Очерки истории цивилизации
Шрифт:
Должно быть, эти слова порядком остудили рвение тех, кто ожидал должного вознаграждения за свои старания и перенесенные тяготы в следовании за ним. Они не могли поверить, что это трудное учение о царстве служения и было величайшей для них наградой. Даже после крестной смерти Иисуса его ученики, пережив первый приступ смятения, смогли убедить себя, что все его деяния вполне соответствуют представлениям старого мира помпезности и привилегий. Придет то время, говорили они себе, когда Иисус воскреснет и установит свой трон в Иерусалиме, теперь уже с нерушимым величием и славой. Они думали, что его жизнь была стратегической игрой, а смерть — одной из ее уловок.
Он был слишком велик для своих учеников. Если вслушаться в его простые и ясные слова, не удивительно, что все те, кто был богат и знатен, с ужасом увидели, как их мир впервые покачнулся от его учения. Возможно, жрецы, правители и богачи поняли его лучше, чем последователи. Иисус обличил все те маленькие личные выгоды, которыми они смогли окружить свое служение обществу, в свете всеобъемлющей религиозной жизни. Он был, словно охотник, выгнавший человечество из берлоги, в которой оно успело удобно устроиться. В ослепительном сиянии его царства не было места собственности или привилегиям, гордыне или превосходству, не было иных побуждений и, конечно же, не было другой награды, кроме любви. Не удивительно, что ослепленные и испуганные люди гнали его от себя. Даже его ученики отворачивались в испуге, когда он не ограждал их от этого света. Нет ничего удивительного в том, что священнослужители отчетливо осознали, что между священством и этим человеком невозможно сосуществование, что кто-то из них должен уйти. Нет ничего удивительного в том, что потрясенные римские солдаты, столкнувшись лицом к лицу с чем-то, превосходящим их понимание, грозившим всем их представлениям, укрылись за жестоким смехом, увенчали его шипами и, издеваясь, называли цезарем. Ведь принять его всерьез — означало шагнуть в странную и тревожную жизнь, отказаться от привычек, овладеть инстинктами и порывами, чтобы испытать невероятное счастье…
И разве есть что-то удивительное в том, что этот Галилеянин и по сей день слишком велик для наших маленьких сердец?
В подлинном учении Иисуса было многое, что невозможно было принять богачу, жрецу, торговцу, имперскому чиновнику или любому почтенному гражданину без революционных изменений в своем образе жизни. Но в то же время в этом учении не было ничего, что не принял бы с готовностью последователь фактического учения Гаутамы, что помешало бы первоначальному буддисту стать последователем Иисуса, а также ничего, что удержало бы личного ученика Иисуса принять все, чему учил Будда.
Давайте также обратим внимание на следующий отрывок из сочинений Мо Ди, китайца, жившего примерно в V в. до н. э., когда в Китае преобладали учения Конфуция и Лао-цзы, еще до пришествия буддизма в эту страну. Иначе как «назарейским» его трудно назвать:
«Взаимная вражда государства с государством, взаимная неприязнь между семьями, один человек грабит другого. Правителю недостает доброжелательности, а министру — преданности. Между отцом и сыном нет больше чуткости и сыновнего долга — это, и подобное этому, губит империю. Порождается все недостатком взаимной любви. Если только одна эта добродетель станет общей для всех, властители, любящие друг друга, не будут знать поля боя, главы семей не будут враждовать, люди не будут заниматься воровством, правители и министры будут великодушны и преданны. Отцы и сыновья будут едины в отцовской любви и сыновнем долге, братья будут жить в гармонии и с легкостью примиряться. Все люди полюбят друг друга, и тогда сильный не будет преследовать слабого, многие не будут притеснять немногих, богатый не будет принижать бедного, и неискренний — обманывать доверчивого».
Это в высшей степени родственно учению Иисуса из Назарета, только выраженному в политических терминах. Мысли Мо Ди подходят очень близко к Царству Небесному.
Эта идентичность по существу — самый важный исторический аспект великих мировых религий. Они были в своих истоках совершенно не похожи на культы жреца, алтаря и храма, культы, в которых поклонялись многочисленным, но ограниченным богам и которые сыграли столь существенную роль на ранних стадиях развития человечества до VI в. до н. э. Новые мировые религии, начиная с VI в. до н. э. и далее, были в своей основе религиями сердца, религиями безграничного, открытого всем неба. Они упразднили всех разноликих богов, которые служили многообразным нуждам людей с тех времен, когда страх и надежда заставили сплотиться первые разрозненные общины. И впоследствии, когда мы перейдем к исламу, мы обнаружим в третий раз, как снова возникает та же фундаментальная идея о необходимости безраздельной преданности всех людей единой Воле. Наученный опытом христианства, Мухаммед не уставал повторять, что сам он всего лишь человек, и тем самым защитил сущность своего учения от искажений и неправильного истолкования.
Мы говорим об этих великих религиях человечества, которые появились в период между персидским завоеванием Вавилона и гибелью Римской империи, как о соперниках, — но именно их изъяны, их поверхностные и вторичные напластования вызвали это соперничество. Мы должны обращать внимание не на то, как одна из них подавляет другую, и не на новую разновидность, которая вытеснит их обоих, но на истину, которая светится в религиях, если убрать наносное — что сердца всех людей и, следовательно, все жизни и институты народов должны быть подчинены общей Воле, правящей ими.
В 30 г. н. э., когда императором в Риме был Тиберий, а прокуратором Иудеи — Понтий Пилат, незадолго до праздника Пасхи, Иисус из Назарета прибыл в Иерусалим. Возможно, он оказался здесь впервые. До этого он в основном проповедовал в Галилее и чаще всего в окрестностях города Капернаума. В самом Капернауме он проповедовал в синагоге.
Его вход в Иерусалим стал мирным триумфом. В Галилее к Иисусу стекались огромные толпы народа — временами ему приходилось учить их, стоя в лодке, на водах Галилейского озера, так напирала толпа на берег, — но слава шла впереди него и уже достигла столицы. Великое множество людей вышло из Иерусалима ему навстречу. Совершенно ясно, что они не понимали направленности его учения и разделяли общее убеждение, что некими чарами своей праведности Иисус ниспровергнет установившийся общественный порядок. Он въехал в город на осленке, которого позаимствовали для него его ученики. Толпа неотступно следовала за ним, ликуя и приветствуя его криками «осанна!», «спасение!».
Иисус с учениками направился к храму. Во дворе храма было тесно от столов менял и клеток, в которых торговцы держали голубей: их покупали и затем отпускали благочестивые посетители храма. Этих торговцев от религии он и его последователи изгнали и опрокинули их столы. Пожалуй, это был единственный случай, когда Иисус применил силу.
Неделю он проповедовал в Иерусалиме, постоянно находясь в окружении своих последователей, что затрудняло властям его арест. Затем иудейская верхушка собралась, чтобы решить, как разделаться раз и навсегда с этим удивительным пришельцем. Иуда, один из его учеников, видимо, разочарованный этим безрезультатным «взятием» Иерусалима, обратился к иудейскому священству, предложив свой совет и помощь в аресте Иисуса. За эту службу он получил в награду тридцать серебряных монет.
У первосвященника и иудеев вообще было немало причин опасаться этой бескровной революции, которая все больше распространялась по улицам возбужденного города: например, римляне могли неправильно понять происходящее или воспользоваться этим как предлогом для насилия над всем иудейским народом. Поэтому первосвященник Каиафа, стремясь продемонстрировать свою лояльность римлянам, не стал медлить с судом над безоружным Мессией, а священнослужители и иерусалимские ортодоксы выступили главными обвинителями.
О том, как Иисус был схвачен в Гефсиманском саду, как его судили и приговорили к смерти, как издевались и насмехались над ним римские солдаты, как Иисуса распяли на Кресте, на вершине холма, называемого Голгофой, — обо всем этом с непревзойденным величием рассказывают Евангелия.
Революция завершилась полным провалом. Ученики Иисуса все как один покинули его. Петр, когда на него указали, как на одного из них, сказал в ответ — «я не знаю этого человека». Не таким им виделся финал их великого пришествия в Иерусалим. Свидетелями последних часов Иисуса, его жажды и агонии на Кресте были только несколько женщин и самых близких друзей. К концу этого мучительно долгого дня покинутый всеми учитель поднял голову и в последнем усилии громко воскликнул: «Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?» — и умер, а эти слова, словно эхо, продолжают звенеть в веках, оставаясь постоянной загадкой для верующих в него.