Очерки бытия российского
Шрифт:
Недовольство усиливалось, и, как поток, наращивающий свою массу и скорость, вынес на своем гребне Сталина. Это не было государственным переворотом. Это была революция, вызванная государственным переворотом Ленина, вовлёкшим все массы России в хаос народовластия [14]. В своих воспоминаниях внучка поэта Е. Боратынского К. Н. Боратынская-Алексеева в своей книге "Мои воспоминания" описала сцену разрушения памятника Державину в Казани. Разрушали его с гиком, улюлюканьем и свистом. Было это в начале 30-х годов. С ней рядом оказался военный в форме ГПУ. Наблюдая это, он произнес сквозь зубы: "Дураки, болваны. Пожалеете, да поздно будет!" "Неужели ГПУ не может остановить эту дикость!?" - задала она себе вопрос. Лавина народовластия и анархии стронулась уже давно и остановить её могла лишь диктатура. Это была третья революция, предрекаемая кронштадтскими мятежниками. "Из исторического опыта известно, что всякий переворот вновь воскрешает самые дикие энергии - давно погребенные ужасы и необузданности отдаленных эпох" (Ф. Ницше).
Террор 30-ых годов являлся естественным продолжением гражданской войны. Подобное наблюдалось и во время Французской революции. "Страшное зрелище - борьба свободного человека с освободителями человечества" - так обобщил Герцен свои размышления над опытом французских революций. "Революция пожирает своих детей!" - воскликнул Ж. Дантон под дулами ружей, наведенных на него его революционными собратьями. Этот феномен французской революции на русской земле объясняют "русской местью". Эта месть, безусловно, была в России, но не во Франции. Надо искать другую причину этого французского феномена на русской земле.
Такой причиной явилась борьба побежденных с победителями - "победителям нет места среди побежденных". Так определил Пришвин взаимоотнешения между двумя поколениями революции, вылившиеся во вновь вспыхнувшую гражданскую войну уже не красных с белыми, а побежденных красных со своими красными победителями.(Малапарте. "Техника государственного переворота"). Белых от красных во времена гражданской войны отличить было не столь сложно. Отличить красных победителей от красных побеждённых по завершении гражданской войны оказалось делом нелёгким. Всех охватывающий дух подозрения описан Пришвиным в его дневниках тех времён. В хаосе этой борьбы никто никому не доверял. В угаре этой войны многие становились "инквизиторами ради своей пользы".
Из всех страстей (к власти, к славе, к наркотикам, к женщине) страсть к женщине все-таки - самая слабая." (Берберова). "Знаю, что по природе каждая тварь желает стать как бог", - говорил в свое время христианский богослов Иоганн Экхарт. Стремление захватить власть в хаосе тех событий, стать "князем из грязи", хотя бы маленьким, стало массовым явлением. Зависть - сильное, трудно преодолимое чувство способное охватить любого вне зависимости от его социального статуса. Фактор этот двумерный. Завидуют обычно людям своего социального уровня: сослуживцу, соседу. Именно зависть поставляла в большей степени человеческий материал в ГУЛАГ. Самое краткое определение сталинских репрессий было дано Л. Гумилевым: -"Я мог бы гораздо больше сделать, если бы меня не держали 14 лет в лагерях и 14 лет под запретом в печати. Кто это сделал? Это сделали не власти. Нет, власти к этому отношения не имели. Это сделали, что называется, научные коллеги".
А. Труайя в своей книге, посвященной жизни Цветаевой, сославшись на В. Ардова, сказавшего ему, что "государство простило её эмиграцию, а выслуживающиеся личности - из подхалимства и собственной трусости - забегали, так сказать, вперед и язвили. Именно эти "добровольцы" и обрекли Марину Ивановну летом 1941 года на гибель своей позицией"роялистов больших, чем сам король". Но полагаю, что причиной смерти М. Цветаевой была не столько зависть окружения, сколько намерение не допустить в свою однородную среду посредственностей гениальную личность, которая даже своим молчаливым присутствием возмущала бы её. В архивах Ежова сохранилось досье на Маяковского, содержащее шестьсот страниц доносов на поэта и допросов разных лиц.
Г. Андреевский в своей работе, посвященной жизни Москвы в предвоенные и военные годы [54], описывал в основном криминальную обстановку. Преступность, поднятая гражданской войной как во взрослой, так и в юношеской, и даже в детской среде, была столь велика, что не надо особой фантазии представить ту колоссальную нагрузку, которая ложилась на плечи судебных органов. Судя по изложенному в цитируемой книге, основная доля процессов над "врагами народа" была возбуждена доносами соседей или сослуживцев с корыстными целями. [54]. Д. Быков в книге, посвящённой жизни Б. Окуджавы, отмечал не раз, что дела против него возбуждались его соратниками по творчеству, прекращались же высшими партийными инстанциями. При всём этом следует обратить внимание на то, что Волошина, открыто критиковавшего советскую власть, или Цветаеву, читавшую публично красноармейцам свои послания белогвардейцам, не трогали. И уж совсем необъяснимо, как избежал ссылки А. Платонов, про которого как-то Сталин сказал: "Талантливый писатель, но сволочь!" Ахматова оказалась, как говорится, в неправильное время в неправильном месте. Но обошлось. Острый язык Раневской не создавал ей проблем с советской властью, но много приносил неприятностей в отношениях с коллегами, доносившими властям о её "несоветском настроении". Месть - это страшная непреодолимая сила. "Дюма действительно разбирался в природе человеческой души. О чем помышляет каждый? И тем неотвязней, чем он сам несчастнее. О деньгах, полученных без труда. О власти. Как сладко помыкать себе подобными и изгаляться над ними! О мести за перенесенные обиды (любому в этой жизни пришлось перенести какую-нибудь обиду, хоть небольшую, но болезненную). И вот Дюма в романе "Граф Монте-Кристо" показывает, как обретается громадное богатство, предоставляющее нечеловеческую власть; а также, как взыскиваются со старинных врагов все долги, до последней крошечки" (У. Эко). Эти мысли были навеяны Дюма непосредственными наблюдениями за событиями европейских революций, как афтершоков французской, сотрясавших Европу более столетия. "Перед тобою чувствуют они себя маленькими, и их низость тлеет и разгорается против тебя в невидимое мщение". (Ницше).
Другой причиной внутренней вражды являлось отсутствие профессионализма у служащих практически всех структур советского общества. "Вся пыль земная, весь мусор, весь хлам, мчавшийся в хвосте кометы Ленина", стал оседать в разных уровнях структур советского государства. (Пришвин). "Летают над городом аэропланы. В аэропланах - большевики. Большевики пишут записки и бросают вниз. В записках: помогите, не знаем, что делать. Дайте совет". Рутинная служба становилась борьбой политической: невыполнение указания верхов могло рассматриваться просто как следствие некомпетентности исполнителя, либо ... как происки "врагов народа".
Советский писатель Б. Лавренёв в 1926 году назвал литературных критиков садистами, стоящими с розгами над современным писателем, "тушинскими ворами в роли блюстителей литературной идеологии, популярно, не жалея пота, объясняющими сущность марксизма; все эти Вардины, Досекины, Блюменфельды, Тейманы, бесчисленные Хлестаковы и самозванцы, хватающиеся за цензорский карандаш".[37]. "И всё было страшно, как в младенческом сне. Nel mezzo dеl`cammin di nostra vita - на середине жизненной дороги я был остановлен в дремучем советском лесу разбойниками, которые назвались моими судьями. То были старцы с жилистыми шеями и маленькими гусиными головами, недостойными носить бремя лет. Первый и единственный раз в жизни я понадобился литературе, и она меня мяла, лапала и тискала, и все было страшно, как в младенческом сне. Было два брата Шенье -- презренный младший весь принадлежит литературе, казненный старший сам её казнил". (Мандельштам. "Четвёртая проза". 1929).
Бесконечное качание утомительно. В конце концов качания улеглись с наступлением диктатуры Сталина. Но поток сознания обладает инерцией. Затухая, он долгое время втягивает людей в свое русло. Об этом Волошин написал:
Кто раз испил хмельной отравы гнева,
Тот станет палачом
Иль жертвой палача.
Идеи русской революции были гораздо более радикальными в сравнении с идеями французской. Тем не менее, согласно историку Майеру, издавшего в 2000-ом году книгу "Насилие и террор французской и русской революций" [20], террор французской революции был более жестоким в сравнении с русской.
III-3. Мировой пожар
Диктатуры Сталина, Гитлера и Муссолини имели общие корни, в чем даже как-то признался Гитлер. Революционные перевороты в России в 1917 и Германии в 1918 годах были вызваны распространением марксизма. Итальянский фашизм, бесспорно, был первой правой диктатурой, овладевшей целой европейской страной, и последующие аналогичные движения поэтому видели в муссолиниевском режиме для себя общий архетип. Только следом за итальянским фашизмом, в тридцатые годы, фашистские движения появились в Англии, Литве, Эстонии, Латвии, Польше, Венгрии, Румынии, Болгарии, Греции, Югославии, Испании, Португалии, Норвегии, даже в Южной Америке и, разумеется, в Германии. Именно итальянский фашизм создал у многих либеральных европейских лидеров убеждение, будто эта власть проводит любопытные социальные реформы, способные составить умеренно революционную альтернативу коммунистической угрозе. Западные историки, по мнению Р. Brendon [14], классифицируют приход к власти Сталина, Муссолини и Гитлера как революции, причём демократические (в отличие от большевистского переворота). Поддержка Муссолини народом была столь велика, что в урны для голосования мужчины бросали деньги, а женщины - драгоценности. Гитлер быстро получил поддержку подавляющего большинства немецкого народа. Сталин же имел поддержку в основном среди молодого населения городов СССР. Революция Гитлера воспламенялась имперскими идеалами: "Тем, чем являлась Индия для Англии, будет Россия для нас" - провозгласил Гитлер в 1941 году. Для СССР идеалом будущего служила мировая революция, объединившая пролетариев в борьбе с буржуазией. В это искренне верили многие.