Очень гадкая книга
Шрифт:
Всё, с чем я тут сталкивался, вызывало во мне столько злости и ненависти, что система у меня внутри постоянно пульсировала сообщениями о критическом состоянии для работы мозга. В одном кабинете мы застали психотерапевта с ребёнком. Тот стушевался, засуетился, попытался оправдаться:
– Его только сегодня привезли, ему всё равно сегодня в барак. А потом из барака куда уже?
Самое ужасное было в бараках. Запах, который я почувствовал ещё на подходе к коридору, ещё пока не открыли дверь в тот коридор, за которым будут ещё около пятнадцати дверей, этот запах сейчас какой-то
– Возьмите в руку.
Я взял.
Дверь в коридор была массивная, прорезиненная по периметру пятью сантиметрами каучука. Меня это насторожило, и я приготовился, всё-таки, надеть респиратор. Через секунду мне пришлось это сделать.
– Почему так воняет? – спросил я у доктора.
– Они не моются. За ними никто не убирает, поэтому приходится не сильно кормить, чтобы в туалет меньше бегали. Они болеют и дохнут там, где спят.
– Почему за ними не убирают?
– Они никому не нужны.
– Покажи мне какой-нибудь барак.
– Открой третий! – сказал он охраннику.
Тот выбрал из связки нужный ключ и открыл массивную железную дверь с глазком. За дверью оказалась решётка. Я подошёл и заглянул вовнутрь. Несколько сотен детей от лет шести до лет тринадцати, обоих полов, по два, по три на каждой из трёхъярусной кровати. Все в одних трусах, лысые, грязные, и уже не бледные, а зелёные. Куча мёртвых детей у стены, которых, видимо, стаскивают туда остальные, чтобы освобождать лежачие места…
Я больше не мог прибывать безучастным свидетелем того, что здесь происходило, не мог видеть, слышать и ощущать ничего из того, что атаковало мои рецепторы; само знание обо всём этом стало невыносимо для меня, одно пребывание этой мысли у меня в голове было оскорбительным для меня - существа под названием Человек. Я зажмурился и не хотел открывать глаза. Как можно жить, как можно быть человеком, зная об этом? Дети даже не потянулись к нам! Они ничего ни от кого не ждут! Они доживают свои последние дня, домирают! Дети везде остаются детьми, игривость у них зарождается и проявляется при любых обстоятельствах, невозможно, чтобы среди двух сотен детей не было слышно смеха. Но здесь его слышно не было. И это было жутко. Были ещё пятнадцать бараков с такой же картиной внутри. Мы все их один за другим открыли. Мои ошиблись. Меня здесь ждали не сто пятьдесят детей, и, чёрт, даже не двести, а пятнадцать раз по двести.
Я повернулся к сопровождавшим меня охраннику и доктору анфас. На секунду прикрыл глаза и опустил голову, и ужаснулся в темноте самым тяжёлым мыслям за всю свою жизнь. Небыстро захотелось разомкнуть веки, ещё медленней я поднимал взгляд на людей, моя ненависть к которым не поддавалась ни одному описанию. Думалось медленно, думалось тяжело. Но я «запустился». Вывести их из транса, и сказать им всё, что я о них думаю? А потом пройтись по всему учреждению и повторить эту процедуру с каждым? А может просто собрать их всех вместе и… Нет! Дикая мысль отозвалась во мне ликованием. Я придумал, как наказать всех этих людей как они того заслуживали. И не только этих, но и других, кто тем или иным образом причастен к отслеживаемой нами системе.
– Кто среди сотрудников не знает, что у вас тут происходит? – обратился я к доктору.
– Ни один.
– Как мне собрать сейчас всех здесь?
– Используя коллективную почту.
По встроенной связи я обратился к своим и сообщил о реальном положении дел.
– Как могла произойти такая ошибка, - говорил я с Седым, - и сколько таких промахов можно ещё ожидать? Рядом со мной три автобуса, а понадобиться их тридцать.
– Об этом уже не беспокойся, как только мы увидели, что там около трёх тысяч детей, сразу занялись организацией их эвакуации. К тебе уже отправлены десять автобусов, сегодня всех увезём.
– Что со временем?
– Можешь уходить, мы всё сделаем. Дезориентируй на время персонал и уходи.
– Я дезориентирую.
– Хорошо.
А я представил на мгновение, как я сейчас буду дезориентировать их.
– Сержант?!
– Всё нормально, - говорю.
– Нет, не нормально, что ты задумал? Тебе уже надо думать о вечере.
– Седой, ты мне скажи, будут такие промахи ещё? Я был уверен, что мы всё про всех знаем. То, что сейчас произошло – не есть норма. Более того – это страшный предвестник.
– Мы это понимаем, мы уже бросились всё перепроверять.
– Нет, Седой, это неправильный ответ, сам понимаешь. Возможно, что будут неприятные сюрпризы. Нам всем надо подготовиться.
– Ладно. Дезориентируй персонал, оставь учреждение без электричества и доступным, и можешь ретироваться. Мы всё доделаем сами.
– И возьмите респираторы.
– Понял тебя.
– Конец связи.
– Конец связи.
– Снять респираторы, - скомандовал я охраннику и доктору, и добавил, обратившись к последнему, стягивая свой респиратор, - так как нам всех собрать, говоришь?
– Используя коллективную почту.
– Я смотрю, один барак у вас пустует, - теперь я смотрел на охранника, - почему?
– Там все умерли, всех утилизировали, а теперь его подготовили для новых.
– Возьми рацию и созови сюда всю охрану диспансера, - приказал я доктору.
Доктор подчинился и приказал всем охранникам явиться в место, где стояли мы.
Пока один за другим те являлись к нам, я ходил среди них и расспрашивал каждого о своём:
– Вы счастливы? – спрашиваю у одного.
– Да.
– А почему?
– Потому что всё кругом устроено, чтобы люди получали удовольствие.
– И вы его получаете?
– 24 часа в сутки.
– А вот это всё не покрывает ваши удовольствия мрачными переживаниями, а то и предчувствием, что придётся понести наказание за то, к чему вы причастны?
Когда я спрашивал таким образом, охранники вопрошающие взирали на доктора, но тот кивал успокаивающе, и те продолжали откровенно ведать об эволюции, европейских ценностях и цивилизационной необходимости. Получалось, что во всём виноват Бог, а людям приходится достраивать систему Хомо Сапиенс до нормального сосуществования уродов и красивых.