Очерки лондонских нравов (старая орфография)
Шрифт:
Иногда Джонсъ длалъ предложеніе постить за полъ-цны Друрилевскій театръ, посмотрть два послднихъ дйствія пяти-актной трагедіи, новенькій водевиль или балетъ, и въ такихъ случаяхъ вс четверо отправлялись вмст. Они никогда не торопились, но обыкновенно, выпивъ съ комфортомъ свой грогъ и заказавъ приготовить къ ихъ приходу бифштексъ и устрицъ, уходили съ обычнымъ достоинствомъ. Въ партеръ входили они весьма хладнокровно, какъ длается благоразумными людьми какъ длалось даже еще въ ту пору, когда мистеръ Дунсъ былъ молодой человкъ и когда маэстро Бетти находился на самомъ верху своей популярности. Мистеръ Дунсъ даже и теперь живо припоминаетъ, эту пору: помнитъ, какъ бывало, дождавшись праздника, онъ покидалъ контору, отправлялся къ партернымъ дверямъ съ одиннадцати часовъ утра и дожидался у нихъ до шести часовъ вечера, подкрпляя
Когда опускался занавсъ, старыя малые попарно возвращались въ таверну, гд ихъ ожидали устрицы и бифштексъ, и въ то время, какъ являлся на сцену второй стаканъ грогу, Джонсъ — этотъ лукавый насмшникъ Джонсъ — принимался разсказывать о томъ, какъ онъ замтилъ, что одна лэди въ блыхъ перьяхъ, изъ ложи перваго яруса, весьма пристально поглядывала въ теченіе всего вечера на мистера Дуыса, а какъ онъ поймалъ отвтный пламенный взглядъ мистера Дунса, не воображавшаго, что за нимъ кто нибудь подсматриваетъ; при этомъ мистеръ Харрисъ и мистеръ Джэннингсъ принимались хохотать весьма непринужденно, а Джонъ Дунсъ хохоталъ непринужденне ихъ вхъ всхъ и въ заключеніе порыва веселости признавался, что было время, когда дйствительно случались съ нимъ подобныя вещи. Мистеръ Джонсъ отвчалъ на это признаніе дружескимъ толчкомъ и замчалъ, что въ былыя времена и подавно нельзя было ожидать отъ Дунса подобныхъ подвиговъ, потому что онъ отъ самаго рожденія носилъ серьёзную физіономію, Джонъ Дунсъ улыбкой соглашался съ этимъ, и старые малые, выразивъ похвалу серьёзному характеру, дружески прощались и расходились по домамъ.
Предопредленія судьбы и причины, по которымъ он совершаются, бываютъ таинственны и неисповдимы. Джонъ Дунсъ провелъ двадцать и даже боле лтъ своей жизни безъ всякаго желанія измнить ее или придать ей какое нибудь разнообразіе, какъ вдругъ вся его система жизни измнилась и ршительно повернулась кверхъ ногами — не отъ землетрясенія или какого нибудь страшнаго переворота, какъ, можетъ быть, читатель вздумаетъ представать себ, но чрезъ весьма обыкновенное и черезчуръ простое посредничество устрицы, — вотъ какъ это случилось:
Однажды вечеромъ мистеръ Джонъ Дунсъ возвращался изъ любимой таверны къ мсту своего жительства, не хмльной, какъ, пожалуй, него добраго, подумаютъ другіе, но такъ себ, немножко навесел, потому что этотъ денъ былъ денъ рожденія мистера Джэннингса: старые малые имли за ужиномъ пару куропатокъ, выпили по лишнему грогу, и вдобавокъ Джонсъ былъ забавенъ боле обыкновеннаго. Въ одной изъ улицъ, ведущей къ улиц Курситеръ, взоры его остановилась на вновь открытой великолпной устричной лавк, въ окнахъ которой въ мраморныхъ чашахъ красовались свженькія устрицы и небольшіе боченки, съ надписями лордамъ и баронетамъ, полковникамъ и капитанамъ, во всхъ возможныхъ обитаемыхъ частяхъ земного шара.
За устрицами стояли боченки, а за боченками находилась молодая лэди, лтъ двадцати-пяти, въ синемъ плать, и одна-одинешенька — чудное созданіе, очаровательное личико, привлекательный станъ! Трудно сказать, что именно располагало молодую двицу къ смху: красивое ли лицо мистера Джона Дунса, озаренное вдобавокъ яркимъ свтомъ газоваго освщенія, или, можетъ быть, природная веселость замнила въ ней ту серьёзность, соблюденіе которой такъ строго предписывается условіями общежитія. Мы знаемъ только то, что лэди улыбнулась, потомъ приложила палецъ къ губкамъ, какъ будто стараясь припомнить, что ей нужно было сдлать, и наконецъ стыдливо отошла въ самый отдаленный уголъ лавки. Пораженный Дунсъ постоялъ еще нсколько секундъ; лэди въ голубомъ плать не трогалась съ мста; онъ кашлянулъ; лэди ничего не слыхала. Джонъ Дунсъ ршился войти въ лавку.
— Нельзя ли открыть мн нсколько устрицъ? спросилъ мистеръ Дунсъ.
— Почему же, извольте, сэръ, отвчала голубая лэди съ плнительной игривостью.
И мистеръ Дунсъ скушалъ одну устрицу, и посмотрлъ на лэди, сълъ другую и третью, потомъ четвертую, и наконецъ въ самое короткое время уничтожилъ ихъ цлую дюжину.
— Нельзя ли открыть еще подъ-дюжины? спросилъ Дунсъ.
— Извольте, съ удовольствіемъ, очаровательне прежняго отвчала голубая лэди.
И мистеръ Джонъ Дунсъ скушалъ и эту полъ-дюжину, и непонятное чувство сильне и сильне развивалось въ его душ.
— Мн кажется, что вы могли бы достать мн маленькій стаканчикъ грогу? спросилъ Джонъ Дунсъ, такимъ тономъ, въ которомъ ясно обнаруживалась увренность въ его предположеніи.
— А вотъ сейчасъ, я посмотрю, сказала молодая лэди.
И вмст съ тмъ быстро бросилась изъ лавки, побжала по улиц, и ея длинные, каштановыя волосы развялись по втру самымъ плнительнымъ образомъ. Спустя нсколько секундъ она возвратилась съ полнымъ стаканомъ горячаго грога и мистеръ Дунсъ попросилъ ее раздлить порцію вмст съ нимъ, такъ какъ въ ней заключался настоящій дамскій напитокъ — горячій, крпкій, сладкій, и въ добавокъ стаканъ былъ огромный.
Молодая лэди сла подл мистера Дунса, прихлебнула немного изъ стакана, лукаво взглянула на мистера Дунса, потомъ отвернулась и вообще вела себя такъ очаровательно, что мистеръ Дунсъ невольно вспомнилъ о той счастливой пор, когда изъ впервые влюбился въ первую свою жену. Вслдствіе этого воспоминанія, мистеръ Джонъ Дунсъ ршился сдлать обворожительной собесдниц нсколько вопросовъ, цлію которыхъ было узнать, имла ли она, расположеніе къ замужней жизни. Молодая лэди спокойно отвчала, что она не иметъ къ этому ни малйшаго расположенія, что она очень не любитъ мужчинъ за ихъ непостоянство. Мистеръ Дунсъ сдлалъ возраженіе, что, вроятно, подобное мнніе распространяется на однихъ только молодыхъ людей; при этомъ дама раскраснлась, (по крайней мр она сказала, что мистеръ Дунсъ заставляетъ ее краснть, и потому, вроятно, покраснла), а мистеръ Дунсъ выпилъ длинный глотокъ любимаго напитка и продолжалъ наслаждаться имъ довольно долго, между-тмъ какъ молодая лэди безпрестанно повторяла: „нтъ, довольно, благодарю васъ“. Наконецъ Джонъ Дунсъ отправился домой. Въ теченіе ночи сонъ его былъ очень тревоженъ; ему безпрестанно снились то первая его жена, то будущая вторая жена, то куропатки, то устрицы, то грогъ, и все это покрылось обворожительнымъ свтомъ безкорыстной любви.
На другое утро Джонъ Дунсъ чувствовалъ лихорадочное состояніе; вроятно, это происходило отъ излишняго и непривычнаго употребленія грогу, и частію для того чтобы освжить себя устрицами, а частію и для того, чтобы узнать, не остался ли долженъ за вчерашнія устрицы, онъ отправился въ туже устричную лавку. Если молодая лэди показалась прекрасною при газовомъ освщеніи, то при дневномъ свт она была въ тысячу разъ прекрасне; вотъ съ этой-то поры и сдлался въ душ Дунса и в голов его изумительный переворотъ. Онъ купилъ новыя булавки на манишку; надлъ блестящее кольцо на средній палецъ; читалъ стихи; условился съ дешевымъ живописцемъ изобразить свою физіономію въ миніатюр, но такъ, чтобы она имла сходство съ наружностью юноши, чтобы надъ головой его висла драпировка, чтобы на заднемъ план усматривалось шесть огромныхъ томовъ, и чтобы въ сторон виднлся сельскій видъ; въ дом у себя онъ поступалъ невыносимымъ образомъ, такъ что три сестрицы его принуждены были выхать… Короче сказать, мистеръ Дунсъ велъ себя во всхъ отношеніяхъ хуже всякаго изъ старыхъ малыхъ.
Что касается до его старыхъ друзей, другихъ старыхъ малыхъ въ его любимой таверн, то онъ отошелъ отъ нихъ самымъ незамтнымъ образомъ. Каждый разъ, какъ онъ являлся къ нимъ, Джонсъ — этотъ старый насмшникъ Джонсъ — какъ вампиръ впивался, въ него съ вопросами, выводилъ изъ его отвтовъ оскорбительныя заключенія, отъ которыхъ хохоталъ не только одинъ Харрисъ, но и Джэннингсъ. Поэтому Джонъ Дунсъ ршился навсегда прекратить съ ними всякія сношенія и привязался исключительно къ голубой лэди въ великолпной устричной лавк.