Очерки японской литературы

Конрад Николай Иосифович

Все их несчастье состоит только в том, что они отверг­нуты женихами, что у обеих расстроилась помолвка: у од­ной — давнишняя, у другой — неожиданная; от одной ушел тот, в ком она с давних пор привыкла видеть своего будущего мужа, от другой — тот, кто ей недавно полюбил­ся, пли, вернее, кому недавно полюбилась она, пбо так ста­вится в Японии вопрос и по сию пору.

Нужно знать, чем живут еще эти круги японского обще­ства, чтобы понять всю катастрофу, разразившуюся над ними. Отвергнутая невеста — это клеймо, эта печать веч­ным позором ложится на девушку. Она отвергнута, рас­суждают кругом, значит, есть па то причины; начинаются разговоры, сплетни, пересуды об этих причинах, и вокруг девушки воздвигается такая груда всего, что она пе в силах дальше выносить этого ужасного бремени. Волны или по­лотно железной дороги приобщают к своей печальной хро­нике еще один эпизод.

И во всей подобной исторйи почти всегда мужчина занимает самую выгодную позицию. Он выбирает, он от­вергает; он дарит свою благосклонность, и в любой же мо­мент он ее отнимает. Девушка только принимает и счаст­лива, если эта благосклонность покоится на пей долго и нерушимо. И если она даже покинута, в пей все же теп­лится надежда на то, что вдруг, может быть, что-то про­изойдет и ушедшая любовь к ней вновь возвратится. А вместе с тем и грезы о счастье, о жизни.

Покинута о-Тисэ перед праздником Бон — возвраще­ния теней прошлого, и вся обстановка вызывает в ней воспоминание об этом ушедшем счастье. Опа слышит пе­чальный рассказ соседки о такой же грустной участи, по-стигшей знакомую девушку, такую, казалось, хорошую и достойную. Она узнает о причинах разрыва помолвки там, сравнивает все происшедшее с тем, что было с нею самой. Погружается в печальное воспоминание. Но подобно тому, как праздничный фонарик в ее доме, по традиции зажжен­ный для встречи отошедших теней, знаменует собою, что все может вернуться, даже отошедшие в тот мир, так и в ее душе все еще теплится надежда, и неожиданный приход дяди, о котором она знает, что тот всячески способствует их браку, зажигает в ее сердце яркий факел ожидания — возвращения жизни и счастья. Но смутна эта надежда, не­надежна она, и тускло мерцают для о-Тисэ яркие огни Бона. И совсем почти гаснут они для нее, когда она уже после того, как надежда оказалась напрасной, после того, как около нее пронеслось дыхание смерти (кончина род­ственника), окончательно все сковавшее,— вновь вступает в вынужденную жизнь на людскую ярмарку.

Таков этот бесхитростный рассказ, переданный не без легкого сентиментального уклона: рассказ, собственно, ли­шенный особой фабулы, построенный на одной коллизии, но тем не менее необычайно метко обрисовывающий кусо­чек жизни этих кругов японского общества. Любопытно отметить, что такое быто- и нравоописательное течение часто скатывается совершенно к статическому сюжету. Та­ков, например, маленький рассказ большого писателя, при­знанного эстета, Нагаи Кафу— «За деньгами», просто, но детально описывающий день одной служанки в «доме сви­даний». Описывается, как она встала, начала уборку, как потом хозяйка послала ее со счетом на дом к гостю, кото­рый был в этом домике и оставил счет неоплаченным; описывается, как она вышла на шумную улицу, запуталась в трамваях, наконец доехала до нужной остановки, с тру­дом отыскала нужный ей дом и наткнулась на отсутствие искомого лица в данную минуту дома. Кончается рассказ словами: «Когда она возвращалась обратно, на улицах уже зажигались фонари». В сущности, ничего, кроме путешест­вия этой недалекой девицы, в этом рассказе нет, и автор этим довольствуется, как довольствуются, по-видимому, и читатели, для которых это все написано.

Такой уклон в бессюжетность становится особенно за­метным с постепенным усилением в японской беллетристи­ке натуралистических тенденций. Здесь часто мы сталки­ваемся с такими произведениями, которые прямо поражают этой своей стороной. Таково, например, одно произведение Нацумэ, знаменитого романиста, одно время кумира япон­ской молодежи, произведение, которое трудно даже отнести к привычному для нас жанру. Оно называется «Через стек­лянную дверь» и описывает чрезвычайно несложную си­туацию: герой сидит у себя в комнате й смотрит через стеклянную дверь. Дальше идет описание отдельных пред­метов и изложение его мыслей по их поводу или без особое го повода. И все. Между прочим, тот же Нацумэ может быть назван отчасти представителем того своеобразного течения в литературе, которое приходится охарактеризо­вать как психоаналитическое, то есть целиком построенное на выявлении своих мыслей и переживаний, на копатель- стве в своих собственных п чужих душах. Иными словами, полное погружение в душевный мир одиночки-интеллиген­та и старательное выставление всего, что там есть замеча­тельного и незамечательного. Есть ряд произведений такого типа, которые обладают огромной силой, достигают сильнейшей выразительности; есть произведения, овеян­ные дыханием некоторых страниц Толстого и Достоевского. Но рядом с ними нарочитое копательство, доведенный до самоцели анализ.

Таково это реконструктивное в разных смыслах и в раз­ной степени течение современной беллетристики, превра­щающееся через «психоаналитический» уклон в бессюжет­ную новеллу. Рядом с ним идет течение, стремящееся как бы подслушать современность, отозваться на возникающие в ней процессы, ответить на вопросы или же пойти даль­ше: подхватить намечающееся и поставить как проблему.

Если бегло просмотреть книги этих шпателей, мы с легкостью подметим наиболее часто встречающиеся, доми­нирующие темы; иначе говоря, можем судить о том, какие проблемы существовали и существуют в последние годы жизни японского общества.

Наличность большого количества романов и драм, по­священных семейным конфликтам, свидетельствует о том, что проблема семьи, вопросы семейного уклада очень силь­но занимают современное общественное мнение. Не так давно появилась пьеса Нагата Хидэо «В снежную ночь». Она вызвала большие толки не столько остротой своего содержания или сложностью и выразительностью материа­ла, сколько тем, что она очень просто, без всяких претен­зий рассказывает об одном из очень частых событий, разра­жавшихся одно время в японской семье. Пьеса эта поэтому, на наш взгляд, необычайно элементарна. Схема ее такова: существует честная, добрая буржуазная семья. Муж — адвокат, жена — женщина из самой порядочной семьи. Но, как на грех, в эту семью вторгается третье лицо — помощ­ник мужа, молодой присяжный поверенный. Матико (так зовут героиню) поддается чувству охватившей ее любви и изменяет мужу. Но, с точки зрения современной япон­ской буржуазной морали, это преступление, и обоим лю­бовникам ничего не остается делать, как разрубить завя­завшийся узел самоубийством. Они едут тайком в один уединепный курорт и там кончают с собой. Когда уже все кончено, в гостиницу, где произошло это все, приезжает открывший их следы муж и оплакивает бедную падшую, но прощенную им Матико. Любопытно отметить, что оба героя, сидя в комнате гостиницы и предаваясь горестным излияниям, решаются на самоубийство под влиянием, по­мимо прочего, следующего соображения: «Подумай,— гово­рит он,— о нас напишут в газетах». — «Какой ужас! —вто­рит она.—И все прочтут. Какой позор!» Штрих, достаточно характерный для обрисовки одной из сторон современного японского быта.

Наряду с проблемою семьи такая литература большое внимание уделяет и проблеме ценности человеческой жиз­ни. И так как наиболее выгодная и легкая форма для привлечения общественного мнения к таким вопросам — это сцена, то и эта проблема дается в ряде пьес. Одна из пьес подобпого сорта, принадлежащая Таяма, носит назва­ние — «У большой реки». Содержание ее сводится к сле­дующему. В провинции на севере Японии проживает семья одного врача, местного старожила. С ним вместе живут младший брат его жены — студент медик — и младшая сестра — ученица старших классов средней школы, уча­щаяся в другом городе. Все идет по-хорошему, как вдруг ничего не подозревавшие супруги получают от только что уехавшей после каникул молодой девушки письмо, начи­нающееся словами: «Когда вы будете читать это письмо, меня уже не будет на этом свете...» И дальше — мотиви­ровка задуманного самоубийства: «Хочу в тот светлый мир, хочу быть всегда чистой, как небесные ангелы...» Оказы­вается, что у нее уже давно существовал такой сговор с любимой подругой — расстаться с этим миром. Опекунам этих молодых девушек удается проследить их путь, и в ма­ленький городок, куда опи скрылись, летит телеграмма, призывающая полицию разыскать и взять их под надзор до прибытия родственников. Телеграмма достигает своей цели: девушек задерживают и препровождают в полицей­ский участок. Наступает ночь. Стороживший их дежурный надзиратель не выдерживает и засыпает. И вот обе девуш­ки, воспользовавшись этим, потихоньку ускользают и до­биваются своего: бросаются в реку. Последующая картина рисует прибытие родственников, директора гимназии; за­тем поискии нахождение тел; перевоз этих тел утопленниц в родной город и реакцию на это событие различных кру­гов населения. Пьеса эта также чрезвычайно примитивна и по технике развертывания сюжета напоминает скорее рассказ, чем драматическое произведение. Тем не менее она достаточно симптоматична, так как дает отклик на очень распространенную одно время и очень беспокоящую японскую общественность эпидемию школьных само­убийств на почве недовольства жизнью и по подобным причинам идейного порядка.

Много места в такой беллетристике занимает проблема совести, причем произведения, посвященные ей, в значи­тельной своей части относятся к разряду той психоанали­тической литературы, которая была обрисована выше. Любопытнейший образчик такого рода творчества дает роман того же Нацумэ — «Сердце».

Уже одно название очень характерно для всей этой по­лосы вообще и для самого данного романа в частности. Автор, строго говоря, ни о чем другом в этом романе не говорит, как только об одном человеческом сердце, и еще точнее: об одном чувстве, которое это сердце переполняет, об одной только мысли, сверлящей мозг. Мысль эта — со­мнение в своей моральной правоте, в своей честности перед собою и другим человеком.

Нацумэ с присущим ему великолепным натуралисти­ческим искусством письма рисует перед читателем такого интеллигента, имеющего возможность, благодаря малень­кой ренте, нигде не служить и поэтому могущего свободно думать и размышлять. Он живет вдвоем с любимой и лю­бящей его женой, живет внешне совершенно спокойно, без каких бы то ни было происшествий, неудач, внешних вол­нений. И тем не менее он, очевидно, несчастен. Проходят годы, и вдруг его друг узнает, что он неожиданно покончил с собой. В чем дело? Причину открывает письмо-исповедь, посланное этому другу перед самой смертью. Оказывается следующее. Когда-то, в студенческие еще годы, этот чело­век был очень дружен с одним своим школьным товари­щем. Они решили даже поселиться вместе и сняли совмест­но помещение у одной вдовы. У той была дочь, молодая девушка. Друг этого человека полюбил ее и сейчас же от­крыто посвятил в свою любовь своего приятеля. Однако, не желая компрометировать девушку, он ей самой ничего пока не говорил, довольствуясь ежедневными встречами с ней и разговорами. Тем временем и сам герой произведе­ния почувствовал любовь к этой девушке и, заметив, что и она к нему неравнодушна, признался ей и узнал, что она его давно уже любит; сделал предложение и получил согла­сие. Наступил день объявления, и друг все узнал. Он ниче­го не сказал, только ночью наш герой, почувствовав что-то недоброе, вошел в его комнату и застал его мертвым. Вот и все. И это легло тяжелым бременем на всю последующую жизнь этого человека. Он, конечно, женился, стал жить со своей женой очень дружно и мирно, но благополучие было только по видимости. Сердце его надрывалось сознанием своего преступления перед другом, доверчиво открывшим­ся ему, и в конце концов не выдержало: он последовал вслед за ним. Таков этот очень сильно написанный роман, ставящий очень ярко проблему совести. Некоторые страни­цы письма-исповеди производят могущественное впечатле­ние своею искренностью и внутренней напряженностью. Конечно, это все обусловлено тем, что Нацумэ — один из самых крупных писателей новой Японии (он умер в 1916 г.) и создателей целой литературной школы.

Занимает японских писателей этой категории и пробле­ма социальной несправедливости, главным образом в мо­ральном плане. Многие авторы берутся за перо со специ­альной целью с какой-нибудь стороны эту несправедли­вость выявить, какой-нибудь уголок ее обрисовать. Подобных произведений много, и представление о них может дать один маленький этюд с натуры, «У моста», зна­менитого Токутоми Рока, этого Льва Толстого новой Япо­нии по общим тенденциям своего творчества и по образу своей жизни. Этот интереснейший — особенно для нас — представитель японской общественной мысли и крупней­ший писатель (умер в 1927 г.) развился под сильнейшим влиянием Льва Николаевича, ездил к нему в Ясную По­ляну и, возвратившись на родину, бежал из города, уда­лился в деревню, стал крестьянствовать и начал пропо­ведь — печатно, своими произведениями, и устно, беседа­ми с приходящими к нему со всех сторон жаждущими совета и участия. Однажды он проходил мимо одного моста в Токио. Видит: стоит кучка людей. В центре ее какая-то бедно одетая женщина с ребенком на руках и двумя дру­гими, цепляющимися за ее платье. Около нее полицейский, о чем-то ее допрашивающий. Токутоми подошел и прислу­шался. Оказалось: у нее умер муж, она осталась без всяких средств, ничего не могла найти, дети же были голодны. Она и захотела разом покончить все — в спасительной реке, но была замечена полицейским. Токутоми молча выслушал и, когда городовой увел женщину с собой, поднял голо­ву и увидел: тут же за мостом возвышалось громадное здание банка. И у него мелькнула одна неотвязная мысль: но ведь там, в банке-то, денег же много, очень много...