полагается продажа, а не поток (Ак. 29, Кар. 33). Остается думать, что под коневым татем ст. 31 разумеется конокрад по ремеслу и рецидивист. – О святотатстве лишь упоминается в церковных уставах без назначения определенного наказания.