Очерки бытия российского
Шрифт:
Такая перемена менталитета новой советской интеллигенции определила ход событий перестройки, в результате которой Россия из индустриальной "страны мечтателей, страны ученых" стала превращаться, говоря языком Герцена, в страну мещан, а Москва и Санкт-Петербург - в столицы рантье и лавочников, которые стали называть себя"новыми русскими", да в добавок ещё и "крутыми".
Именно это предчувствовал М. Пришвин: - "Так продолжаться не может. Неизбежна вторая революция. Будущее России - организация кулаков в демократическую партию с интеллигенцией из кадетов-вропейцев и частично бывших правых эсеров с царем. Множество кулаков преобразовалось в кооператоров, в то время как инженеры и всякие техники сидят без дела. Русский кулак, который использует среду хищнически, думая лишь о себе, - это полная противоположность культурному человеку". Даже Нострадамусу не удавались столь точные предсказания.
(Раздел 2). В последнее десятилетие XIX
Одновременно с появлением очерка Бентама"Утилитаризм" в Европе, в России в том же 1863 году вышел в свет роман Чернышевского "Что делать?", написанный им в заключении в Петропавловской крепости, и тремя годами ранее, а в 1860-ом - роман Тургенева "Отцы и дети". Эти два романа легли в основу русского радикального утилитаризма. Чернышевский говорил о полной свободе от социальных условностей и, в частности, освобождения женщины от различных форм угнетения - со стороны родителей, мужчин, общественных институтов, а также о её праве на образование, труд и любовь. Брак должен быть равноправным, что означает, что женщина должна иметь право жить не только с мужем, но и с другими мужчинами и иметь собственную спальню. Не знаю, читал ли Чернышевский работы Энгельса или статьи об утилитаризме, но он может быть без сомнения отнесён к одному из родоначальников этого движения, охватившего вскоре весь западный мир. Корни нового советского законодательства о браке и семье уходили к классикам марксизма, и прежде всего к Энгельсу. Брачная и сексуальная свобода рассматривались ими как составляющие общей свободы, которую предполагалось реализовать в новом обществе.
На протяжении первого десятилетия постреволюционного периода компартия старалась не вмешиваться в личную жизнь граждан. Нарком просвещения Луначарский в 1923 году назвал государственную регламентацию жизни индивидуума "угрозой коммунизму", утверждая, что "мораль коммунистического общества будет заключаться в том, что это будет мораль абсолютно свободного человека". В результате, на вопрос "есть ли любовь?" в 1927 году только 60,9% одесских студенток и 51,8% студентов ответили положительно. [45]. Эти идеи были экстремальными, но трудно оспариваемыми марксистской логикой, как и современной логикой либерального капитализма. Поскольку коммунизм и сексуальная свобода шли рука об руку, равно как старая сексуальная мораль и буржуазное общество, всякая оппозиция "новой морали" воспринималась как предосудительная и реакционная. И лишь позже следующий закон о браке, принятый в 1936 году, означал возврат к традиционному взгляду на брак и семью. Следует обратить внимание на то, что эта социальная политика коммунизма, рассматриваемая современным либеральным Западом как источник всех зол, уже безраздельно господствует там, как одна из основ социальных отношений "подлинно свободных и подлинно счастливых людей".
(Раздел 2). "Злосчастия наступают именно в мирное время!" (Макиавелли). Злосчастия советской власти начали проявляться в наиболее оптимистичные 60-ые. Полагая что дела идут успешно, советское руководство уже в шестидесятые годы сочло, что ему, как и народу, надо дать отдохнуть. Самолюбивый коммунистический задор стал угасать. Так наступила эпоха правления Брежнева, позже названная эпохой застоя. "Предоставлять событиям идти своим чередом настолько свободно, что потом с ними уже не совладаешь, дело опасное". (Макиавелли).
Многие уже убелённые сединами "шестидесятники" с ностальгией вспоминают романтические времена своей юности. То было время погони "за туманом и за запахом тайги"; то было время мечты о чистой любви и верной
"Любой вновь образованный государственный строй на первых порах вызывает почтение, правда, ненадолго, пока не умирало создавшее его поколение, ибо сразу же за этим воцаряется разнузданность. Люди обычно печалятся в беде и не радуются в счастье, ибо сразу же, перестав бороться, вынуждаемые необходимостью, они тут же начинают бороться, побуждаемые к тому честолюбием." Именно это предвидение Макиавелли стало наблюдаться во времена хрущёвской "оттепели". "Не познав бед, выпавших на долю своих отцов, молодые люди, у которых оказалось больше досуга, чем у их предшественников, стали позволять себе расходы на изысканные одежды, женщин, пиршества и другие удовольствия такого же рода". Другим "единственным умственным занятием стало состязание в красноречии и остроумии, причем тот, кто в этих словесных состязаниях превосходил других, считался самым умным и наиболее достойным уважения". Светлана Алилуева передала этот дух среди детей привилегированного круга: - "Ведь страшно не это; страшны не все эти безобразные увлечения. Страшно невежество, не знающее ничего, не увлекающееся ничем, ни старым, ни новым, ни своим, ни иностранным". Так, советский строй стал разлагаться сверху вниз. Учителя средних школ начала шестидесятых годов довольно единодушно признавали, что им доставляло больше удовльствия иметь дело с детьми простых профессиональных рабочих и нижних слоев интеллигенции, чем с детьми из привилегированных слоев ввиду более строгой моральной дисциплины первых.
Разложение советского общества сверху вниз вызвало обратный разлагающий общество поток снизу вверх. Энергичные и честолюбивые дети непривилегированных родителей, для которых двери наверх были тугими, или даже закрытыми (например, в Московский институт Международных Отношений), наблюдая лёгкое, не отягощенное усердием служебное продвижение своих привилегированных сверстников, быстро смекнули, что "гореть на работе" - значит "прожигать жизнь". Плох тот солдат, который не хочет стать генералом. Поняли, чтобы стать генералом вовсе не надо "нюхать порох". Проще идти в услужение им "денщиками". С такими понятиями наиболее честолюбивые солдаты ринулись в услужение генералам искусства, науки, политики. Не желающие служить "генералам" занимались нелегальными промыслами. Хищения икон в отдалённых деревнях России и продажа их иностранцам за валюту было делом распространённым. Отправлялись "на промысел" обычно группами "геологов".
Советское общество стало постепенно распадаться на ничем не связанные подструктуры. Наука, производство, искусство стали развиваться сами по себе, не имея обратной регулирующей связи с другими структурами общества. Ценз пересечения границ этих структурных элементов стал размываться. Личные знакомства стали играть б'oльшую роль, чем опыт и знания. Дряхлеющая верховная власть была бессильна остановить этот поток, расчленяющий общество. В это время КГБ не столько занималось вопросами политическими, сколько криминальными. Во всех слоях советского общества всё больше и больше стало появляться тех, у кого "в душе нет ни бога, ни дьявола, а лишь одни черви" (Раневская). В одной из своих лекций о СМИ политолог Павловский отметил, что тоталитаризм советской пропаганды брежневской эпохи исходил не столько от КГБ и Политбюро, сколько от самих журналистов, формировавших жесткие в своей закрытости для критики "семьи". Как в периоды упадка Греции, Рима и Византии, так и в период упадка государственности в СССР историческая мысль не поднималась выше смакования трагических событий недавней истории, "придворных" интриг, грязных сплетен из жизни правительственного "двора" и высмеивания идеалов своих предшественников. Как и в былые периоды распада общества, субъективизм, порожденный особенностями личной судьбы историка, отражал его личные обиды и личную приверженность, но не стремление к объективной исторической оценке происходящего [7].
В шестидесятые годы прошлого столетия во времена "хрущёвской оттепели" в искусство ворвалось новое поколение молодых поэтов и писателей, сформировавших субкультуру советской интеллигенции. Это поколение, родившееся между 1925 и 1940 годами, позже было названо "поколением шестидесятников". Большинство из них были выходцами из интеллигентской или партийной среды, сформировавшейся в 1920-е годы. Вера в коммунистические идеалы была для большинства "шестидесятников" самоочевидной, поскольку борьбе за эти идеалы их родители посвятили свою жизнь. Однако многим из них ещё в детстве пришлось пережить мировоззренческий кризис, поскольку эта среда сильно пострадала от, так называемых, "сталинских чисток". Обычно это не вызывало радикального пересмотра взглядов, однако заставляло больше рефлексировать происходящее, что приводило к скрытой оппозиции режиму.