Очерки японской литературы

Конрад Николай Иосифович

ЮМ

Написано в 1934 г.

О ЯПОНСКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ

20-х ГОДОВ

Однажды я прочитал в одной японской газете чрезвы­чайно понравившуюся мне своим своеобразием заметку из «великосветской хроники». Некий молодой человек возвра­тился только что из сельскохозяйственного вуза в Герма­нии; на родине его сразу же женили; было устроено пыш­ное свадебное пиршество, и, так как все это происходило в «большом свете», газеты не преминули оповестить об этом своих читателей, поместили портреты героев и даже послали к агроному-молодожену интервьюера, задавшего ему вопрос: «Что вы теперь думаете делать, после приобре­тения диплома германского вуза и очаровательной окусап (жены)?» На это сей ученый агроном ответил: «Я привез с собою из Германии маленький автомобиль, специально приспособленный для разъездов по полям, и буду со своей молодой женой разъезжать по своему поместью, наблюдая работу крестьян».

В этой заметке мое внимание привлек не столько са­мый характер ответа, сколько та жизненная обстановка, которая из-за этого ответа проглядывает и которая типична для современной Японии. Представьте себе рядом друг с другом: европеизированный, германской выучки японец — и тут же крестьянин, живущий чуть ли не так же, как жи­ли его предки в эпоху родового строя. Замысловатый авто­мобиль около полей — и примитивная мотыга па полях. Женщина на этих полях, у которой зубы еще по-старинно­му вычернены,— и молоденькая, нарядная дамочка на автомобиле около полой, говорящая, конечно, немного и по-английски. Два мира, несомненно. Правда, исторически и всячески связанные друг с другом, но в последнее время разошедшиеся чрезвычайно.

Такова новая Япония. Япония последних десятилетий, вся наполненная контрастами, и прежде всего в области культуры. Впрочем, нужно сказать только одно, но оно существенно: эти контрасты идут не столько по линии одновременного существования нескольких исторически различных типов хозяйственного и культурного уклада, сколько по линии европеизации всей японской жизни. Европеизация идет интенсивнейшим образом, по один ко­нец Япопии идет по этому пути со скоростью экспресса, другой — товарного поезда. Отсюда и отставание одних эле­ментов жизни и забегание вперед других. Отсюда и такое взаимное расхождение мпогих сторон японской действи­тельности.

Наряду с этим очень типичным для современной Япо­нии признаком является и другое: общее расхождение между двумя сторонами культурного развития: культура техническая идет вперед быстрейшими шагами, культура же духовная (в широком смысле этого слова) в общем, как правило, плетется позади. Если великолепно оборудован­ная фабрика типична для новой японской индустрии, то так же типичен спец, работающий на этой фабрике и со­вершенно удовлетворяющийся сентиментальными романа­ми или примитивной историко-анекдотической повестью. Рядом друг с другом: форд и «Бедная Лиза», небоскреб и Загоскин.

Наряду с этим еще одно любопытное п крайне харак­терное явление. Если многие японские инженеры внима­тельно приглядываются к Европе и Америке, не появилось ли там повой модели какой-нибудь машины, то, с другой стороны, некоторые деятели литературы и искусства сле­дят, нет ли там чего-либо нового и в их области. И что же? Услышали, что во Франции появился дадаизм — объявля­ется и в Японии школа дадаистов; в Советской России за­рождается пролетарская литература — вдруг объявляется и в Японии целая плеяда пролетарских писателей. Рядом с традиционной, идущей чуть ли не «с века богов» танка — новая поэтическая форма дадаистического стиха; рядом с семейным романом марлнтовского облика — производствен­ный роман. Другими словами, некоторые слои японского общества и в своем идеологическом развитии пе только идут в уровень со своей технической культурой, но пе редко забегают даже вперед, ставя пас в тупик своими дости­жениями и в этой сфере.

Все это странно, конечно, только на первый взгляд. Для знающего историю этой удивительной страны все это очень понятно. Япония в пять-шесть десятилетий проделала как в своем хозяйстве, так и идеологическом развитии ряд та­ких этапов, которые в других странах потребовали бы цело­го столетия. И это опять-таки нс в силу каких-то особен­ных свойств японского национального гения, но в силу объективной исторической обстановки. До открытия границ в 1868 году Япония внутренне совершенно созрела для перехода от феодальных форм к капиталистическим. Толь­ко внешние обстоятельства (искусственная изолирован­ность страны от внешнего мира, крутой полицейский ре­жим) препятствовали быстрому развитию этих приглушен­ных буржуазно-капиталистических сил; п стоило только этим препятствиям исчезнуть (толчок извне: американский ультиматум об открытии портов; вспыхнувшая в связи с этим революция, закончившаяся в 1868 г.), как сейчас же начался стремительный рост современного капиталистиче­ского хозяйства и сопряженного с ним общего режима. Образцы были налицо, Европа и Америка давали их в изо­билии; изобретать вновь ничего не приходилось; нужно было только идти по хорошо проторенным дорогам да еще заранее знать из европейской истории, какие опасности на этих путях могут повстречаться. Заранее знать — значит уметь с гораздо большей легкостью с ними справляться. И вот Япония идет по новому пути так стремительно и так плодотворно, что удивляет весь мир.

И этой именно стремительностью и обусловлена пестро­та и дисгармоничность современной японской культуры в целом. Целый ряд этапов пройден, но пройден не до конца. В современной японской действительности много «хво­стов», много еще не окончательно ликвидированного из предыдущей стадии развития. Страна перешла на такую- то ступень, но не целиком, а частично, и хвост прежнего тянется, и тянется иногда еще довольно долго. Поэтому сейчас можно наблюдать одновременное существование многих этапов развития, правда, не равнозначащих, но тем не менее ощутительных.

Если сюда добавить чувствующиеся еще во многих об­ластях пережитки прежнего феодализма, рудименты преж­них культурных эпох, то сложность современной японской обстановки как в области экономической, социальной и по­литической, так ш идеологической станет очень хорошо по­нятной.

Все это сказывается и на литературе. Наряду с давно для нас пройденными этапами мы обнаруживаем иногда то, чего и у нас нет; наряду с примитивностью приема и мате­риала неожиданно новое формальное мастерство или чет­кий классовый подход к проблеме сюжета. К тому же — именно в литературе явственнее, чем во многих других областях, чувствуются традиции старинного литературного искусства, действие факторов, идущих от прежней, столь великой по своей ценности и богатству, литературы.

Разобраться в запутанной картине современной япон­ской литературы дело очень нелегкое. Поэтому в дальней­шем я попытаюсь проделать только небольшой обзор того, что заметно на самой поверхности, сделать по новой япон­ской литературе нечто вроде небольшой прогулки, подходя к ней с той стороны, с которой неподготовленный читатель чаще всего подходит, со стороны сюжета.

Если взять с полки книжного магазина десяток япон­ских романов или пьес, то чуть ли не половина их при этом обязательно окажется историческими, что справедливо и по отношению к повествовательной прозе, а особенно по отношению к драматическим произведениям. Не будет пре­увеличением сказать, что весь тот цикл пьес, которые пи­шутся для традиционного театра Кабуки — главного теат­рального жанра в Японии,— почти целиком построен на исторических сюжетах.

Сюжеты для таких исторических романов и драм берут­ся из разных источников. Прежде всего неистощимый ма­териал для них представляет историческое предание, то есть неофициальная, неканоническая, но популярнейшая в народной массе история, окружающая отдельные эпохи и отдельные персонажи этих эпох особым очень вырази­тельным с какой-нибудь точки зрения ореолом. Сильно драматических эпох в японской истории не занимать стать; начиная с героической борьбы двух могучих домов Мина- мото и Тайра (XII в.), наполнившей своими отзвуками чуть ли не всю последующую японскую жизнь, весь период феодализма (XIII в.— середина XIX в.), с его бесконечны­ми столкновениями честолюбий, долга, хитрости, преда­тельств, с его героями и злодеями, с его самураями и горо­жанами, изобилует такими красочными (чисто по-теат­ральному) моментами, что они как будто сами напраши­ваются либо на сцену, либо на страницу романа. И японские писатели этим материалом широко пользуются.