Одержимость
Шрифт:
— Нравится?
— Да, — протяжно застонала, когда я приподнял ее за поясницу, проникая резче, глубже, — нравится…еще…давай, трахай меня. Ты такой же, как и все они. Трахай!
Я же Кукла. Меня можно по-разному. Давай.
Я почувствовал, как засаднило в груди, как вывернуло наизнанку сердце и ударил ее наотмашь по лицу, вонзаясь еще и еще, яростно и дико. Чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы.
— Шлюха! Трахалась с ним? — собственный голос сорвался га хрип.
— Нет, — похоже на рыдание, а я сильнее сжал податливое тело руками, — Леша…Зачем? Я…же любила …тебя! — голос сорвался, я посмотрел ей в глаза…а в них слезы. Лживая сучка. А сердце зашлось в агонии…Мало. Пусть скажет еще, мать ее, пусть соврет снова. Я хочу это слышать и не хочу. Больно
— Плевать…твои проблемы, — зарычал я.
Схватил за лицо пятерней, размазывая ее кровь по подбородку, чувствуя, как горю внутри, словно в Аду, а она вдруг притянула меня к себе и жадно поцеловала, подалась вперед насаживаясь на мой вздыбленный член, и я сорвался, сжал ее неистово, до изнеможения, целуя, облизывая пораненную губу, проталкиваясь языком ей в рот и задыхаясь от безумия и порочного удовольствия.
— Еще, — прохрипел в ее приоткрытый, задыхающийся рот, наслаждение уже граничило с болью, — скажи еще.
— Люблю, — она всхлипнула, по щекам потекли слезы, — люблю тебя…только тебя…всегда…одного тебя….
— Врешь тварь, — прошептал я жадно целуя ее шею, содрогаясь с каждым толчком внутри ее тела.
— Люблю…только тебя…тебя…
Выгибалась подо мной, принимая целиком, впиваясь в мои плечи, и я застонал, зарываясь лицом в ее волосы, рассыпанные по ковру, чувствуя, как спазмы давят грудь, как дико мне хочется завыть.
Посмотрел ей в глаза — она плачет?
— Моя? — невольный вопрос…вопрос из прошлого…тот самый на который никогда не было ответа.
— Твоя, — руки скользнули по моей груди, обвили шею, ее нежные губы осыпали поцелуями мои шрамы на виске, — только твоя…всегда твоя.
Она лгала, но сейчас я яростно желал эту ложь. Я уже не мог ненавидеть, я содрогался в диком наслаждении, сжимал ее грудь, соски и слышал хриплые стоны, ловил прерывистое дыхание. Я опять принадлежал ей. И мне было мало, ничтожно мало ее всегда. Слышал свое рычание и ее крики, хрипы, всхлипывания, она царапала мою грудь извиваясь, отдаваясь так, как умела только она. Я просунул руку между нашими телами, застонал чувствуя ее влагу, мягкость и тугость, набухший клитор, который я принялся яростно натирать, исторгая из нее вопли, заставляя прогибаться и выть от наслаждения. Да, я помнил, что ей нравится. Я знал каждую черточку на ее теле, каждую эрогенную зону. Когда-то я вылизывал ее всю. От безумного желания снова почувствовать, как она кончает свело скулы. Я потерял контроль, погружаясь в пучину порочного наслаждения, позволяя эмоциям топить меня в бездне…Я не останавливался, двигался в ней с бешеным остервенением, дразня, лаская, нежно сжимая ее пульсирующий клитор между пальцами, обхватывая жадными губами твердые соски и сходя с ума от безумия, охватившего нас обоих. Ее оргазм снес меня к чертям, искры из глаз посыпались, когда тугая плоть начала сжиматься вокруг моего члена, орошая влагой. Она протяжно кричала, выгнувшись дугой, обхватив мой торс ногами. Посмотрел на ее бледное лицо, на закрытые глаза и задыхающийся рот, искусанные мною губы, торчащие напряженные соски, почувствовал под пальцами пульсацию растертой мною плоти и взорвался, сжимая ее ягодицы, слыша собственный хриплый стон.
Победа плоти над ненавистью…На короткие мгновения, когда кроме безумного наслаждения, агонии страсти, не осталось ничего…но боль вернется. Я не простил. Просто получил свою дозу анестезии, очень сильную, невероятную дозу. Потом будет отходняк…ломка и новая потребность и так пока я не сдохну или не убью ее.
*1 "шакалы" — шекели, израильская валюта (слэнг русскоговорящих израильтян)
*2 мивца — акция, скидка (иврит)
23
Призрак. Израиль. 2009 год.
Я сидел на полу и курил, пуская колечки дыма в потолок и наблюдая за ней. Встала, поправляя разорванное платье и спотыкаясь пошла в ванну, придерживаясь за стены. Я сплюнул кусочек табака и сильнее затянулся.
Восемь лет назад…она плакала, когда узнала, что я мертв? Она вообще хоть что-то почувствовала? Или посмотрела на свой счет в банке, который вдруг увеличился на несколько сотен тысяч? Что она чувствовала вообще? Хотя….о каких чувствах я вообще думаю?
Я помнил, как все изменилось, как наши отношения стали совсем иными, как я впервые услышал от нее "люблю" и захлебнулся от отчаянной радости. Дьявол, каким я был идиотом. Она же затягивала на моем горле петлю. Все было продумано до мелочей, до самой ничтожной детали, и я был какой-то долбанной марионеткой, она дёргала за веревочки, и я делал все в точности как научил этот гребаный кукловод, с которым они вместе решили слить всех нас. Не пожалели никого. Ни отца, ни Олю беременную, ни даже ее родителей. Всех танком, по костям, размазывая и затирая, будто и не было.
А я ей верил. Идиот. Вернулся тогда с медового месяца полный решимости забыть, начать все сначала с Олей. Изменить свою жизнь. Нихрена. Сердце, проклятое опять зашлось, видеть ее было все равно мучительный мираж или глоток воды для умирающего от жажды. Но я держался. Стойко держался. Сколько смог. Кукла пришла ко мне сама.
Прямо в офис отца. Пришла поздно вечером, заплаканная. Тогда я не мог видеть ее слезы, не мог даже слышать, как изменяется интонация голоса если она грустит. Реагировал на нее как сумасшедший. Пришла и я пропал. В тот вечер мы стали любовниками. Нет не теми, которые трахаются втихоря и потом разбегаются каждый к себе домой. Нас завертело, безжалостно и жестоко, опустошая, сметая ураганом все запреты. Она сказала, что любит и не может жить без меня. От ее слов снесло крышу. Я уже знал, что Оля беременна, но мне было начхать на все. Я хотел Куклу. Я стремился завладеть ею как диковинным сокровищем, я готов был выдрать собственное сердце и подарить ей на блюдечке. Я мог убить для нее, украсть, пойти на любое преступление, что я и делал, только спустя много лет. Но больше всего я жаждал чтобы она принадлежала только мне. Была моей. В тот момент я готов был переступить через всех. А она…она ускользала и снова приходила, манила и отталкивала, звала и прогоняла. Я сатанел. С каждым днем я превращался в жалкого подонка, который мечтал избавиться от всех, кто мешал мне быть с Куклой. Я дико ревновал ее к отцу. Я просто зверел, когда Кукла возвращалась домой после ночи со мной, после часов самого дикого, животного секса и шла к нему. Мои нервы не выдерживали.
Мне казалось, что я разорву ее на части, а она умоляла подождать. Дать ей гребаное время, сделать все красиво. И я ждал. Да, ждал, как идиот. Ждал иссыхая, спиваясь, дурея, рядом с Олей с ее токсикозом, щебетанием о будущем младенце. Мне было плевать. Я знал, что разведусь с ней, как только Кукла уйдет от отца. Дождался. В ту ночь мы решили, что уедем вместе. Бросим все и свалим нахрен куда подальше. Я помню, что купил билеты на самолет, забронировал гостиницу и бл***ть был счастлив. Конченый сукин сын, который всех предал ради нее, был по-идиотски счастлив той подачкой, которую ему дали. Только Кукла уговорила меня поговорить с отцом перед отъездом. Рассказать ему все и уехать с чистой совестью, я даже на это пошел.
В тот день к нам приехали Олины родители, они как раз собирались вместе с отцом уехать по делам бизнеса в Европу и я так и не смог с ним поговорить. Впрочем, это ничего не меняло, если он бы вернулся…вернулся…в тот момент я не знал, что никто из нас уже не вернется. Машина отца накануне попала в ремонт, и Кукла предложила поехать в аэропорт на ее машине. С полным баком и подрезанными тормозами. Помню, как она махала нам рукой и в тот момент я подумал, что по ней не скажешь насколько она взволнована нашим побегом, как превосходно она держит себя в руках, какая она нежная и красивая…моя…скоро полностью только МОЯ. На самом деле эта сука знала, что никакого побега не будет, что все мы сдохнем.