Очерки японской литературы

Конрад Николай Иосифович

Выше было сказано, что половина книг по беллетристи­ке, взятая с полки книжного магазина, окажется посвящеп- ной историческим сюжетам; вторая половина, конечно, есть и должна быть основана па сюжете современном. Японская современность — окружающая жизнь и дейст­вительность — вот второй и громадный резервуар, откуда авторы заимствуют фабулу для своих произведений.

Эта современная действительность, как было уже ука­зано выше, в силу особых условий развития современной японской культуры отличается чрезвычайной сложностью, гораздо большей, чем то мы наблюдаем в других странах. Современное общество настолько многолико по своей структуре, и его жизнь сопровождается возникновением стольких различных проблем, что писатели не могут не принимать участия в их постановке, освещении н разреше­нии. Сложность японской общественной жизни выражает­ся прежде всего в том разнообразии и обилии различных общественных слоев, из которых современное японское общество слагается. Эти слои по-различному связаны со своей исконной культурой, по-различному к ней относятся; равным образом различно их отношение и к культуре евро­пейской. Гамма переходов от живущего и думающего еще по-токугавски японца к японцу, ничем — ни образом жиз­ни, ни способом мыслить — нс отличающемуся от любого американца или немца,— эта гамма дает столько различ­ных тонов, что одно исследование именно их составило бы одну из интереснейших проблем в изучении современной Японии.

Как известно, после буржуазной революции 1868 года, взамен прежнего феодального общественного устройства, в Японии были установлены три новых сословия: аристокра­тия, дворянство и «простолюдины». Исторически в первую категорию попали представители прежних феодальных княжеских фамилий, а также заслуженные деятели пере­ворота, бывшие нередко из очень незнатных самураев; во вторую перешла вся масса рядового феодального самурай- ства, бывшие вассалы этих князей; и, наконец, третью категорию составило все прочее население страны, раньше, в феодальную эпоху, строго подразделявшееся на три сословия: крестьянство, ремесленники и торговцы. Это со­словное устройство, существующее и в настоящее время, естественно, не совпадает полностью с тем классовым строем, который характерен для современной буржуазно­капиталистической Японии. Это является естественным уже потому, что революция Мэйдзи в конечном своем сче­те производилась не для того, чтобы перенести прежние социальные отношения под новым названием в новую эко­номическую и политическую обстановку. Поэтому классо­вая конфигурация отдельных элементов японского обще­ства, конечно, другая.

Очень характерным в этом процессе социальной пере­группировки после 1868 года нужно признать то обстоятельство, что верхнее сословие — титулованная аристократия — уже с давних пор стало пополняться пред­ставителями того общественного слоя, который по своему прежнему происхождению никак бы не мог претендовать на это: представителями третьего сословия — «простолю­динами». Ввиду того, что эти «простолюдины» искони были представителями капитала, то, получив с переворотом Мэйдзи большую экономическую и политическую свободу, они не могли не занять нередко самые высокие командую­щие позиции в современном капиталистическом укладе, и отсюда, как неизбежное следствие, не могли не войти в состав и высшей сословной группы. Императорское пожа­лование — вот путь для проникновения таких парвеню в верхушки японской знати.

Следует отметить, что в эту высшую касту попадают не только такие потомственные представители капитала в Японии. Туда проникают и современные «новые люди», то есть люди без роду, без племени, но сумевшие в новой обстановке после падения феодальных пут быстро найтись И благодаря своей предприимчивости и энергии занять по­четное положение в капиталистическом мире. Лучшее представление о таких людях дает личность известнейшего Сибусава, теперь виконта, а когда-то простого приказчика в торговом доме, сумевшего быстро понять значение банко­вого дела в новой экономической обстановке и своею дея­тельностью в этой области завоевавшего себе высокое поло­жение. Таких Сибусава в новой Японии немало, и япопской родовой знати, действующей в условиях капитализма, не­избежно приходится раздвигать свои ряды, пропуская туда таких «выскочек».

Разумеется, этот слой крупной капиталистической бур­жуазии, играющей такую роль в современной Японии во­обще, не мог не привлечь внимания писателей, и сюжеты, заимствованные из их жизни, пользуются большим рас­пространением. Нужно, однако, отметить, что в своей большей части литература, оперирующая с такими сюже­тами, не блещет особенно крупными художественными достоинствами. Большинство таких произведений относит­ся в лучшем случае к литературе «салонной», или к "курортным" романам, очень же часто она прямо скатывается к обык­новенному бульварному роману «из великосветской жиз­ни». Таковы, например, все эти многочисленные романы, где действие происходит «на даче в Камакура», в этом фешенебельном зитег-гезог! всего японского бомонда, пли на аристократических курортах — горячих источниках или климатических станциях, где японская буржуазия не столько лечится, сколько развлекается.

Далее ряд авторов уделяет большое внимание не этим верхам капиталистического общества и плотно примы­кающему к нему слою средней буржуазии, но быту япон­ской мелкой буржуазии — всем этим мелким лавочникам, мастерам-ремесленникам, мелкому чиновничеству, млад­шим служащим частных предприятий, отчасти приказчи­кам и т. п. Сюда относится и тот специфический люд, который или обслуживает их досуги, удовлетворяет их культурные потребности, как рассказчики, эстрадные му­зыканты и певцы, декламаторы, или же те, кто с ними кровно связан происхождением, вроде, например, гейш, большая часть которых извлекается именно из этих «ме­щанских» кругов японского общества. Сюда же присоеди­няются частично и некоторые слои рабочего населения городов, особенно более хорошо оплачиваемые группы. Вся эта очень многочисленная и разношерстная масса живет своей своеобразной жизнью, очень отличной от всего про­чего в Японии, меньше всего — средь городского населе­ния — затронутая европеизацией, и представляет собою чрезвычайно занимательную среду, и из этой среды извле­каются нередко очень любопытные сюжеты. Такие сюжеты иногда носят наименование сюжетов «Ситамати» — «Ниж­него города». «Нижний город» — название некоторых квар­талов в Токио, где сосредоточено именно такое население столицы — отчасти мещанство, отчасти рабочие.

Существует ряд авторов, посвятивших себя быту этого «Нижнего города». Есть ряд интереснейших произведений в этой области, вроде сборника Куббта Мантаро — «Рас­сказы из Нижнего города», чрезвычайно характерные для всего этого течения. Герои этих рассказов — типичные персонажи Ситамати. Когда-то популярный рассказчик, теперь доживающий свои дни, всеми забытый; гейша, легко и просто меняющая свои привязанности; старушка, разыскивающая свою пропавшую где-то в домиках гейш дочь; маленькая семья, вспоминающая двух рано умерших дочерей. Целый калейдоскоп образов этих людей и картинок из их жизни — непритязательный, но очепь яркий в своей простоте: несложна и жизнь их вообще.

От этих очень специфических кругов японского обще­ства писатели переходят к другим, совершенно от них от­личным: к японской интеллигенции, к тому слою, который неминуемо должен был создаться в условиях буржуазной общественности и который играет ту же роль, что и везде. Множество авторов специально посвящают себя работе над сюжетами из этой области и создают иногда очень значи­тельные по своему и общественному и литературному зна­чению произведения. В центре таких произведений часто ставится тип иптеллигента-учепого, нередко — интелли- гснта-писателя, большею же частью героем является ин­теллигент «вообще», представитель свободных профессий, в своем роде «свободный мыслитель», задающийся миро­выми вопросами, страдающий специфическим проблематиз- мом, часто психологическим раздвоением. Словом, очень хорошо знакомые нам по прежней интеллигентской полосе русской литературы типы. Нужно сказать, что это сюжет­ное течение играет в новой Японии серьезнейшую роль, действуя главным образом на молодежь, в первую очередь, конечно, студенческую. Такими произведениями зачиты­ваются, о них спорят, выводимым в них героям подражают, прокламированные в них идеи пропагандируют словом и делом. Иначе говоря, в умственной жизни японца эти авторы занимают большое и ответственное место; под зна­ком их влияния проходят целые поколения новых японцев. Пожалуй, не будет большой ошибкой сказать, что большая часть наиболее крупных и серьезных писателей современ­ности примыкает именно к этому течению. Они, так ска­зать, соль современной японской духовной культуры. Они наиболее репрезентативны для Японии нынешнего дня во­обще; с другой стороны, они наиболее близки европейцам, в частности нам, русским, тем более что очень многие из них воспитались на нашей классической литературе. Наши Тургенев, Толстой, Достоевский, Горький, а за ними и мно­гие другие имеют среди них очень много учеников и после­дователей. Именно через них лучший ход к познанию новой Японии, ход, совершенно гарантируюхций от всякого экзотизма, столь характерного для подхода к этой стране у большинства европейских писателей о Японии и столь унизительного для японцев, имеющих полнейшее право претендовать на обращение к себе не как к любопытному раритету, стране вееров и гейш, по как к великому народу, живущему той же сложной жизнью, как и весь прочий ци­вилизованный мир.

В произведениях этой группы писателей можно наме­тить одну, очень отчетливую сюжетную линию, стоящую несколько особняком: немало внимания уделяется жизни и быту японской богемы, всем этим писателям, журнали­стам, газетным репортерам, художникам всяких видов искусства, работникам новых театров и т. п. Это не тот актерский люд, представители малых жанров искусства, которые обслуживают вышеназванные кадры японской городской обывательской массы, но именно интеллигент­ская богема, в высокой степени европеизироваиная, следя­щая за всеми новинками Европы и Америки. Именно среди них и появляются японские дадаисты, японские Ма­тиссы, японские Станиславские и т. д. Мпогие из них — особенно художники — прошли через художественные сту­дии Парижа, Мюнхена, соприкоснувшись и в значительной мере сроднившись с европейской богемой, н характе­ризуются во многом теми же чертами, что и эта послед­няя. Очень часто именно здесь мы сталкиваемся с различ­ными революционными течениями в искусстве н общест­венной мысли, означающими, строго говоря, лишь прояв­ления левого либерализма и радикализма. Персонажи из этого мирка — частые герои японских романов и пьес для новых театров; однако отношение к ним мас­сового зрителя и читателя приблизительно то же, что и у нас: чрезвычайный интерес, но не без примеси экзо­тики.

Далее идет ряд писателей, ищущих сюжетов в послед­нем общественном слое, который заполняет японские горо­да,— в пролетариате. Нечего и говорить, что этот класс в связи с эволюцией капиталистического хозяйства растет и численно и политически. Даже в условиях современной буржуазной государственности он смог уже проявить себя достаточно явственно; существуют так называемые проле­тарские партии, стремящиеся,— правда, в рамках буржуаз­ной легальности и японского конституционализма,— до­биться права известного участия в руководстве судьбами страны. Блок этих партий в последних (февраль­ских, 1927 г.) выборах в парламент, происходивших, как извест­но, на основе чрезвычайно расширенного избирательного права, именуемого в Японии «всеобщим», пытался даже воевать с буржуазными партиями за места в нижней пала­те. Правда, это не привело к очень заметным результатам, по как проявление возможности активно конкурировать с буржуазией это очень характерно.