Очевидное-Невероятное
Шрифт:
— Ну да! — меня слегка обескуражила столь неприкрытая наглость. — А куда же прикажете девать Генриха Герца и Гульермо Маркони?
— Самозванцы, — твёрдо сказал Первопечатник. — Тут таких — хоть пруд пруди! Заглянете к нам или мимо пройдёте?
Прошёл бы, но Иван Фёдоров тоже был в списке.
В тесном вестибюле издательства, сильно зажатые в узком промежутке меж столом и стеной, сидели рыцари пера и бумаги. «Рыцарям Круглого стола было всёже полегче, — с сожалением подумал я. — Их хотя бы ничего не стесняло!»
— Трудно быть боком, —
На некруглом столе располагался избыточно огромный макет книги, а на стене висел не менее сильно увеличенный портрет Председателя ЧК, то есть, мой.
— А это члены нашей редколлегии, — пояснил Первопечатник. — Издательство активно готовит к выходу книгу под названием «Часослов». Наступают жаркие деньки — мы буквально на этапе выпуска.
Сразу кого-то узнать не получилось, но по мере того, как рыцари вынимали из ножен таланта свои острые слова-мечи, становилось понятно — с кем мы имеем дело.
— Поучаствуете? — спросил Иван Фёдоров.
Он придвинул ко мне стул и я сел. Раз портрет висит, что же я — сам себе враг?
— Спасибо. — Первопечатник отвесил русский поклон в пол. — Поверьте, Зигмунд Фрейдович, это для нас огромная честь! А тема такая.
И он вкратце поведал, о чём книга. Пока издатель рассказывал, я обратил внимание на кудрявого юношу с взглядом горящим. Ему не терпелось вставить слово и он с трудом удерживался от комментария. Нервно теребил себя за волосы и в нетерпении крутил головой. В какой-то момент, когда его коллеги слушали начальника раскрыв рот, кудрявый вынул откуда-то бумажную трубку, скатал во рту кусочек бумаги и «выстрелил» в соседа! Сосед мужественно снёс обиду, но по всему было понятно, что следующий выстрел за ним!
— Пушкин, — обратился к хулигану Иван Фёдоров, — ведите себя скромнее! Вам, кажется, слова не давали!
Но вернёмся к книге. «Часослов» — это свод слов и выражений, которые рекомендовалось употреблять в строго отведённое для этого время, буквально выходило, что каждому слову — свой час. Каждому — подчёркивал издатель. Собственно, в этом нет ничего нового, какой здравомыслящий человек, к примеру, станет говорить «Доброе утро» в пять часов вечера? Или поздравлять с Новым годом 8 марта? Но это лишь вершина айсберга, определяющая общую логику употребления слов — где их нужно произносить, когда и нужно ли вообще?
— Вначале было слово, и слово было Бог! — сказал кто-то из редколлегии.
— Не просто слово, а вовремя сказанное, слово, — с готовностью подхватил издатель. — Всё дело именно в этом!
— А, если, допустим, не вовремя? — спросил кто-то.
— Значит, не Бог! — просто объяснил Иван Федоров. — И нечего было произносить. Это, знаете ли, как плюнуть в космос! Я думаю, неуместность употребления многих десятков и сотен слов в современном обществе, вполне очевидна!
Все почему-то посмотрели на меня. Потом на портрет. Потом снова на меня. Пушкин со всеми.
— А можно пример
— Из моей, — уточнил кто-то. По-моему, это тот, который вспомнил про бога. Может, Достоевский?
— Нет, из моей, — поспорили с ним.
— Из моей лучше!
— Из вашей? Я вас умоляю!
— Думаю, моя книга, — вступил в полемику стыдливый молодой человек с ангельской внешностью, — в качестве примера подходит лучше всего! Давайте из моей!
— Нет-нет, — решительно сказал Иван Фёдоров. — Только не из вашей, Иван Семёныч! Пощадите наши души!
Мне стало жаль Ивана Семёныча и я за него вступился.
— А почему, собственно, нет? Мне кажется, любой из вас достоин того, чтобы его цитировали! Или вы попали сюда по протекции?
— Вот именно! — воскликнул Пушкин. — Пииты и временщики! Пускай читает, его слова актуальны в любое время суток! Читайте, господин Барков, глаголом жгите сердца людей!
— Ну вот, — недовольно хмыкнул Достоевский, — начинается!
Иван Семёныч прочитал, не вставая, без подготовки:
Бузник не равен Геркулесу,
Вступив в размашку, начал пхать,
И самому так ввек Зевесу
Отнюдь мудом не раскачать.
Кулак его везде летает,
Крушит он зубы внутрь десён.
Как гром он уши поражает,
Далече слышен в жопе звон.
Трепещет сердце, печень бьётся,
Тут он сделал паузу и выразительно посмотрел на Пушкина.
— В портках с потылиц отдаётся! — закончил Пушкин.
И рукою на автора указывает, театрально так — вот он, мол, гений русской изящной словесности! Прошу любить и жаловать!
— Ну и? — Первопечатник прикрыл ладонью глаза. — Есть, по-вашему во всём этом словоблудстве хоть что-нибудь к месту и ко времени?
За столом — ни слова, все в размышлениях.
— И что теперь, — обратился ко мне Достоевский. — Заберёте богохульника?
— Зачем же забирать? Куда?
Я посмотрел на Ивана Семёныча — тот плакал. А Пушкин его по голове гладил.
— Известно, куда, — ворчал Достоевский. — К себе, в Чёрный Квадрат! Разве не там ему место?
— Иван Фёдорович, — попросил я издателя, — хватит рукою закрываться. Ведите собрание!
Потом ещё сколько-то времени говорили об актуальности книги, о её значении для каждого, кто говорит по-русски. Мнения, в целом, были положительные — книга нужная, более того — прикладная. Можно даже использовать её в качестве учебного пособия и сдавать по ней экзамен. Например:
Вопрос 1: Допустимо ли в ситуации, когдамедработник вместо капельницы сделал вам клизму, напоминать ему о его родственниках?