Обзор истории русского права

Владимирский-Буданов Михаил Флегонтович

Истребление чужих вещей, именно движимых, с точки зрения материального вреда, должны бы оцениваться наравне с татьбой тех же вещей; однако, оно наказывается в три раза строже (Кар. 98 ср. с Кар. 38; о порче чужих вещей см. Ак. 17). Поджог, по Русской Правде, не есть истребление огнем каких бы то ни было вещей; поджог борти, например, есть преступление особого порядка, наказываемое лишь 3 грив, продажей (Ак. 30); поджог в собственном смысле есть истребление огнем зданий, караемое потоком и разграблением; такое тесное и правильное понятие не ветречается в других славянских законодательствах; по чешскому праву, за поджог леса – сожжение (Maj Carol. XXXV); по сербскому (Зак. Душана), за поджог сена вне села – сожжение. Под зданиями Русская Правда разумеет двор и гумно, т. е. как здания, назначенные для жилища человека, так и для хранения продуктов (Кар. 97).

Незаконное пользование чужими вещами карается, по Русской Правде, наравне с татьбою: «…кто поедет на чужом коне, не спросившись у хозяина, то 3 гривны» (Ак. 11, Кар. 28). Истребление признаков частной собственности (знамений, меж) наказывается высшей продажей в 12 гривен (Кар. 82–83).

Этим и оканчивается система преступлений по Русской Правде, ограничиваясь, как сказано, деяниями, направляемыми против прав частных лиц. Дальнейшие сведения о других видах преступных деяний извлекаются уже из других частью бытовых, частью законодательных памятников той же эпохи.

Преступления против прав государства. Русская Правда не содержит постановлений о преступлениях этого рода частью по обыкновенной неполноте закона в сравнении с сферой действующего права, частью же потому, что преступность некоторых деяний из этого разряда

не вполне была сознана. Так, понятие о верховной измене противоречило тогдашнему вечевому строю русских земель: борьба населения или одной части его со своим князем есть политическая обычная борьба партий, а не преступление; одолевшая партия могла потом принимать репрессивные меры, которые нельзя считать наказанием. Пример восстания киевлян на своего князя Изяслава в 1067 г. и казней, которые потом совершил этот князь, доказывает высказанное сейчас соображение, но вместе с тем и свидетельствует, что понятие о верховной измене начало уже складываться: сами киевляне называют свое восстание «злом»; летописец осуждает князя, что он произвел казнь без суда (Лавр, лет.): князь отрубил головы 70 чел., которые выпустили Всеслава, других ослепил, а «иных без вины погубил». – Понятие об оскорблении величества складывается в особенности в Суздальской земле и выражается летописцем по случаю убиения Андрея Боголюбского. Понятие земской измены было доступнее и легче, но не в отношениях между русскими землями: содействие стороннему князю, добывающему стол, могло не казаться изменой. Лишь тайный перевет с врагами своего князя всегда осуждается (пример Блуда, предавшего Ярополка Владимиру). В Новгороде и Пскове вообще яснее и раньше, чем в других землях, развивается понятие земской измены: в 1141 г. казнили в Новгороде Якуна, который бежал за удалившимся князем Святославом: обнаживши его, свергли с моста в Волхов. В отношении к врагам-инородцам земская измена везде и для всех была ясна: в 1194 г. в Новгороде казнили изменников, предавших дружину Новгородскую Югре. – Одновременно с политическими преступлениями уясняются и преступления по службе, причем ответственными лицами являются как сами князья, так и подчиненные власти. Вообще во всех землях князь, по преступлениям по своей должности, подлежал суду и наказанию союза князей: «Ряд нашь так есть, оже ся князь извинит, то в волость» (Ипат. лет., 1177). Но в Новгороде и в Пскове, а отчасти и в других землях князья подлежали также суду веча: в 1136 г. новгородцы судили князя Всеволода за неисполнение им обязанностей князя, как вождя и правителя. Что касается подчиненных властей, то, например, в 1209 г. в Новгороде судили и казнили посадника за превышение власти (незаконное наложение податей). В других землях подобные преследования высших властей совершались еще в форме народных восстаний особенно при смене князя (в Киеве по смерти Святополка); а это показывает, как неясно должно быть в то время представление о преступлениях граждан против порядка управления; составление мятежных скопищ было обыкновенным явлением при вечевом складе общества: случай в Новгороде, описанный под 1071 г., когда весь народ стал за волхва и лишь князь Глеб с дружиной за епископа, показывает, как трудно было причислить подобные явления к обыкновенным преступлениям. – Точнее были понятия о преступлении против судебной власти, почему только этот один род государственных преступлений и отмечен Русской Правдой; таких преступлений не могло быть, когда право восстановлялось только самими потерпевшими; но во времена Русской Правды, когда произвол мстителей был совершенно ограничен, было постановлено, что за «муку» огнищанина или смерда без княжьего слова полагается продажа (Ак. 31–32; Кар. 89–90; ср. Кар. 135).

Преступления против веры могли существовать и в языческую эпоху (как показывает казнь в Киеве варяга-христианина за отказ выдать сына на жертву богам при Владимире); но нынешнее понятие о них образовалось с принятия христианства и формулировано по греко-римскому праву в церковных уставах. В уставе Владимира отмечено два вида их: зелейничество и ведьство. Устав Всеволода называет то же чародеянием и волхвованием. Первое имеет сложный объект: оно есть знание (знахарство) особенных сил природы (преимущественно «зелий» – трав), соединенное с пользованием этими силами во вред другим (crimen maleficorum), почему зелейничеством называлось и отравление. Второе – это мнимое знакомство с миром невидимым (crimen mathematicorum). Так как действия такого рода не только не преследовались языческой религией, но и возникли от нее, то первоначально трудно было преследовать их, как преступления (выше был приведен случай, когда весь народ стал на сторону волхва). Лишь в XII и XIII вв. господство двоеверия ослабело, и тогда начинается повсеместное и частое преследование волшебства: например, в Новгороде в 1227 г. «сожгли 4 волхов, обвиняя их в том, что они делали потворы, а Бог ведает (правда ли это); их сожгли на Ярославе дворе». – Другие действия, воспрещенные, как противные вере и церкви, суть моление в рощах или у воды и под овином, ограбление трупов, посечение крестов (на могилах и на дорогах), отрезывание частиц от священных предметов (для волхвования) и введение в церковь собак или птиц.

Преступления против семейного права и нравственности возникли также только со времени принятия христианства и отмечены в тех же церковных уставах. Сюда относятся: а) преступления против христианского строя семьи, подлежащие суду церкви и денежному штрафу в пользу церковных властей, но с добавочным уголовным наказанием со стороны князя, таковы: брак в близких степенях родства или свойства (церковный устав Ярослава, ст. 12), двоеженство в собственном смысле, т. е. одновременное сожительство с двумя женами (Там же, ст. 13) и двоеженство не в собственном смысле, т. е. женитьба на другой без правильного расторжения первого брака (Там же, ст. 7); двоемужие, при котором наказанию подлежат как самая двумужница, так и второй муж (по сп. Макария); прелюбодеяние со стороны мужа (устав Ярослава, ст. 6); самовольное отпущение жены мужем (развод – Там же, ст. 3) и развод по согласию супругов без воли епископа (Там же, ст. 14), причем наказание весьма различается, смотря по тому, был ли брак венчанный или нет; злоупотребление со стороны родителей брачной судьбой детей, т. е. отказ в согласии на брак или принуждение к нему (Там же, ст. 21); б) общие преступления, совершаемые в семейной сфере, которые подлежат суду князя или может быть общему суду церкви и князя, но вира и продажа делится между церковною и государ. властями, таковы: убийство и душегубство (непредумышленное и предумышленное убийство), совершаемые при свадьбе или сговоре (Там же, ст. 26); поджог (Там же, ст. 10; быть может здесь разумеется поджог церковных зданий и зданий в имениях церкви); кража между супругами (со стороны мужа конопли, льна, «жита», под которым разумеются продукты, необходимые на общее содержание семьи и женских одежд; Там же, ст. 24–25); в) преступления против нравственности, именно: блуд в различных видах; похищение девиц, с тройственным объектом, как оскорбление нравственности, как нарушение прав родителей и как бесчестие похищенной (Там же, ст. 1); изнасилование, особенно квалифицированное (ibid, 5), также с объектом сложным (как преступление против здоровья, чести и нравственности); скотоложство (Там же, ст. 16).

Как бы ни были сомнительны редакции устава Ярослава, но старейшие из них, несомненно, относятся к эпохе Русской Правды, а потому содержание их может и должно выражать действительное состояние уголовного права того времени.

б) Наказание

Так как наказание есть восстановление нарушенных преступлением прав общества, то основной интерес исторического изложения права наказания есть вопрос об общественном элементе его, об очищении его от личной примеси (начиная почти с животной реакции и самозащиты).

Понятие о наказании. Термины общие для выражения этого понятия в законодательных памятниках не встречаются, кроме слова «казнь», упомянутого выше по договору русских с греками. Но в памятниках бытовых употребляются термины: «наказание» и «месть» (в общем смысле наказания). «Месть» в обширном смысле означает наказание вообще: волхвы, наказанные Яном на Белоозере, приняли «месть от Бога» (Лавр, лет.); в Законе судном людем (по изд. Руских Достопамятностей, гл. 69) сказано: «Аще кто бьет раба своего жезлом, ти умрет от руку его, – судом да ся мьстит». В частности, термин «месть» применяется как к каре, налагаемой частным лицом, так и к наказанию, назначаемому судом: «местником» в договоре Олега (ст. 12) названа сторона в процессе. Местником называется также судья: в Законе судном людем (того же изд. 76) говорится, что если низшие судьи отказывают в правосудии, то «взиидут к великому отместнику, его же постави власть наша». Юридический сборник (изд. во II ч. Русских Достопамятностей)

начинается так: «Нищего не помиловати яко месть», что составляет перевод Исхода (XXIII, 3): «…нищего да не помилуеши на суде»; поэтому Дубенский справедливо говорит: «Месть то же, что суд, ХР^^ак> li^s>>– Филологический смысл слова «наказание» есть «научение и исправление»: «наказание – institutio, poena; наказати – instituere («тыи въспита ме и наказа и наоучи), punire» (Речник Даничича). В смысле слова «наказание» (исправление) выражен основной взгляд славян на цель наказаний, взгляд, конечно, указывающий на будущее и мало применимый к самой эпохе Русской Правды. В эпоху мести целью наказания является возмездие, т. е. воздаяние злом за зло, что впоследствии усвоено и государством. В эпоху денежных выкупов к этой прежней цели присоединяется другая, уже чисто государственная, именно финансовые выгоды: когда Владимир Св. ввел было, по совету епископов, вместо вир, смертную казнь, то дума боярская настояла на восстановлении вир по следующему единственному основанию: «Оже вира, то на оружии и на коних буди», т. е. вира даст средства приобретать оружие и коней. Нет сомнения, что один из главных видов потока – обращение преступников в рабство князю – возник также из расчетов экономических. До некоторой степени финансовыми соображениями объясняется долговременное существование общинной (дикой) виры (см. ниже) и возможность для населения откупаться от уплаты виры постоянным (таксированным) налогом (см. Уст. гр. Ростислава Смоленского 1150 г.), а также и то обстоятельство, что государство жалует частным лицам имения «с вирами». Из этого не следует, чтобы государство за деньги отказалось вовсе от своего карательного права: право наложения наказаний переходит к общинам и, может быть, частным лицам [105] , но состоит под надзором государства.

105

См. грамоту Мстислава Юрьеву монастырю 1130 г. в Хрестоматии, вып. I и прим. к ней 4-е. Вопрос о частновладельческом карательном праве не может быть разрешен с точностью для древнего периода по недостатку источников.

Вообще же право наложения и отмены наказаний в 1-й период определяется понятием о мести и других видах тогдашних наказаний.

Виды наказаний в историческом порядке суть: 1) месть; 2) денежные штрафы; 3) уголовные кары.

Месть в тесном смысле есть возмездие за уголовную неправду, совершенное руками потерпевшего. В том понятии, какое дает о ней Русская Правда, месть совмещает и частный и общественный элементы наказания, что видно из нижеследующего: 1) месть не только признана, но и предписана законом (Рус. Пр. Ак. 1, Кар. 1); «…если отсечет руку, то дети искалеченного должны смирить» (Ак. 5). Обязательный характер мести ясен в особенности в договоре с греками, причем договаривающиеся стороны заботятся, чтобы преступник не остался без наказания («да умреть»; «да убиют и»). 2) Месть соединяется с судом, т. е. требует или последующей за местью санкции суда (как обыкновенно и бывало), или предварительного решения суда: древнейшая Правда требует, чтобы окровавленный или раненый доказал на суде справедливость обвинения и только после этого может или мстить, или взять за обиду 3 гривны (Ак. 2). Летопись под 1070 г. рассказывает, что когда-то раньше (конечно, до отмены мести) воевода княжий Ян схватил Ярославских волхвов на Белоозере, осудил их за убийство многих женщин и наказал так: выдав их родственникам убитых, сказал им: «мстите своих»; родственники предали осужденных смерти.

3) Закон определяет, кто имеет право (и обязанность) мстить, а именно: за убийство мстят члены рода (отец и сын, брат, дядя и племянник; Ак. 1, Кар. 1); в 1-й ст. Русской Правды, однако, содержится неполное определение круга мстителей: не указано право мести за мать, сестру, жену и дочь, несомненно существовавшее, как видно из приведенного сейчас летописного факта. Но это есть результат обыкновенного недостатка обобщений в древних памятниках, которые, вместо того, стараются перечислить частичные подробности, но всегда неудачно. Право мести за лиц женского пола подразумевалось под соответствующими степенями родства мужского пола. За увечье полагалась месть членов семьи: «тогда чада смирять» (Ак.

5). За личное оскорбление и побои – месть личная: «оже ли себе не может мьстити, то взяти ему за обиду 3 гривны» (Ак. 2). – 4). Этим определяется и то, за какие преступления полагалась месть? Именно: за убийство, увечье и нападение на здоровье и честь. Что касается убиения вора, т. е. мнимой мести за татьбу, то мы говорили, что здесь не самоуправство, а состояние необходимой обороны. – 5) В чем состояла мести? В каждом ли случае преступник отдавался на полный произвол мстителя? Думать так не позволяет соединение мести с судом и ясное различение в Русской Правде относительной тяжести преступных деяний. За убийство должна была следовать смерть, но не за увечье («смирять» не значит лишать жизни) и не за личные оскорбления; это показывает аналогия постановлений о мести холопу, ударившему свободного мужа; при Ярославе было позволено убить его за то, но сыновья Ярослава, отменив такой суровый закон, не вполне уничтожили месть и постановили, что оскорбленный может или связать его или побить, т. е. месть состояла в лишении свободы и телесном наказании. 6) С заменой родовых союзов общинными и земскими месть вымирала постепенно, ибо в мщении участвует уже земская (государственная) власть; несомненно, что и христианство имело сильное влияние на ослабление мести; случаи замены мести выкупом по закону (при бегстве преступника) и по условию с мстителем делались чаще. Последнее не служит отрицанием уголовного характера мести, ибо прощение преступнику (с условием имущественных взысканий) совершалось при участии общества, на что указывает обряд покоры, известный не только у западных славян, но и у русских (галичан, см. Akta grodzkie и zemskie. Т. VI. № 40) [106] .

106

Г. Пр. Домбковский, признающий покору институтом польского права и отвергающий бытие ее у русских, замечает (с. 48 отд. издание) по поводу настоящей ссылки нашей на Львовский акт 1460 г., что этот поздний «факт относится к тому времени, когда польское право уже давно действовало в Галицкой Руси»; но затем он же прибавляет: «Нужно еще присоединить, что в настоящем случае дело идет об акте городской юрисдикции и о деле между мещанами, которые управлялись правом немецким». Таким образом остается неизвестным: следует ли нам приписать покору праву польскому или немецкому; считаем несомненным, что нельзя приписать ее ни тому, ни другому: с немецким правом в русских городах могло конкурировать не польское право, которое в городах не действовало, а лишь русское обычное, которое сразу не могли истребить немецкие кодексы. Вот почему из многих актов покоры, относящихся к Галицкой Руси, мы избрали только один этот. Из времен более поздних мы могли бы привести несколько типических актов покоры в литовско-русском государстве, где, как известно, право польское не действовало. Ограничимся одним следующим. В 1541 г., февраля 14, Гродненский земский суд рассматривал дело об убийстве Василия Воловича Матысом Кунцевичем; «когда тот Матыс Кунцевич из тюрьмы («с казни») приведен был в суд, то, не чиня никаких возражений противной стороне и не желая вступать в судебное разбирательство, как человек виновный, и упавши крестом (крыжем) перед п. Яном и братом его Остафьем Воловичами (братьями убитого) и пред другими родственниками их, с плачем, признавая себя виновным, просил ради Бога милосердия от п. Яна и п. Остафия и от других родственников их, соглашаясь всякую кару, заключение и покору снести за убитого, к чему п. Иван с братьею и с другими родственниками своими приговорят его, и какую милость согласятся дать». Судьи, выслушав сознание Матыса Кунцевича, который сам признал себя виновным, выдали его в руки п. Яну и брату его Остафью; волен будет п. Иван с братом своим делать с ним, что хочет, согласно с снисхождением и милосердием их (Акты Вил. Ком., XVII. № 727). Этот весьма поздний факт рисует нам, однако, древнейшую сущность покоры, когда она не была еще символической формой прощения, уже данного, а действительным испрошением прощения и полным предоставлением себя во власть мстителя. Само собой разумеется, что «ласка и милосердие» мстителя при этом всегда наступали (в данном случае акты не дают нам указаний о последствиях покоры). Впрочем, литовско-русское право XVI в. уже содержит в себе несколько точных определений формы покоры (не употребляя этого термина) и ее последствий в отношении к другим преступлениям (по службе, против чести: см. Г.В.Демченко: «Наказание по Литовскому статусу». С. 177–178 и 259–266).