Очерки японской литературы

Конрад Николай Иосифович

Название это получилось оттого, что авторы такого рода произведений открыто и принципиально стремятся идти навстречу массовому читателю всеми способами: особым легко понятным шрифтом, удобным форматом, де­шевой ценой (том около тысячи страниц в коленкоровом переплете с золотым тиснением — одна иена), заниматель­ным содержанием. Принципиальность их позиции выра­жается в том, что эти писатели совершенно сознательно не пытаются воздействовать на читателя, так сказать — «под­нимать» его до «своего уровня», навязывать ему свои приемы, вкусы, манеру письма; наоборот, они гибко сле­дуют за внимательно наблюдаемыми вкусами и запросами читательской массы, той самой массы, которая больше од­ной иены платить за книжку не может, да при этом хочет, чтобы чтения в этой рублевой книжке было как молено больше и поинтереснее... Для таких писателей историческое предание — прямо клад: рыцарский эпос японского средне­вековья, народные повествования об отважных разбойни­ках, ловких плутах, о предприимчивых купцах, романти­ческих куртизанках — неисчерпаемый источник для самых безудержных приключенческих романов или потрясаю­щих драм. Писатели «большого стиля» пытались сначала бороться, но затем стихия победила: многие сами приня­лись за подобные авантюрные или детективные романы.

Очень близко к этой группе писателей подходят те авторы, которые стремятся использовать исторический материал для создания не столько авантюрных, сколько фантастических произведений, опять-таки как повествова­тельных, так и драматических. Фантастический сюжет очень любим широким читателем, пьесы с приведениями не сходят со сцены японских театров; романами с «духами», «призраками» и т. и. зачитываются. И опять-таки истори-, чесжое предание, народная легенда представляют собой, во-первых, богатейший материал для такого рода сюжетов, во-вторых,—чрезвычайно удобны в том отношении, что обуславливают гораздо большую свободу оперирования с сюжетом, чем при пользовании материалом современным. В «добрые старые времена» все могло быть, да и сам фоп был как будто гораздо более «романтичным» и подходя­щим для всяких диковинных историй, чем нынешний «прозаический» век тяжелой индустрии и социалистиче­ских движений.

Главными поставщиками таких фантастических сюже­тов являются так называемые «кайдан», то есть рассказы о привидениях, которыми так изобиловала эпоха позднего феодализма (1600—1868 гг.). От этой эпохи до нас дошел целый ряд сборников таких рассказов со знаменитым зачи­нателем этого жанра сборником «Отоги-боко» (1666) во главе. Сюжеты этих сборников подвергались и подвергают­ся все новым и новым обработкам, причем эти последние выливались в самые различные формы: то в форму расска­за для эстрады, то в форму повести или целого романа, то песни-баллады, то пьесы. Популярный сюжет фигурирует в оболочке самых различных жанров, так сказать, на все вкусы и на любой случай.

Чтобы дать представление о таких «кайдан», передам содержание одного из них, небольшого, популярного и су­ществующего во всех этих формах. Это так называемый «Пионовый фонарь» — «Ботандоро» (шелковый фонарь в виде пиона). Фабула его сводится к следующему.

В феодальную эпоху проживал однажды некий моло­дой самурай, рано оставшийся сиротой и воспитанный своим старым учителем конфуцианцем. Он жил без всяких развлечений, почти никуда не выходя из своего родного до­ма, в обществе этого старика воспитателя, молодого слуги и часто навещавшего его доктора — друга его покойного отца. Как-то раз с наступлением весны он заболел стран­ной изнурительной болезнью. Кое-как поправился, но про­должал оставаться очень слабым. Старик — учитель его — и слуга всячески старались его развлечь, вызвать на све­жий воздух, на прогулку и соблазнили его однажды поехать с ними на лодке поудить рыбу. Они поехали дале­ко за город. Проезжая по реке, юноша вдруг стал прислу­шиваться: на вопрос, к чему он прислушивается, он отве­тил: «Разве его спутники не слышат идущие откуда-то звуки цитры?» (кото). Те с удивлением заметили, что вокруг со­вершенно тихо и никаких звуков цитры ниоткуда не слыш­но. Юноша продолжал настаивать и обратил при этом вни­мание на какой-то заброшенный дом, стоявший недалеко от реки. Вскоре от слабости он заснул и увидел во сне, как он вместе с другом своего отца доктором в каких-то странных, не теперешнего покроя, одеждах подходят к этому дому у реки и видят там на галерее прекрасную девушку, играю­щую на цитре. Доктор знакомит их: оказывается, это дочь хозяина дома, старого богатого самурая, сошедшего с ума из-за измены и покушения на его жизнь его наложницы в заговоре с любовником. Доктор проходит во внутренние покои к больному, молодые же люди остаются вдвоем, и в их сердцах вспыхивает любовь. В самый момент их взаим­ного признания в помещение врывается хозяин с окровав­ленным мечом в руке: в припадке безумия ему показалось, будто здесь его преступная наложница со своим любовни­ком; он бросается сюда, по дороге убивает старающуюся его задержать служанку молодой барышни и, увидев дочь с молодым человеком, принимает их за ненавистную ему пару и убивает обоих.

Этот сон не оставляет с тех пор юношу в покое: он ду­мает о нем и днем и ночью, пока наконец в одну прекрас­ную ночь не слышит за оградой своего дома легкие шаги; встает, выходит на галерею, присматривается: видит две женских фигуры, из которых одна освещает дорогу шелко­вым фонарем. Это она — девушка из сновидений, в сопро­вождении своей служанки. Они проникают к нему, и их любовь, начатая во сне, возобновляется с новой силой. С тех пор мерцающий огонек шелкового фонаря каждую ночь появляется около сада молодого самурая.

Скоро окружающие замечают, что юноша начинает ху­деть и бледнеть. В то же время по округе начинают ходить толки, что к молодому господину по ночам ходит какое-то привидение с пионовым фонарем — подойдет к дому и сра­зу исчезнет. Старик учитель со слугою решаются подсте­речь и действительно замечают эту таинственную посети­тельницу. Не зная, что предпринять, они бегут за советом к мудрому буддийскому монаху, настоятелю одного храма, хорошо знавшему еще отца юноши. Тот открывает им, что Синдзабуро (так зовут юношу) пал жертвой судьбы: все, что он видел во сне, действительно было в предшествую­щем его существовании, и вот не удовлетворенная тогда любовь преследует его и в новом существовании. Он об этом уже давно догадывался, видя, как со старой могилы убитой тогда девушки, похороненной в давние времена на кладбище при его храме, еженощно исчезает повешенный там песколько веков назад кем-то странный фонарь в фор­ме пиона. Настоятель добавляет, что Синдзабуро на краю гибели,— эта любовь его может увлечь в тот мир,— и что нужно принять меры: порасклеить на всех входах в их дом заклинательные таблички, препятствующие проникно­вению в дом привидений, и убедить Синдзабуро в течение семи последующих ночей до утра громко читать закли­нания.

Старик учитель возвращается домой, и ему удается сде­лать так, как сказал настоятель.

Наступает седьмая ночь. Учитель проверяет, на местах ли все таблички, и уходит. Синдзабуро читает заклинания. И вдруг слышится за оградой нежный голос, горько упре­кающий его в забвении. Синдзабуро сначала не хочет слу­шать, но слова девушки врываются ему в самое сердце. Он встает, подходит к ограде и собственной рукой снимает заклинательные таблички. Раздается радостное воскли­цание девушки, и они скрываются во внутренних покоях.

Учитель со слугой тем временем не спят, беспокоясь о том, как пройдет эта последняя ночь. Наконец они не вы­держивают и решают выйти наружу последить. Обходя вокруг дома, подходят к ограде и видят: заклинательных табличек нет. В ужасе подбегают к дому и останавливают­ся как вкопанные: прозрачная бумага окна освещена изнутри светом шелкового фонарика, и на ней — два слив­шихся силуэта: один — Синдзабуро, другой, прильнувший к пему,— скелет. Вбегают внутрь, а там все кончено: юпо- ша — мертв.

В последние годы этот сюжет, один из самых любимых среди ему подобных, был инсценирован известным писате­лем Нагата Хидэо для театра. Пьеса «Пионовый фонарь» обошла все сцены Японии и повсюду заставляла зрителя трепетать и волноваться за судьбу несчастного Синдза­буро.

Если авторы описательно-исторических, авантюрных и фантастических романов и пьес пользуются историче­скими материалами без претензий на какую-пибудь особую целевую установку, стремятся главным образом создать занимательное для читателя по сюжету произведение, то ряд других писателей поступает иначе: они берут эту историю либо в целях выявления вечного, общечеловече­ского, заключающегося в каком-либо эпизоде прошлого, либо в целях его иронической переоценки, либо в целях, так сказать, поучения, с тем чтобы, показав какой-нибудь кусочек прошлого, как бы сказать: «Имеющий уши слы­шать да слышит».

Предо мною два произведения, оба принадлежащие двум очень известным сейчас писателям: «Вишенка» — пьеса Курато Момодзб и «Птица милосердия» — роман Кйкути Кан. Оба они могут служить лучшим примером именно того, как исторический сюжет берется современ­ным писателем, с тем чтобы показать заключающееся в пем актуальное и для современности, более того — «веч­ное» зерно.

В древней японской поэтической антологии «Манъёпо» (VIII в.) в качестве объяснительного предисловия к двум стихотворениям приводится простенький и наивный рас­сказ, настолько коротенький, что я его привожу целиком.